Сквозь тонкое одеяло Мартина пробрало холодком, и он невольно вспомнил дом Эдвардсов, всегда полный тепла и света, особенно в долгие зимние ночи, дом, напоенный восхитительными вкусными запахами — например, ароматом свежевыпеченного хлеба. И их большая семья... пока они жили вместе, Мартин воспринимал это как нечто само собой разумеющееся... нечто такое, о чём ты и не думаешь, пока не потеряешь и пока не осознаешь вдруг, что все те, кто был тебе так дорог, ушли от тебя навсегда. Как же он хотел бы сейчас, чтобы Эймос замолчал!

— Да, это жестокая земля, — продолжал Эймос. — Она знает, как нанести человеку такой удар, чтобы он хорошенько ощутил его силу. Да и что такое мы — техасцы?! Просто люди, живущие где-то очень далеко на самой окраине страны, вдали от всех остальных. Так будет в этом году, в следующем и ещё несколько десятков лет. Но я не думаю, что так будет длиться вечно. Однажды этот штат станет замечательным местом, где с удовольствием сможет жить любой. Возможно, для того, чтобы это стало так, потребуется, чтобы наши кости истлели в земле Техаса.

Мартин думал сейчас о Лори Мэтисон. Он думал о том, как было бы здорово оказаться вместе с ней в такой же тёплой и залитой светом кухне, как в доме Эдвардсов, и о том, как замечательно было бы жить с ней в одном доме, спать в одной постели. Но сейчас он был в пустынной прерии, на просторах которой не мелькало ни одного огонька, а его постелью служило тонкое одеяло, расстеленное на холодной земле. К тому же прямо в спину ему врезался острый камень.

— Для нас сейчас наступило очень жестокое время. Этот год станет по-настоящему трудным для нас, — продолжал между тем Эймос. — Но мы выдержим все эти трудности, потому что мы — техасцы. Но даже если у нас ничего не получится, не нужно отчаиваться, не нужно корить себя, не нужно говорить, что мы что-то сделали не так, что мы в чём-то виноваты. Говорить так было бы естественно для нас, ведь мы всего лишь люди, слабые люди. Но делать этого ни в коем случае не следует. Помните одну только вещь: во всём, что случилось, нет никакой вашей вины. Это произошло с нами только потому, что нам выпало жить и родиться здесь. Не знаю, есть ли какой-то выход из нашей тяжёлой ситуации — быть может, выбраться из неё можно, только ступая по раскалённым угольям ада, но я уверен, что в конце концов мы все обязательно выберемся из неё.

Мартин встал, чтобы поправить свою постель и перенести её на другое место — он не собирался лежать всю ночь на этом проклятом камне, позволяя ему терзать свою спину и бока. Вместе с ним приподнялся и Брэд Мэтисон. Он тоже перенёс свою постель подальше. Когда Брэд убедился, что Эймос не видит их, он поманил Мартина к себе. Они отошли ещё на несколько десятков шагов в сторону и растворились в темноте.

— Мартин, — сказал Брэд, убедившись, что отсюда Эймос ни за что не сможет услышать их, — старик ведёт себя, точно пьяный клоп, свалившийся в кружку с ромом.

— Точно. Что же, чёрт побери, с ним приключилось?

— Бог его знает. Может быть, и вообще ничего. Может, он просто взял и свихнулся. Ты заметил, что когда мы наткнулись на него сегодня, он бродил взад-вперёд без всякой цели и смысла?

— Да, я это заметил.

— Это означает, что нам придётся взять дело в свои собственные руки, если только мы хотим настичь команчей. Ты понимаешь это, не так ли?

— Что же ты предлагаешь? — произнёс после некоторой паузы Мартин Паули.

— Моя лошадь — самая лучшая. И самая быстрая. Завтра я выеду вперёд ещё до рассвета. И постараюсь проехать как можно дальше и разведать как можно больше. А вы следуйте за мной.

— Моя лошадь сегодня отдохнула, — возразил Мартин. — И я бы мог...

— Не надо. Оставайся вместе с Эймосом и следи, чтобы с ним ничего не случилось. Держитесь пока сзади. А я поеду вперёд.

Они посмотрели друг другу в глаза. У них у обоих было такое чувство, что они гораздо ближе к команчам, чем думает Эймос.

Юноши легли спать. Завтра им всем предстоял трудный день. Они провалились в сон, ни о чём не думая.

И лишь много дней спустя они узнали, что в эту самую ночь Эд Ньюби перестал бредить и на короткое время пришёл в себя, привстал, чтобы посмотреть на свою размозжённую переломанную ногу, и пустил пулю себе в голову.

Когда рассвело, Брэд Мэтисон уже час как уехал. Мартин Паули немного беспокоился, не зная, как поведёт себя в этой ситуации Эймос, но тот и бровью не повёл. Вскоре они оба тоже пустились в путь. Ехали молча, пересекая невысокие холмы и пустынные сухие поля, раскинувшиеся между ними. Затем увидели иву и тополя, которые росли вдоль русел высохших рек. Вскоре почувствовали, как им хочется пить. Но воды нигде не было видно, и стало ясно, что для того, чтобы напиться, им придётся самим копать колодец.

Они двигались по следам Брэда Мэтисона, который, в свою очередь, шёл по следам индейских лошадей. Они ясно видели следы, оставленные подковами лошади Брэда, однако не различали пыли, которую поднимала его лошадь, и могли только гадать, как далеко от них находится Брэд.

Когда солнце начало садиться, Эймос стал проявлять признаки беспокойства — Брэда нигде не было видно, и он не представлял, где тот мог находиться. Он послал Мартина поискать Брэда. Впереди лежала относительно высокая гряда холмов, и Эймос попросил Мартина взобраться на вершину одного из них и посмотреть, нет ли где-то впереди Брэда.

Брэда он не увидел. Но когда Мартин оказался на вершине холма, он вдруг наткнулся на сожжённый куст можжевельника, который заставил его застыть на месте. Это был всего лишь можжевельник, но его искривлённые обожжённые ветви, разительно похожие на человеческие руки, которые словно тянулись к небу, его покорёженный ствол, чем-то напоминавший человеческую фигуру, замершую в непередаваемой агонии, заставили Мартина похолодеть. Он смотрел на этот куст и чувствовал, как в его сердце холодной змеёй вползает страх. Закрыть, закрыть глаза... сквозь них в душу вползало, вливалось что-то чужое, жуткое... Мартин потряс головой. Он чувствовал, как во всё его существо неслышно, неощутимо проникает незримый, но бесконечный кошмар. Страх, подсознательный, непонятный, беспричинный, уже не оставлял его. «А ведь это всего лишь можжевельник», — попробовал сказать он сам себе и не узнал своего собственного голоса. Увидев этот куст, с его жутко протянутыми в стороны, безобразно искривлёнными ветвями-руками, любой индеец подумал бы, что в нём обитает какой-то могущественный злой дух, дух, который приносит одно лишь несчастье, и постарался бы как можно дальше уйти от этого опасного места. И Мартин, который в каком-то непонятном оцепенении смотрел сейчас на него, тоже чувствовал, как его переполняет ощущение какой-то страшной беды, которая неизбежно уготована им на их пути. Этот куст можжевельника был знаком того, что их не ждёт ничего хорошего, что с ними должно случиться что-то страшное.

Мартин считал себя уже достаточно взрослым, и умом он понимал, что испытывать страх и ужас при виде какого-то дерева, пусть даже и ужасного на вид, недостойно настоящего мужчины. Наверное, ему надо было просто подойти к этому уродливому дереву, срубить его или вырвать с корнем, и тем самым продемонстрировать, что он ничуть его не боится и что он в любом случае является хозяином положения. Но он почему-то не мог заставить себя сделать и полшага к нему. Сама мысль об этом казалась ему совершенно невозможной.

Мартин медленно развернулся и направился обратно к Эймосу, чувствуя, как остатки храбрости покинули его и как вся его душа трепещет от предощущения тех страшных испытаний, которые, как он был теперь твёрдо убеждён, уготованы им впереди.

На закате дня они увидели Брэда. Он во весь опор скакал к ним, вздымая вокруг себя огромное облако пыли.

— Я видел её! — закричал Брэд, ещё не подъехав. — Я видел Люси!

— Где?

— В лагере индейцев. Они остановились возле большого ручья, расставили вигвамы, разложили костры. — Он резко обернулся и взмахнул рукой: — Видите дымок вон там? Он поднимается от их костров.