Когда утром гигантский айсберг величаво, словно бы нехотя, возник из тумана за бортом «Ноя», Михель, уже извещённый о причине ночной остановки, ужаснулся. Даже ему, слабо знакомому с морским делом, было ясно, что их ожидало бы, если б «Ной» ночью повстречался с айсбергом лоб в лоб. Целая горная страна громоздила свои пики и утёсы, каждую минуту открывая новые и новые ущелья, долины, хребты.

— Шкипер-то у нас какой молодчага! Надо ж, в кромешной тьме учуял его, ровно пёс сало, и вовремя отвернул. Вот и ты также, Ян, учись — сгодится.

— Немного похоже на меловые скалы Дувра[19]. А-а, ты же не наблюдал их с моря — мы тогда из-за войны поопасались лезть в узость Канала[20]. — Якоб махнул рукой, словно Михель был совсем пропащим человеком. — Ну да насмотришься ещё. Пойдём лучше обедать, а то сорвут с каким-нибудь авралом нежрамши.

Прогноз Якоба, к счастью, не оправдался. Неторопливо, основательно закусив и даже передохнув, Михель вышел сменить Томаса в «вороньем гнезде», отлично понимая ответственность своей задачи. Необходимо было так корректировать курс, чтобы льды не окружили «Ноя», чтобы впереди торосы не сгрудились сплошной стеной.

По борту всё так же уныло тянулись холмы и расселины неведомой ледовой страны.

— Какой по счёту айсберг? — сочно отрыгивая, махнул рукой Михель.

— Как — какой? Да тот же самый, — пожал плечами Томас.

Михель, верно, весьма комично смотрелся с отвисшей челюстью, но назябшийся Томас торопился в кубрик — к горячему супу и вину.

— Уму непостижимо, — только и смог пробормотать ошарашенный Михель. У него возникло чувство, что подобная «льдинка» трётся ему о спину.

Неизвестно, сколько бы он ещё торчал соляным или, ближе к обстановке, ледяным столбом, кабы от штурвала едко не поинтересовались причиной отсутствия наблюдателя в «вороньем гнезде». Недостаточно ловко, но вполне скоро карабкаясь по вантам, Михель неожиданно, ни к чему особенному, подумал: «На таком зверском холоде вымерзают даже человеческие чувства». И сам испугался своей мысли.

Наверху Михель тщательным образом замотал лицо, оставив узкую щель для глаз, зябко втянул голову в плечи. Перед тем как смежить враз заиндевевшие ресницы, решил открывать глаза на счёт «10», а затем снова закрывать: заснуть при такой погоде, было, слава богу, невозможно.

Михель ещё раз бросил взгляд на «знакомца»: «Заключить, что ли, пари с самим собой, через сколько всё-таки часов эта громадина останется у нас за кормой?..»

Проиграл же! И неоднократно! Ну не вмещалось в его сознании, что ледяной остров будет тянуться двое суток[21]! И такой колосс не скучал в одиночестве. Гренландия исправно снабжала океан айсбергами на любой вкус и размер. Бойся, мореплаватель!

А всё ж таки не зря шкипер безжалостно загонял людей на продуваемую свирепым нордом ненадёжную площадку «вороньего гнезда». В одну из вахт, когда чёрно-серо-белые краски «Зелёной земли» отчётливо застили горизонт, Михель, как обычно вполглаза отслеживающий обстановку, узрел родовые схватки очередного гиганта. Сокрушая в тучи бриллиантовой пыли неуклюжие торосы, разглаживая — одному богу известно, в тысячно какой раз, — отполированные тушами его бесчисленных предшественников скалы, новоиспечённый айсберг, ровно неведомый корабль со стапелей, начал закономерный исход в вечную колыбель-могилу всех плавучих островов и гор. От фееричной величавости происходящего Михель-букашка, нанизанный на мачту-иглу, разинул рот, ибо как никогда осознал вдруг свою ничтожность и никчёмность. От гигантской силы трения лёд у подошвы «новорождённого», растекаясь ручьями, моментально обращался в облака пара, вновь тут же конденсируясь обратно в ворох льдинок. И так же, как насекомое, Михель инстинктивно почувствовал опасность и закричал вниз о происходящем.

Его смесь восхищения и ужаса менее всего походила на чёткий морской рапорт, но Адриан в гренландских водах не впервой: прекрасно ведая, чего здесь можно ожидать и чего спасаться, он понял всё с полуслова и резко вывернул «Ной» носом к земле.

Звук явно отставал от скорости, развитой биллионами каргов[22] замороженной воды, а может, также замораживался, не успев родиться. Затем, правда исподтишка, наверстал упущенное: ровно все пушки мира, свезённые незнамо кем на этот безлюдный берег, ахнули торжественным салютом. Плотно заложило уши. Однако не это угрожало китобоям. Рухнув в свою ледяную купель, айсберг кроме взметнувшихся до небес каскадов брызг и величаво взметнувшихся и тут же опавших фонтанов выдавил гигантскую волну, на которой сам же и закачался.

— Чудны дела Твои, Господи, — только и смог выговорить Михель, наблюдая, как словно по волшебству, ожило единое, прочное поле матёрого льда, дробясь и крошась отдельными кусками под бешеным напором невидимой пока ещё под ледяным панцирем волны.

Расшвыряв как щепки тяжёлые торосы, гигантский водяной вал, радуясь, вырвался на волюшку.

И опять ужаснулся Михель: высота волны была ощутимо выше его «вороньего гнезда». А ведь за ней, теснясь, ровно стремясь ухватить лидера за холку, бегут ещё и ещё — круче, выше, грозней. «Вот и отмучились, кажись», — Михель даже удивился, сколь просто-бесхитростно явилась за ним Смерть. В море нет коварства: вместо маленькой нули, тонкого стилета, щепотки яда — исполин кит, гигантский водяной вал или совсем уж невообразимый айсберг...

— Держись, кто где стоит, да покрепче! — раздался снизу отрезвляющий крик шкипера. — Тебя, «воронёнок», особливо касаемо!

Если бы волна ударила в борт «Поя» — тут бы всем и каюк. Даже если б и не перевернула вверх килем, то уж точно положила бы на борт, а следующие валы затоптали бы «Ноя», затолкли б в глубину. Тогда Михель, удержись он на своём посту, оказался бы глубже всех. Но его крика да Адрианова проворства хватило, чтобы развернуть судно носом к грозящей беде.

Корабль мощно вздыбило вверх — ближе к хмурым небесам. Михеля враз промочило до костей. «Боже, представляю, что там творится на палубе», — успел ещё подумать он. И тут же потроха его рванулись к горлу, потому что «Ной» стремительно рухнул вниз, а мачта ещё и подалась вперёд, опасно накренившись.

Ежели шкипер говорит — привязывайся, надобно его слушать. И вообще, в море шкипера всегда надо слушать — что бы ни приказал.

Вверх-вниз, вперед-назад, вправо-влево... Но страха уже и в помине не было: Михель понял, что ничего с их «Ноем» сейчас не случится. Главное, не организовать персональных похорон, вылетев ненароком из «гнезда».

«А ведь это же я, я спас посудину, себя и всех!» — пришло озарение. Заливаемому ледяной водой Михелю даже как-то теплей стало...

— Эй, ты, «гнездюк»! — донёсся до него голос Томаса. Палуба явно была перегружена остроумием. — Там, за обшивкой... третья доска на норд-вест... в тайничке фляжка. И не с водой!

— А то я не знал, — усмехнулся Михель, обрывая с усов намерзшие сосульки.

Триумф был полным. Если от шкипера всегда в общем-то ожидают нечто подобное (кому ж корабль-то спасать, как не ему?), то от Михеля... Опять выпало ему отведать божественных напитков из шкиперских запасов, и не по норме, а сколь душе угодно. Плечо занемело от дружеских похлопываний, особенно когда Йост приложился, и не раз. Корнелиус самолично подал на подносе — из рук в руки, словно адмиралу какому большому, — чашу великолепного пунша.

Только подозрительно-болезненный Виллем попытался испортить Михелев праздник:

— Да ведь он же свою шкуру спасал, олухи! А вы подумали, нас берёг.

— Тут ты прав, старик. Верно заметил: именно своё бренное тело я и пожалел, когда увидел, какая беда на нас надвигается. А о тебе, старая развалина, и не помыслил, — заключил Михель под общий дружный смех.