На это высказывание немедленно отреагировал визирь, отвечавший за международные связи.
— Вы хотите, чтобы мы объявили войну всему христианскому миру? — спросил он мрачно. — Наш главный враг сейчас — император Рудольф. Рудольфу нужны союзники. Кого мы обвиним в этом преступлении? Магистра мальтийских рыцарей-пиратов? Мы и так ведём с ним нескончаемую войну. Папу римского? Он и так поддерживает императора. Рыцарей ордена святого Стефана, которых оплачивает Флоренция? Так Великий герцог тосканский уже с императором. Но все они не играют большой роли. Осталось только два серьёзных противника, с которыми мы пока ещё не воюем: Испания и Венеция. Как только мы объявим кому-то из них войну, тот немедленно примкнёт к Рудольфу.
Первый улема огладил бороду.
— Конечно, нам не пристало вести себя как раненый и ослеплённый яростью тигр. Мы должны действовать жёстко, но хладнокровно.
— И потом, — добавил казначей, — хотелось бы знать, как случилось, что в наших водах так нагло промышляют христианские пираты? Почему они так плохо охраняются?
Капудан-паша Читала метнул в него злобный взгляд.
— Я давно прошу дать мне особый фирман[37] очистить все море от пиратов!
— Не произойдёт ли в христианских кварталах стихийных погромов, устроенных возмущёнными правоверными? Известие об убитых паломниках уже дошло до стамбульского базара. Не будет ли ответной резни неверных в нашей столице? — поинтересовался второй улема.
— Мы не допустим этого, — сказал Синан и повернулся к are янычар. — Меры будут приняты.
— А что говорят венецианцы? Собираются ли они снять с себя подозрения?
Синан ответил:
— Сегодня я принимаю венецианского посла. Он сам просил о встрече. Я думаю, что именно о нападении на паломников и пойдёт речь. Венецианцы, виновны они или нет, конечно, знают об этом преступлении, хотя и не подают виду.
Про себя Синан подумал: «Не означает ли эта провокация с паломниками, что венецианцы всё-таки тайно объединяют свой флот с испанским? О такой опасности предупреждали многие».
В сущности, все члены Дивана разделяли глубинное убеждение в том, что венецианцы соблюдают свой нейтралитет только на словах, потому что даже по религии они склоняются к кайзеру и Папе римскому.
Война или хорадж[38]? Таков закон. Вот что предстояло заключить каждому из членов Дивана. Но прежде чем сделать окончательный выбор, они решили выслушать донесение Синана после его встречи с венецианским послом.
Во второй половине дня, после третьего намаза, подле Баб-и-Али — «Блистательных врат», пышно украшенных ворот с деревянной выгнутой крышей, парадного входа в резиденцию великого визиря, давшего Османской империи название Блистательная Порта[39], остановилась делегация венецианского посольства. Байло мессер Марко Веньер, в своём лучшем официальном дулимане — плотно пригнанном шёлковом одеянии с широкими, доходящими до локтей рукавами, поверх которого была наброшена длинная пурпурная мантия из сатина, подбитого бархатом, покинул отделанные позолотой носилки и, оставив свиту во дворе, вошёл во дворец. Его туфли из вышитого золотом пурпурного бархата мягко ступали по мраморному полу, когда он проходил через залы мимо стражи янычарской гвардии. На голове у него был небольшой головной убор из Дамаска, украшенный драгоценными камнями. Степенная походка, суровое и спокойное выражение благородного лица скрывали сильнейшее волнение, которое ему удавалось сдерживать только благодаря опыту дипломата и многолетней тренировке венецианского патриция, научившей управлять своими чувствами и мыслями и превращать лицо в непроницаемую маску. Он ничего приятного не ожидал от этой встречи с визирем. Синаи, ставленник армии, скупой и жадный албанец, слыл заклятым врагом христиан и сторонником войны.
Чтобы подчеркнуть неофициальность встречи, Синан принял посла не в Зале приёмов, а в одной из комнат своих личных покоев, полной восточной роскоши, с изразцовыми стенами и расписными стёклами на окнах. Посла сопровождал драгоман — переводчик из посольства, молодой патриций, недавно окончивший университет в Падуе и за собственный счёт набиравшийся опыта в дипломатической работе.
Синан-паша сидел, скрестив ноги, на низкой широкой софе. Рядом с ним устроился капудан-паша Чигала. Подле них в почтительной позе застыл личный драгоман великого визиря.
Веньеру стоило взглянуть мельком на обстановку залы, чтобы оценить ситуацию. Из помещения убрали европейскую мебель! Не было никаких сомнений, что стулья унесены намеренно, со свойственной Синану грубой наглостью. Редко кто из европейцев умел подолгу легко и непринуждённо сидеть в турецкой манере, обходясь без привычного стула, скрестив ноги на ковре или диване. Злобный Синан знал, что для Веньера сидеть по-восточному — мучительная процедура, которую он всегда избегает, и, таким образом, обрекал посланника во время аудиенции на унизительное стояние.
Присутствие рейса[40] Юсуфа Чигалы было ещё одним недобрым знаком. Сципион Чигала, или Чикала — вот его настоящее имя. Ренегат, отрёкшийся от Христа, отуречившийся, принявший ислам, авантюрист! Его семья из Генуи, позже перебравшаяся в Сицилию. Он не устаёт нападать на Венецию и строить военные планы против неё. Став капудан-пашой, он всё время настаивает на атаке против Кандии.
После ритуальных и сдержанных приветствий Синан жестом пригласил Веньера сесть подле него на софу, но тот с учтивым поклоном отказался и встал, словно не заметив оскорбления, в свободной позе и на достаточном расстоянии, чтобы не напрягать слух.
Синан пожал плечами и, не скрывая неприязни, объявил:
— Политика вашей Республики, заверяющей нас в своём дружеском расположении, становится всё более наглой и враждебной по отношению к Великому Господину султану. Терпеть это мы больше не намерены!
Байло сдержанно, не выказывая ни испуга, ни возмущения, ответил:
— Правительство Светлейшей Республики твёрдо придерживается провозглашённой им политики нейтралитета и ни разу не давало повода подозревать его во враждебных намерениях или действиях по отношению к Блистательной Порте.
Молодой драгоман аккуратно, слово в слово, перевёл его слова на турецкий.
— В самом деле? — Чёрные глаза визиря недобро блеснули, на остром лице появилась усмешка. — Позвольте усомниться, господин байло! Такова обычная лукавая и лицемерная политика вашей Республики: вы говорите одно, делаете по-другому! Вы объявляете о своём нейтралитете, а за спиной плетёте вражеские интриги против Великого повелителя.
— О каких враждебных интригах идёт речь? — в голосе байло послышалось искреннее удивление.
— Мы уже давно говорили, что ваши правители в Кандии дают приют мальтийским и флорентийским корсарам, — вступил в разговор капудан-паша, который до этого мрачно разглядывал посланника.
— У меня нет таких сведений! — Веньер решительно покачал головой. Он повернулся к Синану. — Более того, вы уже делали подобное утверждение несколько лет назад, и мы приняли все меры для их проверки. Утверждения, как вы знаете, не подтвердились. Так что...
— У нас множество фактов, — нетерпеливо перебил Чигала. — Если вам о них неизвестно, это лишь означает, что корсары тайно проникают на остров и имеют там секретные убежища, о которых ваши правители, возможно, даже и не ведают. Вы должны допустить турецких представителей в Кандию, и мы сами найдём эти убежища! Мы также намереваемся осуществить защиту ваших островов от корсаров.
Веньер прислушивался, как переводит турецкий драгоман. Байло, как только приехал в Константинополь, стал брать уроки турецкого языка. Он ещё плохо владел этим языком, но старался понять по интонациям и по голосу особенность перевода.
— У меня нет сведений о корсарах на наших островах, — твёрдо повторил он. — Кроме того, думаю, что предлагаемая вами защита наших островов турецкими войсками невозможна. Венецианское правительство само справляется с защитой наших берегов.
