В руке Виллема блеснул невесть откуда взявшийся нож.

— Желаю, чтобы все убедились, что кровь твоя черна, как и твои помыслы! — Виллем сделал столь хитрый выпад, что Михель только чудом не повис на его клинке.

«Вот так дедушка! — даже восхитился невольно Михель, не замедлив вооружиться. — Трудненько будет остаться целым. Тут ещё изрядная доза застит глаза и туманит мозги. Позорно будет пасть от руки человека, годящегося тебе в деды».

— Кладбищенские старожилы-то, небось, все глаза проглядели, ожидая вашу милость. Позвольте-ка вам пособить в том немножко, — с непередаваемым ядом произнёс Михель.

Удачно вывести противника из себя, заставить горячиться, ошибиться и на этом подловить. Попал: глаза Виллема, до того холодно-ожесточённые, вспыхнули огнём, ноздри раздулись и опали. Михель понял, что Виллем, отшвырнув осторожность, сейчас бросится или даже прыгнет. Но Виллем как стоял, так вдруг и стал валиться вперёд, на Михеля, даже не выбросив вперёд руку с ножом, не поняв его приёма, Михель на всякий случай отскочил немного назад. Но Виллем продолжил своё падение, словно забыв о враге, а за ним открылась вдруг фигура гарпунёра, мрачно потиравшего кулак.

— Прости, старый, но так тоже нельзя. Устроил, понимаешь, поножовщину прямо на палубе...

— Спаси... — Михель хотел от всего сердца поблагодарить Йоста, но не успел.

Сзади его крепко схватили за руки, выворачивая нож, а для верности крепко добавили по голове.

Очнулся Михель от чьего-то горячего, нечистого дыхания. Слабо соображая, где он и что с ним, решил пока что притвориться мёртвым. Судя по тому, что ни рукой, ни ногой двинуть не мог и сильно саднило голову, Михелю почудилось, что лежит он израненный после жаркой стычки, с Собака-людоед желает полакомиться моими потрохами? Нет — табачищем несёт. Мародёр! Стой, какой-такой мародёр? Ты же теперь китобой и плывёшь на борту "Ноя". Ты сцепился со старым хрычом Виллемом. И... это же он на тебя дышит!»

Михель резко открыл глаза, чтобы ошеломить противника, одновременно пытаясь отпрянуть назад. Он угадал — это действительно был Виллем.

Михель тут же глаз обратно и зажмурил — от меткого плевка. С одного взгляда было видно, что старик пышет злобой: так бы и разорвал на куски. Спасало Михеля только то, что Виллем был крепко связан. Впрочем, как и сам Михель. Оба они, умело опутанные верёвками, стояли, вплотную принайтованные друг к другу.

— Итак, вроде оба очухались, — раздался дрожащий от негодования голос Адриана. Скосив глаза, Михель узрел и самого шкипера. И это лицезрение его не обрадовало.

— Слава богу, а то мы уж грешным делом решили, что одного из вас ненароком на тот свет спровадили. Где таким смутьянам, как вы, и место. Ишь, озорники, чего удумали — полосовать друг дружку! Китов вам мало?! — Гильом, конечно, тут как тут.

Михель хотел было возразить, что он-то как раз и ни при чём, ведь все видели, что зачинщиком выступил злобный старик, но Адриан не дал ему и рта раскрыть.

— Желаешь кляп — пожалуйста, только попроси, — пригрозил он Михелю. — Значит, так: стоять вам, рожа к роже, — сутки, и за это время помириться. Ежели не помиритесь — так же обоих, в одной связке, — за борт. Тут за нами касатки увязались, так вот вы им на один зуб. И боже вас упаси подумать, что я шучу. Вот вам, поганцам, моё слово, что так и будет, ежели прилюдно не извинитесь друг перед дружкой и перед остальной командой. А пока вы подбираете слова примирения, мы поищем, какую ж вам кару учредить. В пример, чтобы впредь никому не повадно было. Я бы вам посоветовал приготовиться к хорошей взбучке. Но это счастье только в случае примирения.

— Так как, мой старинный друг, — искупаемся? — Михель заставил себя улыбнуться, хотя шкуру мороз продрал, словно он уже барахтался в ледяной купели. «А если упрямый Виллем принесёт себя в жертву, лишь бы только от меня избавиться?»

— Была б нужда, — Виллем сплюнул, но, как с радостью отметил Михель, уже отнюдь не стараясь попасть ему в лицо. — Что я, дурень, — подыхать из-за такой погани?

— За чем же дело стало? — Душа Михеля рухнула куда-то вниз, сквозь палубу, и заметалась между бочек с салом, расшвыривая тени и разгоняя пищащих от страха крыс.

— Вибрируешь, цуцик? — осклабился Виллем. — Дрожишь, что я сглуплю. Вот такой ты мне нравишься — трясущийся. Век бы любовался.

— Очень надо, — пожал плечами Михель. Он каким-то неведомым чувством, вернее — всем нутром, понял: Виллем хочет жить больше всего остального.

— А у тебя есть выход? — поинтересовался Виллем, всё ещё пытаясь хорохориться, и добавил совсем потерянно: — У меня нет.

— Так за чем же дело стало? — повторил Михель.

— Терпи, ландскнехт. — В глазах Виллема опять заплясали огоньки бешеной злобы. — Слышал, что сказал господин Адриан? Сутки! Я за это время, возможно, и передумаю. Жить-то мне — совсем чуть-чуть. Годок туда, годок сюда — какая разница...

Однако стоять обоим полный срок не довелось. Бузу поднял Йост, резонно заметив, что терять две пары рук и глаз в условиях наступления ледяных бастионов — глупо. Люди и так, мол, всё осознали и поняли. А если уж Адриану и Томасу так хочется — пусть на остаток срока засадят смутьянов под замок в Гренландии. Хотя и там ведь работы невпроворот — сало надобно перетапливать.

Добрый гарпунёр по тем же причинам — дабы не лишиться работников — предложил ограничиться дюжиной линьков[23] на двоих. Но тут поднял крик спексиндер и настоял на двух дюжинах — для каждого. Йосту удалось только отбояриться от исполнения обязанностей экзекутора. У Адриана и Йоста возник также вопрос: наказывать ли Михеля? Ведь зачинщиком явно выступил Виллем, а Михель только защищал свою жизнь. И опять же Томас настоял на порке обоих, утверждая, что иное решение вызовет недовольство, а то и бунт команды.

Выслушав приговор, поражённый Михель едва не крикнул: «За что?!» Но, посмотрев на лица окружающих моряков, понял, что вряд ли услышит ответ.

Спексиндер собрался было собственноручно расправиться с Михелем, но тут уж резво возразили шкипер и гарпунёр — им-то отлично была известна предвзятость Томаса.

Тщательно вымерили орудия наказания: по длине, толщине, жёсткости. Спексиндер настаивал также, чтобы наказуемые сами вели счёт ударам, и, если собьются, начинать всё сначала, но здесь уж возмущённо загудела команда. Сегодня эти, а завтра вдруг да мы? Надо думать о будущем.

Сечь решили в две руки, по единому счёту, чтобы добиться полной непредвзятости, да и не рвались ведь китобои предлагать свои услуги, решили бросить жребий. И тут удача «улыбнулась» спексиндеру. Ему выпало полосовать... Виллема. Чертыхаясь, под смешки команды он, мрачнее тучи, взялся за линёк. Наказывать Михеля выпало Питеру. Этот выбор вызвал одобрение: и не погладит, и зверствовать не станет. Напоследок спексиндер настоял-таки, чтобы спины наказываемых окатили ведром забортной солёной воды. Чтобы, как выразился Томас, урок лучше прочувствовали.

Уже перед самой поркой Михель потребовал удалить Яна:

— Пусть не смотрит, не надо ему это, кровь ведь.

Но взбешённый спексиндер, схватив Яна за руку, швырнул его на кучку китобоев:

— Придержите-ка... Смотри, малец! Мотай на ещё не выросший ус, что надобно думать, допреж за нож хвататься.

— Ну что, ландскнехт, по дукату? Кто первый голос подаст? — но лицу Виллема незаметно было, что его серьёзно занимают дальнейшие действия.

Михель догадался, что старик до самого последнего момента опасался, что пороть будут только его как несомненного зачинщика драки. Мысль же о том, что Михеля наказывают вместе с ним, явно поможет Виллему легче перенести наказание. «Ах ты, тварь злобная, ну прям Ганс бы наш в старости. Готов и сам пострадать, лишь бы другие тоже помучились». А вслух изрёк:

— Можешь смело вышвырнуть свой дукат за борт, вонючий старикашка. Я уж лучше язык себе откушу.