Ещё большее уважение он заслужил, когда на следующее утро как ни в чём не бывало занял своё место в вельботе. Китобои только что втихомолку заключили пари: осмелится ли Михель после всего, что с ним случилось, ещё хоть раз взяться за весло? Одно дело — пластовать мёртвого кита, и совсем иное — идти к живой, пышущей злобой рыбине, да ещё после того, как намедни тебя едва не сволок на дно его дружок. Многим новичкам вполне хватало одного выхода на вельботе, когда само появление огромной живой горы, всплывшей неожиданно и совсем рядом, навсегда отшибало всякую охоту брать весло сызнова. На таких даже особо не ворчали: ну не будет из тебя, парнишка, китобоя, так что ж с того? Не всем дано. Три месяца покормим, не обеднеем. К тому ж работы завались и на борту. А но приходу в порт отправляйся-ка ты, дружок, пахтать масло либо горбатиться на сукновальне — в море шагнут другие. Подобные случаи даже где-то втайне приветствовались: вот, мол, мы какие лихие ребята, китобои! не всякому наше ремесло по плечу.

Поэтому в преддверии Михелева фиаско кок Корнелиус переоделся, приготовившись отныне греть задом Михелеву банку во всех дальнейших охотах. Особой радости Корнелиус по этому поводу, правда, не испытывал, да и прочие понимали, что кормёжка станет теперь ещё хуже, но раз надо, значит, надо.

Однако Михель, словно и не заметив боеготового кока, схватился за фал и — пусть и не столь ловко, как бывалый матрос, — очутился в вельботе.

Виллем, конечно, поставивший против Михеля, разочарованно крякнул. Якоб тайком сунул Питеру кукиш: выкусил?! Йост несколько недоверчиво повёл носом: уж не хлопнул ли парень, часом, полный стаканчик джина, коль так раздухарился?

— Хочешь что-нибудь сказать? — внезапно прямо в лоб поинтересовался у него Михель.

Йост отрицательно покачал головой, пряча улыбку в бороде. Ему, как и многим здесь, нравились люди смелые. Он и инцидент в кубрике всё больше рассматривал теперь как смешное недоразумение: ну не привык парень селёдку трескать! Знамо дело, свинина повкусней будет...

Михель и о Яне не забывал. Набрался как-то смелости и пошёл к самому Адриану — просить, чтобы тот помаленьку обучил Яна штурманскому ремеслу. Смена шкиперу всегда пригодится, ведь не железный же он; а китобоя, всласть намахавшегося веслом, ставить к штурвалу, когда все кости его ноют и каждый суставчик молит об отдыхе, а глаза нестерпимо режет от соли морской, опасно: сомлеет, как пить дать.

Привыкнув к порядкам в имперской армии, где все, от солдата до фельдмаршала, — на «ты», Михель ввалился в шкиперскую каюту без предупреждения и застал там, кроме Адриана, спексиндера Томаса. Распахнув дверь, Михель явственно расслышал своё имя из уст спексиндера и по тому, как тот поспешно замолк и оба с нескрываемым недовольством уставились на него, сообразил, что его здесь явно не хвалили.

«Так, вот это уже по-настоящему занятно, — с нахлынувшей весёлой предбоевой злостью подумал Михель, ощущая, как всё тело напрягается, а рука того гляди цапнет за несуществующий эфес. — Явно кто-то из кубрика подсуетился, доложив в подробностях о моей, надо прямо признать, преждевременно-неуклюжей выходке, и эта парочка только что вовсю перемывала мне косточки. Вот только к какому выводу они могут прийти, если ещё не определили нашу с Яном судьбину? Зуб готов отдать, лишь бы услышать продолжение их милой болтовни...»

Спексиндер меж тем неуклюже и несколько торопливо попрощался, после чего многозначительно и, как показалось Михелю, хитро бросил Адриану с порога:

— Ещё потолкуем.

«Конспиратор, смотри, выискался, — хмыкнул про себя Михель, а сердце упреждающе ёкнуло: — Ой, недоброе замышляется».

Адриан, явно под впечатлением разговора со спексиндером, принял Михеля несколько настороженно, но, выслушав его просьбу, успокоился и даже обрадовался, а главное для Михеля — согласился.

Выходя от шкипера и всё ещё ощущая на губах аромат поднесённого стаканчика — не чета матросскому низкосортному пойлу! — Михель улыбнулся: надо же, с двух стволов и оба — в цель.

Ян на удивление споро схватывал Адрианову науку. С одной стороны, его подвигало чувство вины за то, что стал обузой, оказавшись не в состоянии полнокровно трудиться как прочие, с другой — подстёгивала полная готовность взяться за любое дело, способное рассеять багровую пелену ужасов и кошмаров. Адриан, убедившись, что в целом парень нормален — до тех пор, пока не пихнёшь ему под нос бадью, полную свежей крови, — стал охотно доверять ученику вахту. Кто ж не желает отдохнуть-побездельничать?! Втайне, правда, шкипер немного опасался вконец разлениться, но, как ни крути, валяться в тёплой каюте, давя лицом тюфяк, не в пример слаще, чем той же физией ловить солёные брызги да мокрый снег. Смущало Адриана одно: что Томас-спексиндер всё чаще оделяет его теперь неласковыми взорами да покряхтывает неодобрительно.

«И чего Томас растревожился? — недоумевал шкипер. — Мало ли мы с ним навидались таких-сяких немазаных? И большинство при этом стали добрыми китобоями, кое-кто и в шкиперы, а то и в патроны[6] выбился... Отходы же в любом деле случаются. Один лишь Всевышний ведает, сколь подмастерьев каждый год утекают от своих хозяев. И ничего. А что поменее, чем раньше, за штурвалом пропадаю, так ведь и годы, как ни верти, берут своё...»

Шкипер, прекрасно ведая, что скажет ему спексиндер, всячески оттягивал момент разговора, но оба не подозревали, что за ними внимательно приглядывает Михель. А тут ещё работы у всех невпроворот — не до сладких бесед.

Ломаный охотничий курс «Ноя», несмотря на все петли и извивы, неумолимо сближал его с великим ледовым островом. Того же курса настоятельно требовали стремительно множащиеся бочки, под завязку наполняемые нарезанным салом: желательно было скорее его перетопить. И вот в один ничем не выделявшийся серый промозглый день шкипер окончательно объявил: идём на Гренландию. Именно в этот день, вернее вечер, Михелю опять повезло.

Океан, ровно подслушав Адрианов приказ, решил не выпускать их на землю, даже столь негостеприимную. С утра разразился шторм — скоротечный, но мощный. Полоса непогоды обрушила на корабль гигантские валы, похожие на стадо рассвирепевших китов. «Ной» немилосердно скрипел всеми своими дубовыми суставами, валясь поминутно с борта на борт.

Но уже к вечеру океан понял, что упрямцев не переубедишь, и утихомирил свою ярость, так что совершенно изнемогший в борьбе со стихией Адриан решил поставить к штурвалу Яна. Тем паче беглый осмотр показал, что «Ной» избежал серьёзных повреждений: отчего ж не передохнуть? Океан, ворча, успокаивался; встреча с айсбергом маловероятна; сегодня не до китов; к тому же глаза у Яна молодые, зоркие.

Вскоре вслед за Яном из кубрика неслышно выскользнул и Михель. Хотя удалиться незамеченным в столь незначительном коллективе было практически невозможно.

— Смотрите, корабль не опрокиньте в своих бесовских игрищах, — крикнул ему вслед Якоб, дождавшись, правда, чтобы дверь закрылась и Михель не смог его услышать.

— Не содомиты ведь они, ребята, ой не содомиты, — только недоверчиво-подозрительный Виллем откликнулся на Якобову реплику. — Значит, надобен ему Ян этот. Вон как обихаживает. Вопрос — зачем?

Бессонно-раздражительным взором Виллем внимательно оглядел кубрик, но прочие, занятые каждый своим делом или бездельем, предпочли не заметить его слов. Единственная надежда старика — Гильом, громко выводя носом рулады, видел уже, верно, десятый сон. Зло сплюнув, Виллем погрузился в свои, явно безрадостные, думы.

Разгуливать по мокрой, выпрыгивающей из-под ног палубе под пронизывающим ветром, рискуя то и дело вывалиться за борт, — дело малоприятное. Но и в кубрике сидеть уже невмоготу. Начальная радость, что будет-де кому управлять при нём кораблём, получись у него что, сменилась глухой тревогой: ну как шкипер работой да заботой перетянет мальчонку к себе? Глаз да глаз нужен. Михель не собирался делить Яна ни с кем. Лучше уже тогда за борт его втихомолку, а то сам в порыве откровенности погибнет и меня выдаст. И ещё нечто необъяснимое властно тянуло его на палубу: что-то должно произойти. Просто обязано...