– О? И почему же? – спросила она с искренним любопытством в голосе.

– Пьянство никогда не было моим любимым видом досуга. Не люблю терять контроль над собой.

Но прошлой ночью он пребывал в решимости изгнать сладострастную одержимость Лизетт. Однако вместо этого его всю ночь преследовали сны о ней. В одном из них она, одетая лишь в ночную рубашку, встала на колени у его ног. Волосы девушки рассыпались по ее плечам, а ее груди ложились в его ладони так, что он чувствовал их тепло и полноту.

Если ты еще когда-нибудь вот так вот схватишь меня за грудь, клянусь, я двину тебе в ухо.

Эти слова, так похожие на то, что в действительности могла бы сказать Лизетт, заставили его замереть. Все это был лишь сон, разве нет? Должен был быть. Лизетт никогда бы не встала на колени у его ног. И не подошла бы к нему полураздетой. И, разумеется, даже будучи пьяным, он никогда бы не был так глуп, чтобы «хватать» ее за грудь.

Правда ведь?

Тот факт, что девушка странно притихла, обеспокоил его еще больше.

– Лизетт… Сделал ли я… мм… что-нибудь, за что мне следовало бы извиниться?

– В смысле, вроде хватания меня за грудь? – спросила она, плотнее укутываясь в манто, чтобы защититься от водяных брызг.

Герцог застонал.

– О боже, значит, мне это не приснилось.

– Боюсь, что нет.

Впрочем, ее слова прозвучали странно буднично для женщины, которую он чуть ли не попытался добиться силой.

Максимилиан бросил на нее настороженный взгляд.

– Мне жаль. Ничего из этого я не помню. Во всяком случае, помню не много. И думал, что эти воспоминания – лишь сон. Прошу, примите мои извинения за… то, что я мог сделать.

Лизетт взглянула на него из-под ресниц… и из-под завесы своих мыслей.

– Извинения приняты.

– Удивлен, что вы не огрели меня за это по голове. – Максимилиан криво улыбнулся. – Или, возможно, огрели, из-за чего у меня теперь эта богомерзкая головная боль.

– Не огревала, – ответила Лизетт твердо. – Хотя и думала об этом. К сожалению, вы провалились в беспамятство до того, как мне представилась такая возможность.

– А. – Герцог задумался, было ли хоть что-то в его «сне» сном? – Значит, я пробыл в сознании не слишком долго.

Она избегала его взгляда.

– Не слишком.

– И образ вас, стоящей на коленях у моих ног…

– Я думала, вы не помните, – произнесла она сердито.

– Воспоминания понемногу возвращаются, – протянул он. – Приятно знать, что это мне не приснилось.

– Я снимала с вас сапоги, – произнесла она, внезапно начав обороняться. – Точно так же я поступаю и со своими братьями, когда они напиваются.

– В одной ночной рубашке? – прошептал герцог, не сводя глаз с ее лица.

Ее смущение доставило ему удовольствие. Максимилиану было приятно думать, что прошлой ночью не он один повел себя глупо.

Лизетт взглянула на людей, которые вышли из буфета пройтись по палубе, а ветер отбросил несколько локонов с ее залившихся краской щек.

– Я просто не ожидала… Поначалу не поняла, что вы были… – Она сверкнула на него глазами. – Не слишком-то по-джентльменски с вашей стороны упоминать о подобных вещах.

Максимилиан тихо усмехнулся.

– Не слишком. Но рядом с вами я, похоже, превращаюсь в проходимца.

– Я заметила, – хмыкнула она. – Иногда – в проходимца, а иногда – в бесчувственного, наглого, самоуверенного…

– Достаточно, – прервал он ее. Его дикая французская роза вновь выпустила шипы, что могло означать только одно. – Как я понимаю, прошлой ночью я вел себя еще хуже, чем вы сказали. Что еще я натворил? Если вы не огласите весь список моих грехов, я не смогу их искупить.

– Не нужно ничего искупать, – ответила она дерзко. – Вы не сделали ничего такого, что имело бы значение.

Увидев, что Максимилиан не намерен прекращать свои расспросы, Лизетт еще плотнее закуталась в свое манто и сказала:

– Теперь, когда толпа поредела, полагаю, мне следует сходить в буфет, чтобы посмотреть, осталась ли там какая-нибудь еда на продажу. Мне не удалось позавтракать в трактире из-за некоего джентльмена, проспавшего стук в дверь.

Высоко подняв голову, она зашагала с таким нарочито чопорным видом, что герцог едва не расхохотался. Его фальшивая жена была той еще штучкой – ни гроша в кармане, но заносчивость, приличествовавшая герцогине.

Ни гроша? Черт его все раздери! Она собралась найти еду на продажу. Максимилиан едва не пропустил слова Лизетт мимо ушей из-за ее колкостей и своего собственного похмелья.

Герцог пошел вслед за ней. Он не позволит Лизетт самой покупать что бы то ни было – он был в состоянии оплатить все, что бы ей ни потребовалось. Она может сколько угодно цепляться за свою гордыню и неожиданно аристократичные манеры, однако Максимилиан не даст ей выставить его в образе равнодушного мужа, который не заботится о собственной жене.

Кроме того, ему нужно было развеять впечатление о себе как о каком-то некультурном…

Ты мне тоже нравишься, болван ты некультурный.

На губах Максимилиана заиграла улыбка. Значит, несмотря на все свое ворчание и колкости, она не считала его таким «бесчувственным, наглым и самоуверенным», как утверждала.

И тогда до него дошло. Она сказала: «Ты мне тоже нравишься».

Тоже? О господи, что именно он наговорил ей, когда был пьян?

Лучше выяснить это и положить всему конец как можно скорее. Ему точно не нужно было, чтобы столь чувственная особа, как мисс Бонно, полагала, что есть надежда на серьезные отношения между ними. Ее не было. И не могло быть в принципе.

Максимилиан видел, как сердце его матери медленно разбивается на тысячу осколков при виде того, как отец скатывался в безумие. Под конец она уже была едва способна позаботиться о себе самой, не говоря уже о сыне или муже. Мать была бесконечно предана отцу – а в ответ получала лишь боль и страдания.

Ни одна жена не вынесет такого. Когда – если – он женится, это будет брак по расчету с женщиной, которая будет прекрасно понимать, на что идет. Женщиной, которая согласится с тем, что в старости о нем будут заботиться другие. Которая согласится променять любовь на титул герцогини. Максимилиан не хотел смотреть на то, как свет будет медленно угасать в глазах женщины, которая действительно могла его полюбить.

Женщины, которую мог полюбить он сам.

Он никогда бы не обрек любимую женщину на такую судьбу, потому любви в его жизни не будет. Ведь с Лизетт он не смог бы помешать возникнуть подобному чувству.

Хмурясь, Лизетт пробиралась сквозь переполненный буфет. Ее удивило, что Макс не извинился этим утром за свое поведение, однако она предположила, что все дело в его безмерной наглости. Потому, когда он сказал, что не помнил случившегося, ей захотелось дать самой себе пинка за то, что она сказала, как он хватал ее за грудь. Лизетт предпочла бы, чтобы он и правда этого не помнил.

Но увы – Макс помнил. И уже через несколько секунд разговора он, лениво улыбаясь, окидывал ее взглядом так, словно она и теперь стояла перед ним в ночной рубашке.

И эти воспоминания явно доставляли ему наслаждение. А Лизетт не хотелось, чтобы это продолжалось. Не хотелось. Не хотелось, чтобы взгляд Макса скользил по ее фигуре, а его хриплый голос напоминал ей о том, что прошлой ночью она дала слабину. Что ей понравилась его откровенность.

И наглец явно понял, что так и было. Как он посмел предположить, что она совершила что-то неподобающее, попытавшись снять с него сапоги? Это ведь он дал волю рукам! Надо было дать ему и дальше, спотыкаясь, бродить по комнате, вместо того чтобы пытаться ему помочь.

К прилавку Лизетт подошла все еще в дурном настроении.

– А вы что будете, дорогуша? – спросила ее стоявшая за ним женщина.

– У вас еще остались завтраки? – ответила Лизетт, с трудом заставив себя улыбнуться.

– Ага. Полный завтрак – вареные яйца, холодная ветчина, тост и чай или кофе – будет стоить два шиллинга. Просто тост и чай – полшиллинга.