«Я достиг таких высот вдруг, что могу богохульствовать беспрепятственно, безбоязненно. Ибо два дела на земле свободны от сомнений — солдат и священников. Да ещё, с сегодняшнего дня, — пиратов. Эй, друзья мои, видите ли вы меня?! Кто там меня глупцом поносил? Впрочем, вряд ли... Глядеть-то вам не сверху, а снизу придётся — из котлов головы задирать. С небес вот только разве что Фердинанд Фрунсберг скривится недовольно. Ничего, старичок, ты ещё мною гордиться будешь безмерно».

Б-р-р, скверно-то как в мокрых штанах...

«Господи, да что ж так тоскливо-то?! Хоть волком вой. Как, ну вот как ещё выразить свою радость? Ну, пересыпал я все денежки, что обнаружил на борту, себе в кошелёк. Кстати, грошей-то оказалось совсем и не густо. Ну, натаскал всякой разности из брот-камеры и винного погребца... забыл вот даже, кстати, как он на морском-то называется. Баталёрка, что ль? Вот ведь, скоро придётся только на этом тарабарском языке и балакать... Баталёрка — она ж вроде бы как на военном корабле?.. Чёрт с ними, словечками, выучу ещё, дай срок...

Уже, ежели честно, и не лезет более ничего. Знаю, что веселье — это безудержная жрачка и выпивка, вот и глотаю так, что скоро назад всё полезет. К тому ж, вопреки ожиданиям, никаких особых разносолов ни у шкипера, ни у кока в загашниках не обнаружилось. Считай, все здесь из одного котла хлебали. Зачем же тогда лезть наверх, как не для того, чтобы обжираться, когда все вокруг с голодухи пухнут?

Мечтал напиться, чтобы не сойти с ума от восторга, — вот и давись теперь!

А эту сволочь прилипчивую я в Америке в первый же монастырь засуну. Только там ему и место с его выкрутасами. Что ему вообще от меня надо? Пристал, понимаешь ли...

Скажу ему так: ты же, дьявол тебя забери, сам неоднократно слышал, как они кичились своей предопределённостью, говоря, что судьбой им предназначена смерть в океане. Море нас, мол, кормит-поит, море нас и погребает. Вот пусть Океан-прародитель и смоет в ледяной купели все их прегрешения! Я ж мечты их осуществил, если на то пошло...

Совсем меня испортил этот проклятый кровененавистник. Когда ж это видано было, чтобы порядочный ландскнехт бабой плакался, да ещё и всё заимев, о чём мечталось? Ведь ежели бы все мы рыдать зачинали по каждой сгубленной или искалеченной душонке — это ж новый океан бы разлился, почище прежнего. Как сгинут все китобои — киты всего мира закажут великолепную мессу, да и пирушку затем грандиозную закатят. А вот если все ландскнехты падут за дело правое — земля умрёт без защитников...

Червь души этот Ян, вот он кто. Это что ж он с тобой, горемыкой, сотворил, что ни победа, ни выпивка, ни обладание кораблём добрым не пьянят сердце, не веселят душу как в иные годы? Только и помыслы: как бы крови не пролить да про кровь, опять же, не ляпнуть ненароком. Договорюсь ведь сейчас до того, что и "Ноем"-то овладел для того лишь, чтобы Йост не смел боле китам жилы отворять...

А вот я его тоже попорчу... А что? — вполне естественно. Пусть только появится...»

Первым ушёл Виллем, что удивительно. Та злоба, которая поддерживала его и вперёд вела, она ж его и сгубила. Всклокотав и выхода не находя, вверх пошла, и когда струёй чёрной желчи шибанула в голову — всё, спёкся без остатка, кончился человечек.

Ведь и спохватиться-то, почуять неладное никто толком не успел. Ну, скинул плащ скоро, штаны вслед — ясно дело, припёрло. Непонятно, правда, с какого такого харча, да верно утром ещё, перед выходом, загрузился невпроворот. Обычное дело в долгой охоте. Каждый, пожалуй, вспомнит не одно, так два имени знакомых, что вот так же вот валили торопливо в океан, да на очередной, не в меру игривой волне кувыркались за борт. Со спущенными штанами — всё равно что с ножными кандалами: сразу камнем на дно. Редко кому удавалось за весло либо гарпун, расторопно подставленные, ухватиться. Такую смерть не считали позорной. Смешной, нелепой — да и только. Примерно как по пьяни в полный штиль умудриться за борт с судна сыграть.

Каждый занят собой, своими думами скорбными, тщетой сохранить тепла кроху под плащом промокшим... И глазом сонным моргнуть не успели, как нагой Виллем уже на борт встал, да не задом, а передом к океану. Хотя у них-то океан — со всех четырёх сторон, да ещё с пятой — снизу, да ещё и сверху заплеснуть пытается. А как Виллем рот раскрыл, тут все и обмерли.

— Что приуныли, друзья-соратники?! Пока вы тут сидите, вшей парите, старый Виллем сплавает по-быстрому к «Ною». Он ведь рядом совсем — видите?! — И все, ни о чём таком тогда ещё не думая, послушно завертели глупыми головами, но, конечно же, углядели разве что чёрного кота на крыше в безлунную полночь. — Я и ножа-то не возьму. Я ж им, гадам, голыми руками бошки посворачиваю! И сразу мы с Адрианом развернёмся — и за вами.

Только когда сумасшедший брякнул про шкипера, явно мёртвого уже, морок спал.

— Постой, постой, Виллем! — крикнули Йост и ещё кто-то, даже и руки потянули.

Только за что его хватать, голого-то? Да и поздновато спохватились: сиганул уже Виллем. Причём не абы как, а от вельбота подальше — под очередную волну целя, чтобы обратно не выбросила.

Все так и обмерли: вот ведь только что был человек, и нет его! Не успели лбы перекрестить, а дело ещё страшней обернулось. Из тьмы вселенской вдруг песня донеслась. Да такая бравурная, боевая, словно действительно старик в бой шёл на недругов, а не в последний нелепо-шальной заплыв.

— Как вода-то ему рот не захлёстывает? Ну как?! — Йост боролся со страстным желанием заткнуть уши ладонями, чтобы оборвать этот ужас.

А вот Томас стесняться не стал: накинул плащ на голову, да и туго руками обхватил.

Мгновение-другое казалось, что сейчас все, как по команде Виллемовой, начнут торопливо срывать с себя тряпьё — и за борт, за борт...

Песня оборвалась так же на полуслове, как и началась. Вроде как пловец-смельчак уже далеконько и слов потому не слышно. Что он между валов крутобоких, звук глушащих, ровно в ущелье спрятался. Что он, чёрт возьми, дыхалку просто-напросто хранит, потому и не горланит пока, но где-то плывёт, плывёт...

Глупый Корнелиус выразил безумную надежду всех:

— Может, и вправду доплывёт да нас выручит?

И словами этими как отрезал, отрезвил. Сглотнул пёс-океан, не жуя, Виллема, и надеждой там и не пахло. Вон и Томас кудлатую башку из-под плаща выдернул рывком. Сидит, как и все, тоже на прочих оглянуться боится.

— Дурак ты, кок, — не вытерпел всё же Гильом, для которого смерть друга старого — потрясение вдвойне.

— Hе-а, — отозвался неожиданно Корнелиус, — дуралеи у нас по океану плавают.

Непонятно сразу даже, о ком он: то ли о Виллеме ушедшем, вернее, уплывшем так внезапно и чудно, то ли обо всей их шлюпочной честной компании.

Сам-то кок, конечно, не дурак. Пока суть да дело, пока все смерть товарища переживают, он уже Виллемову одежонку споро на себя мотает втихаря.

Йост однако ж в рассудке оставался. И то ведь — в гарпунёры не только за сталь мускулов берут. Не потому, что с чудищем морским запанибрата, а и масла ещё в башке надобно иметь хотя бы толику.

— Давайте-ка сразом уговоримся, пока рассудком не двинулись. За борт более — ни-ни. Нечего еду по океану расшвыривать. А если кому уж невтерпёж счёты свести с жизнью распостылой, заранее сообщайте... Чтоб, значится, без жребия пойти.

— Ты чего такое плетёшь-то, Йост?! К чему клонишь? Чтоб вот так вот, за милую душу, друг дружку лопать?!

Народ враз как-то и о Виллеме позабыл.

— Погоди-кось. Вот не покусаем недельку — глянем, что запоёшь. Первым, небось, шляпу для жеребьёвки на дно швырнёшь. И такими взглядами одаривать начнёшь — ровно повар убоинку.

Йост спокойно выждал, пока прошумит скорым ливнем спор о достоинствах и недостатках подобного образа питания.

— Ну вот, о еде поговорили — и вроде как сыты. Теперь о других нуждах насущных. Спать предлагаю. Банки выломать на хрен, застелить одежду, слой людей, сверху ещё слой и оставшимся тряпьём забросать.