В продолговатой комнате, среди склянок и реторт, книжных стеллажей и пюпитров, бумажные листы были установлены на большом мольберте. Высокий старик с окладистой седой бородой, облачённый в длинное тёмное одеяние, внимательно рассматривал карандашные зарисовки. Затем, вооружившись толстой кистью, более уместной в руках цирюльника, он окунул её в склянку с серым порошком и, вытянув подальше руку и отвратив от мольберта лицо, морщась, принялся мазать ею рисунки.
На бумаге стали проявляться башни с амбразурами, военные корабли и солдаты, таинственные чертёжные отметины и цифры.
Старик снова наклонился к рисункам.
— Ты смотри-ка, смотри-ка!— радостно восклицал он, разглядывая изображения и придерживая одной рукой на носу очки. — Они явно обновили и перестроили маяк! Второй вал почти дотянули! А форты! Раз, два-а, три-и, четы-ыре... семь... их скоро будет до десятка! А это что? Ты зарисовал высадку испанского десанта?
— Да. Я находился там, когда как раз пришёл большой транспорт из Барселоны. Я насчитал, что испанцы высадили около двух тысяч солдат. Через несколько дней они были отправлены в Милан, — пояснил молодой человек, стоя за спиной старика.
— Джироламо! Мальчик мой! — восторженно воскликнул старик. — Ты вырос в настоящего маэстро! Как рассчитан масштаб, уловлена перспектива! Я думаю, в рисунках, в портретах, панорамах ты вскоре если не превзойдёшь, то станешь так же знаменит, как старик Вечеллио[1]! В нашем узком кругу, конечно.
Последняя фраза была произнесена заговорщически лукавым шёпотом.
Молодой человек усмехнулся и молитвенно сложил руки.
— Благодарю вас, падроне! Главное для меня — не приобрести при этом вторую славу Микеланджело Меризи[2].
— Хм... — крякнул старик и неодобрительно поглядел на Джироламо, недовольный его шуткой. — Этого бесстыжего Меризи из Караваджо? Который прославился своими скандальными картинами и беспутным поведением? Это какую же его вторую славу ты имеешь в виду? То, что он приобрёл репутацию браво[3]? Ну, знаешь ли! Если ты — браво, то кто же, по-твоему, я? Главарь банды, что ли? О, нет! Нет! Впрочем... впрочем, теперь обо всём придётся забыть, — проговорил старик уныло. — Жаль! Именно тогда, когда это пригодилось бы больше всего!
— О чём вы? — живо откликнулся Джироламо.
— О сборе сведений, планах крепостей и прочих приключениях. Иначе мы прямиком загремим в объятия к сбирам[4], а там и до гаротты[5] недалеко.
— Падроне, отчего такие мрачные мысли?
— Потому что «тимор туркорум»[6] вернулся. Три дня назад в Венецию приплыл срочный курьер из Стамбула, а два дня назад прискакал курьер из Праги. Султан Мурад объявил войну императору Рудольфу! Османы снова двинули свои полчища за Дунай, на Венгрию и Австрию! А там, где проскачет турецкий всадник, там больше и трава не растёт, как говорится в известной поговорке. Посол императора в Стамбуле фон Креквитц заключён в Семибашенный замок. Скоро, как ты понимаешь, в войну вступит вся Италия. Его святейшество папа Климент VIII объявит крестовый поход — уж я-то знаю!
— Но наш сенат проявит твёрдость, и мы не вступим в войну!
— Да! Мы объявили о нейтралитете. Но сумеем ли удержаться?
— Что ждёт нас, падроне?
— А ну-ка, забирайся на стеллаж! — коротко приказал старик, немного поразмыслив и хитро прищурившись.
Джироламо приставил к книжным стеллажам тяжёлую лестницу и проворно взобрался по ней на самый вверх, под потолок, где на последней полке стоял большой мраморный бюст Аристотеля.
— Аккуратней, не опрокинь его!
Джироламо, кряхтя, раскачивал массивную скульптуру. Наконец он сумел достаточно сдвинуть её в сторону, чтобы извлечь из стены объёмный ларец тёмного дерева с латинской надписью и инициалами, вырезанными на крышке: «Odi profanum vulgus»[7] и MA.Lu., N.U., С. Облако пыли поднялось под потолком. Джироламо так расчихался, что вынужден был на время оставить ларец и прислониться к лестнице. Спустившись, он протянул ларец старику.
— Неосторожно! — заметил молодой человек, указывая на надписи на крышке.
И он был прав, ибо всякому становилось ясно при взгляде на инициалы, кому ларец принадлежал. Они были просты и красноречивы, как принято у венецианцев. Буквы MA.Lu., N.U., С. означали — Маркантонио Лунардо, нобиль уомо[8]. Так звали хозяина. Статус кавалера указывал, что его обладатель имел право представлять дожа и его республику перед королями и императорами.
— Отчасти ты прав, — согласился мессер Маркантонио. — У меня просто не было под рукой другого ларца. Но какая разница? Те, кому надо знать, — и так знают, что ларец мой. А кому не надо — явятся сюда без моего приглашения, а значит, для них неважно, указаны ли на ларце мои инициалы!
Джироламо насмешливо наблюдал, как хозяин торжественными, осторожными, почти нежными движениями, словно касался какого-то сокровища, приоткрыл крышку ларца. Внутри лежали большие плоские папки из плотной серой бумаги. Старик принялся перебирать их с видимым удовольствием. Джироламо хорошо знал эти папки и неплохо — их содержание: они были заполнены исписанными листами, бумажными клочками с пометками, зарисовками (многие, кстати, сделанные его собственной рукой) — словом, всем, что многие годы тщательно собиралось по деликатным темам: выписки из секретных документов европейских правительств, письма, анекдоты, замечания и конспекты подслушанных тайных разговоров. Это был клад! Иностранные деятели и шпионы с восхищенным трепетом завладели бы любой из этих папок. А сбиры и государственные инквизиторы Венецианской Республики за эти же папки без всякого трепета перед столь уважаемой персоной утопили бы достопочтенного мессера Маркантонио Лунардо в бухте Святого Марка!
— Итак, давай посмотрим расклад сил. — Лунардо, покопавшись, вынул из ларца папку с надписью «Кастилия» (зачёркнуто), приписано: «Испания» — и отложил.
— Падроне! Но Испания не участвует в войне!
Лунардо посмотрел на помощника поверх очков. Взгляд его светился снисходительным презрением.
— Пока не участвует! Не забывай, что Филипп II Испанский и германский кайзер Рудольф II[9] приходятся друг другу дядей и племянником и оба они — Габсбурги!
Затем он выудил папки, озаглавленные: «Священная Римская империя германской нации», «Османская империя» и «Папское государство».
— Ну вот, пожалуй, главных участников я вынул, — проговорил он удовлетворённо. — А теперь давай посмотрим.
Из папок Маркантонио Лунардо (1593):
«...Турецкая Османская империя, или Блистательная Порта.
Основатель: Осман (ок. 1300). Вождь знаменитых «четырёхсот шатров». Превратил отряды разбойников, живших набегами, в грозную армию.
Столица: Стамбул (греческий Константинополь, захваченный потомками Османа у византийцев в 1453 году).
Нынешний правитель: султан Мурад III[10], сын Селима Пьяницы и мудрой Нурбану (венецианка!).
Хасеки (любимая жена), Сафие — албанка (надпись зачёркнута), приписано: сейчас Береджи — старшая жена.
Наследник: Мехмед (род. 1566), губернатор Маниссы.
Владения: в Европе империя прорвалась за Дунай и подступает к Вене, на севере подчинила крымского хана, на юге превратила Средиземное море в турецкое озеро и упирается в пустыню Сахару, на юго-западе омывается водами Атлантического океана, на юго-востоке выходит к Индийскому океану. Включает в себя двадцать королевств и сорок пашалыков[11]! Расширяет свои владения по всем направлениям. Главный враг, занимающий умы европейцев и представляющий страшную опасность для всей христианской Европы.
