— Я снова в тебя влюбился, — взял он в свои ладони мое лицо, легко прикоснувшись к моим губам, и поцеловал в щечку Эстель у меня на руках. — Дашь совет на прощание?

— Следи за осанкой.

— Ты долго будешь издеваться? — засмеялся он.

— У меня сегодня много чувства юмора, — пожала я плечами.

Время знало, о чем я думаю, и я больше не прятала руки, и закрывала глаза, когда целовала Майкла. Сомнения со временем разрушаются, даже если некоторые вещи остаются недосказанными.

Майкл ушел, и мне как раз нужно было уйти без лишних вопросов. Я одела свою дочь, села в машину и поехала по адресу, который был в конверте. Я проехала четыре квартала. Взяла Эстель на руки и направилась к дому. Затем постучала в дверь и вздохнула. Я словно слышала голос матери и чувствовала запах ее духов. Дверь открыл мужчина лет шестидесяти и застыл, смотря мне в глаза.

— Стейси.

— Отец, — прошептала я. — При нашей последней встрече ты назвал меня дьяволом.

— Я в своей жизни только и делал, что ошибался, — отошел он в сторону. — Зайдешь?

— Нет. Я тут ради мамы.

— Я ничего не знаю, — покачал он головой.

— Врешь. Я всегда узнаю, когда ты врешь.

— Кто ты?

— Не задавай лишних вопросов.

— Не буду. Обещаю.

— Почему она умерла?

— Я не знаю.

Я покачала головой, с презрением смотря на него, а затем направилась к своей машине. На моих руках была Эстель, которая сидела на удивление тихо. Зачем я сюда приехала? Он оставил меня. Оставил мою мать, и все время жил тут, смотря, как она убила себя, и убила во мне ребенка.

— Стейси, стой! — крикнул он, подбегая ко мне. — Она отдала жизнь за тебя.

— Что? — сильнее прижала я к себе дочь.

— У нее твои глаза, дочка, — прошептал он, смотря на Эстель. — Ты помнишь, какой она была?

— Умной, красивой и немного грустной, — потекли слезы по моим щекам. — Я помню, как она улыбалась мне и учила рисовать. Но также я помню, как она кричала на меня, когда ты приходил поздно, или как она изменилась, когда ты ушел. И я ненавижу тебя за ее смерть.

— Я ушел от вас, чтобы не видеть смерть твоей матери, Стейси, — ответил он, когда слезы текли с его глаз. — Мать должна оберегать дитя от боли, а не говорить о ней. И Лейла любила тебя. И мне жаль, что ты помнишь ее такой.

— Что она сделала, черт тебя дери? — закричала я, кладя Эстель в машину.

— Ты родилась с пороком сердца, и в четыре года тебе поставили диагноз. Мы ездили с тобой по врачам, но каждый раз нам говорили одно и то же, — затих он на мгновение. — Ты была обречена. И когда нам сказали, что нужна пересадка сердца, Лейла сказала, что не позволит, чтобы у ее дочери было сердце другого человека. Поэтому в твоей груди бьется сердце твоей матери.

Мои ноги подкосились, и я села на землю проливая слезы и крича от боли. Я совсем ничего не знала. Как я могла не помнить? Мне было десять, когда я оказалась в детском доме. И с тех пор я ненавидела каждое мгновение своей жизни. Почему моя память помнит так мало счастливых моментов? И почему я совсем не помню больницы? Чем больше я живу, тем больше вопросов у меня появляется о собственной жизни. Тем больше я понимаю, что меньше всего на свете знаю именно себя.

— Помнишь, что она говорила тебе?

— Будь дикой и беззаботной, — сжала я руки в кулаки. — Иногда немного странной. Помни, что твои странности — это твое очарование.

— Я хотел застрелиться, но револьвер дал осечку.

Я вытерла лицо и взглянула на него. В этот момент я подумала о Майкле. Мы столько времени провели вместе, но по большому счету, я и о нем ничего не знаю. Например, в каких женщин он влюблялся, и почему отношения заканчивались? Какие у него отношения с братом, и как звали его первую собаку?

— Знаешь, что странно? — прошептала я.

— Что?

— Пистолеты дают осечку, а револьверы — никогда. Дашь совет на прощание? — села я в машину, закрывая окно.

— Избегай любви, Стейси. Чего бы это не стоило.

Родители дают нам жизнь, но свой характер мы создаем сами. Просто однажды наступает момент, когда ты понимаешь, что все эти клубы, вечеринки и громкая музыка ничто в сравнении с человеком, который заберет тебя с работы и увезет. Увезет на ужин или домой, укроет теплым одеялом, включит любимый фильм, и вы уснете в сумерках утра.

Я не успокоилась, а еще больше запуталась. По пути домой я заехала в супермаркет и накупила продуктов, которыми, скорее всего, не воспользуюсь. Также я прикупила несколько новых вещей для Эстель, посетила отдел женской косметики и декора для дома. Вернувшись домой, посадила Эстель в ее стульчик и взялась готовить смесь. Я не верю в это. Я помню только плохое, а мать, которая отдала жизнь за своего ребенка, не могла быть плохой. Я не останавливала слезы, пока они текли, и мне хотелось плакать и кричать от безысходности. Я взяла Эстель и села с ней на качалку, начиная кормить.

— Я давно выбрала тебя, малышка, — шептала я. — И я не оставлю тебя. Я порву на части каждого, кто попытается причинить тебе боль.

Знаете, когда вы по-настоящему доверяете мужчине? Когда можете плакать при нем. При Майкле я не могла плакать и не могла ему всего этого рассказать. Мужчина, которого я любила, не был похож на остальных. Он не был непредсказуем, как Адам. Не такой откровенный, как Брайан. Далеко не Бог руководства, как Стивен. Не романтик, как Джаспер, и не умел влюбить в себя женщину при помощи одного приложения из пяти слов, как Кристофер. Майкл был хозяином. Сам себе хозяином. Он замечательный. Слегка грубый, но в то же время в нем присущи и откровенность, и сентиментальность, и способность удивлять. Майкл Вудс ставит перед собой цели, принимает решения и гарантирует лучший результат. Но при всем этом я хочу тонуть в себе, и никак не в мужчине. Даже будь он мной любим.

После, мы приняли ванную, и я закрыла дверь изнутри, понимая, что Майкл скорее всего вернется под утро. Я не звонила ему и знала, что этот барьер нам не преодолеть. Мы не задаем друг другу такие вопросы по причине того, что мы не принадлежим друг другу. И так будет всегда. Но лишь на мгновение сегодня я поняла, что, наверное, не прочь принадлежать ему хотя бы час в неделю. Душевно.

— Знаешь, ты единственная, с кем я хочу сейчас быть, — обняла я свою дочь, целуя ее. — Моя мать знала, что для меня хорошо, и я похожа на нее. Как и ты на меня. И твой папа будет рядом, Эстель. Но я всегда постараюсь быть ближе. Гораздо ближе к тебе и твоему сердцу. Я знаю, что ты не понимаешь меня еще, — засмеялась я, вытирая слезы. — Но ты обязательно поймешь, обещаю.

В дверь позвонили, и Эстель начала плакать.

— Черт возьми, — выругалась я, смотря на часы. — Тише, малыш, тише.

Я взяла ее на руки и направилась к двери, понимая, что проспала всего полтора часа. Если это Майкл, ему не поздоровится. И открыв дверь, я пошатнулась от неожиданности. Стоял Майкл, который явно был в пьяном угаре, и самое худшее — вместе с Хилари.

— Вудс, ты идиот? — смотрела я на него со злостью, когда Эстель увеличила уровень звука. — Какого хрена?

Он вошел в дом, обнимая ее, и она захихикала, когда он сжал ее задницу. Я пытаюсь дышать, убаюкивая ребенка, но ничего не выходит. Не могу отвести взгляд или просто уйти, чтобы не смотреть на сцену, которую на самом деле буду наблюдать всю свою жизнь, если останусь. Майкл накручивает ее волосы на свой палец, и она говорит ему что-то на ухо. Я закрываю глаза, моргая очень медленно, и когда открываю, вижу, что Майкл смотрит прямо на меня. Он знает, что причиняет мне боль, и самое ужасное — хочет ее причинить. Затем, он смотрит сквозь меня, словно меня тут нет, и это ранит даже больше, чем я предполагала.

— Почему ты не спишь? И успокой ребенка! — кричит он, от чего Эстель на руках начинает просто сходить с ума. — Это мой дом, помнишь?

Я делаю несколько шагов к нему и тыкаю пальцем в его грудь, вынуждая немного остудить пыл.

— Какого хера, Вудс? — также повышаю голос. — Это не ты! Ты не ведешь себя со мной как дерьмо! И не говоришь дерьма! А придя домой, приведя какую-то девицу, когда твой ребенок спит, и ты, зная это, будишь ее? У тебя есть совесть? Я заберу ее, и ни один закон не разрешит тебе ее видеть!