Маркантонио плеснул ему воду из графина.

— Вообще-то по правилам воду следует пить до, а не после, — заметил он. — Выпей до конца. Это чудесное снадобье заставляет встать даже немощного. А тебе после бессонной ночи...

— Я выспался, падроне.

— В самом деле? В лодке? — Лунардо скорчил гримаску и махнул рукой. — Ладно, ладно, прости старика. Конечно, все по-разному переносят путешествия...

Пока Лунардо рассматривал с десяток зарисовок сенатора, его дома, обстановки кабинета, образец его почерка и подписи, Джироламо подробно пересказал все события последних дней, не упуская ни малейшей детали и стараясь быть скрупулёзно точным. Реформатор слушал внимательно, не перебивая, чуть прищурив правый глаз. Время от времени он выпячивал губы и пощипывал рукой кончик носа.

— Говоришь, братья Лука и Чиприано? Забавно. Мы же знаем одного брата доминиканца Чиприано ди Лука. Его разыскивают венецианские агенты от Праги до Рима. Если это совпадение, то, воистину, это самая едкая шутка провидения! Или кто-то другой так пошутил? Любопытно, монахи православные, одеты как минориты, живут в доме для немецких паломников, лютеран-еретиков, записываются в гостинице как французы, а говорят по-каталонски! И при этом свободно расхаживают по ночной Венеции! Тьфу ты! Как думаешь, уж не ведёт ли сенатор Феро переговоры с представителями готовящейся против османов Священной лиги?

Предположение мессера Маркантонио заключалось в следующем: представители лиги под видом боснийцев ведут секретные переговоры с венецианцами или той частью венецианских магистратов, на которых намекает Канцлер. Феро, скорее всего, должен знать, с кем имеет дело. Реформатор нашёл некоторые материалы о сенаторе в архивах Бо. Оказывается, Феро тоже был выпускником университета. Занимался уголовным правом, но также проявил блестящие филологические способности. Изучал хорватский язык, албанский. Таким образом, Феро уж никак не может спутать славянских и греческих монахов с каталонскими! Остаётся один вывод. Феро знает, с кем имеет дело! Но если это так, то о чём же он ведёт переговоры? О совместном выступлении против турок? Каталонцы могут быть и посланниками понтифика, представителями римского Папы! И представителями его католического величества короля Испании!

— Это следовало бы узнать раньше, — уныло проговорил Реформатор. — Теперь, если они не вернутся, боюсь, мы не узнаем этого. И не нравится мне этот Филиппо, — заметил он, разглядывая карандашный портрет молодого патриция. — Ничего приятного ты мне о нём не рассказал. Очень странно он себя ведёт. Кто у тебя им занимается?

— Пьетро и Джанбаттиста Первый. Они установили его подружек.

— Подружки — это замечательно. Пусть займутся финансами Филиппо. Мне кажется, его траты явно превышают его возможности. Ведь, как мы знаем, достаток семьи сенатора очень невелик.

— Я дал задание Пьетро заполучить контракты, которые Филиппо заключил со своими двумя куртизанками, — сказал Джироламо, затем вынул из папки лист бумаги с параллельными столбцами заглавных букв и протянул его Лунардо. Он объяснил, что таких листов было немало — дюжина.

— Что это? Шифр? — спросил Реформатор, с недоумением рассматривая лист. — Это ты взял у сенатора?

— Нет. Скопировал по памяти. Ума не приложу, что это. Я использовал этот листок только как образец. Похитить оригиналы я не решился.

— Что ещё?

— Ещё было несколько эротических рисунков, их копии, прошу простить, я сделать не успел.

— В самом деле? И жаль. Я тебя учил собирать всё, что может быть нам интересным. — Лунардо помолчал, потом вдруг спросил. — А кстати... рисунки ты внимательно рассмотрел?

— Падроне, вы это серьёзно?

— Совершенно серьёзно. В сюжетах не было ли чего-то... необычного, выдающего вкус и пристрастия хозяина?

— Нет. Это были хорошие, но обычные наброски.

Джироламо показал Лунардо зарисовку странной рогатки, которую видел на столе. Лунардо, также внимательно рассмотрев предмет, сказал:

— Я передам его нашим механикам. Пусть попытаются разобраться. — Он задумался. — Странно.

— Странно что?

— Всё складывается весьма странно, ты не находишь? Мы очень многое увидели за эти дни. Какая-то комедия, сюжета которой мы так и не поняли, хотя все разворачивалось перед нашими глазами. Досадно, что обыск ничего не дал. Давай подведём итог.

Каждую третью ночь наш сенатор вот уже в течение десяти дней, а если верить Канцлеру, то уже почти два месяца, с заметной регулярностью выбирается на ночные прогулки в гондоле. Во время прогулок встречается с некими монахами. Катается ли он всю ночь с ними или посещает какие-то определённые места, мы не знаем. Прогулки его, это правда, немного странны. Но есть ли в них что-то осуждаемое нашим законом, религией или нравственностью? Ведёт ли он переговоры или просто беседует и гуляет, нам тоже неизвестно. Никаких доказательств, что ведутся политические переговоры, у нас нет. При этом сенатор не таится, не скрывается, ведёт себя естественно.

Монахи, о которых нам говорили, что они с Балкан — из Греции, или Албании, или Боснии, оказываются католическими монахами из Каталонии. И эти особо не таятся, не скрывают, по крайней мере, своей римско-католической принадлежности. Да и то, что они записались французами, а сами каталонцы, я думаю, это очень невинная и распространённая манера у тысяч путешественников, которые ежедневно прибывают в наш светлейший город. Нет никаких доказательств, что монахи имеют какие-то преступные намерения или совершают какие-то опасные для государства действия.

Наконец, великовозрастный сын сенатора. Живёт широко, даже немного разгульно. По ночам ходит развлекаться в дом на кампо Сан-Поло. Шарахается от ночной стражи. Возможно, посещает притон или страстный игрок и просаживает денежки отца. Лазает через окно кабинета своего папаши, куда проникает, скорее всего, тайно и пользуясь его ключом, скорее всего тоже незаконно. Так? Я правильно все излагаю?

Джироламо кивнул.

— Вот я и спрашиваю себя, — продолжал мессер Маркантонио. — Ну и что? Что с того? Если группа опытных мастеров своего дела начнёт следить за каждой венецианской семьёй, то знаешь, сколько всего секретного обнаружится? О-го-го! Одних только адюльтеров наберётся на все адские котлы! И ты понимаешь, что если начать наблюдать за мной или тобой — то мы дадим пищу для преступных подозрений гораздо большую, чем семейство сенатора. Оставим их странности для них.

— Так что же, падроне? Сворачиваемся и снимаем наблюдение?

— Нет. Я думаю, потратив уже некоторое количество времени и денег, мы можем погодить ещё несколько дней. Я думаю, надо закончить. Наблюдение интенсивное придётся, конечно, снять. Пусть кто-нибудь присматривает за домом сенатора. Давайте соберём последние сведения о монахах и Филиппо. И тогда закончим.

Лунардо замолчал, но продолжал сидеть ссутулившись. Джироламо знал по опыту, что эта поза означала — разговор ещё не закончен, падроне не высказал всего, что хотел бы сказать. Поэтому он молча продолжал стоять подле шефа, ожидая продолжения. Реформатор некоторое время потирал пальцами кончик носа, затем сказал:

— Имена этих монахов — Лука и Чиприано — вот единственное, что выглядит действительно подозрительным.

— Почему?

— Видишь ли, я не очень верю в совпадения. Особенно, если известно, кто такой Чиприано ди Лука и каковы его отношения с нашей Республикой. Мне кажется, что эти имена они выбрали неспроста. Но зачем и почему? Если бы эти люди, эти монахи не хотели привлекать к себе внимание, то псевдонимы их, согласись, крайне неудачны. Значит, наоборот, они хотели привлечь к себе внимание. Кого? Тех, кто знает о брате Чиприано. Для чего? И почему они до сих пор не арестованы Советом Десяти? Вот что странно.

Через несколько часов Джироламо возвращался на барке в Венецию. Вглядываясь в низкие живописные берега, он размышлял. Одна мысль не давала ему покоя, тревожила. И судя по всему, она также беспокоила и шефа. Последнее напутствие, которое дал ему мессер Маркантонио, пожимая руку перед уходом в университет.