— Зачем ты хочешь его приручить и воспитать, если и полюбила только благодаря его необузданности и непостоянству. Бесстрашию и, уверен, вдохновлялась бы его победам на кулачных боях. Тебе нравилась его жесткость, даже если твоя натура начинала внутри бунтовать. Ты чувствовала его силу изнутри и знала, что благодаря ей ты в безопасности.

— Ты думаешь, что каждая женщина ждет, что придет какой-то мужик и спасет ее от ответственности? — разозлилась я. — Майколсон, угомонись! Я не жду, что меня спасут, потому что меня не нужно спасать. Я не ребенок и сама справляюсь со всем много лет. Не надо взбудораживать мой ум, и я не жду рыцарских турниров в мое имя. Мне не нужно, чтобы он менялся, но ты прав, я не смогу быть с ним до конца, потому что не верю. Ты не знаешь и половины нашей истории, и, поверь, это те отношения, о которых детям не расскажешь.

— Но ты…

— Нет, — перебила я его. — Я не собираюсь пилить и подавлять Майкла, но провоцировать его у меня выходит как-то само, и я совру, если скажу, что не получаю от этого удовольствия. Мне нравится, какой он сейчас, но я знаю, что, когда все серьезно, все меняются. Я боюсь, какой могу стать я, и еще больше боюсь, каким может стать Майкл. Я не хочу, чтобы он прерывал отношения со своими друзьями, и не хочу, чтобы он чувствовал боязнь разбить меня. Но если он потеряет всю его страсть к тем вещам, которые нравятся мне, как женщине, и не нравятся, как матери, я не знаю, смогу ли дальше продолжать любить его. Если я поставлю ультиматум, он скорее всего согласится, чтобы не видеть слез моих и, самое главное, Эстель. Он сделает этот выбор. Трудный выбор для него, после которого будет глубоко несчастным. Тогда в чем смысл, Адам? Если мы не можем быть врозь и не можем быть вместе, как жить?

— Но он любит тебя, — сказал он тихо спустя несколько секунд молчания. — И ты полюбила его за что-то. Так не отнимай у него это «что-то», а просто добавь к своему.

— Я отталкиваю людей, Адам, — остановила я машину. — И изолирую себя от любви, потому что не хочу, чтобы кто-то ранил меня так, как это сделали мои родители.

Он ничего не ответил, и мы приехали в дом убитого парня. Адам постучал в двери, смотря на меня с опаской. Я знала Адама, и он был моим другом. Моей семьей. Но он не знал меня. Он знал лишь ту Стейси, которая защищает, а не делает больно.

Можно говорить так много всего, но в конечном итоге в словах совершенно нет смысла. Все, что с нами случается, так и должно быть. И все, что с нами происходит — опыт. Даже, когда все, что происходит — худшие вещи в жизни.

— Он совсем юный, — сказала я тихо.

— Да, ему всего девятнадцать.

Дверь открыл седой мужчина. Мы вошли внутрь и прошли в гостиную.

— Я выгнал его из дома. Спустя месяц он позвонил и сказал, что вернется. Я же ответил, что ему больше нет места в этом доме.

— Нельзя бросать детей, — смотрела я на фотографии девочек с родителями, не наблюдая ни одной фотографии сына.

— У вас есть дети, детектив.

— Откуда вы знаете? — задал вопрос Адам.

— Да у вас на лице написано. Ну так что, есть?

— У нас дочь, — не уточнила я, что у каждого своя.

— Вы ею гордитесь?

— Очень, — ответила я слишком грубо. — Она ведь мой ребенок.

— Так и должно быть. Но потом, когда ваш ребенок вырастает и разочаровывает вас, вы злитесь на него. Что бы сделали вы?

— Даже отдала собственную жизнь, чтобы спасти ее.

— Вы так думаете, пока молоды.

— Нет, — хотела я ударить его. — Я так думаю, пока я мать.

— Нам нужно, чтобы вы позвонили нам, если что-нибудь узнаете, — отдал Адам визитку мужчине, беря меня за руку и сжимая ее до боли, чтобы привести в чувство.

Мы молча покинули дом, и Адам все это время держал меня за руку. Для меня это было слишком сложно и болезненно. Мой отец меня бросил, мать отвернулась, и я презираю таких людей. Они не имеют права на жизнь, а тем более, на детей. Мы сели в машину, и я не смогла сразу тронуться с места.

— Знаешь, я не могу понять, как родители могут оставить своего ребенка, — прошептала я, смотря на Адама. — Я скучаю по Эстель, даже когда оставляю ее на пару часов с Майклом.

— Что у вас происходит?

— Ты хочешь говорить со мной о сексе?

— Нет, я хочу говорить с тобой о тебе.

— Я люблю его, Адам, но иногда он мне мешает. Ты меня понимаешь?

— Нет, но тебя бы точно поняла моя невеста. Я уверен, что тоже ей мешал, да и сейчас порой мешаю.

— Так вы выбрали дату? — улыбнулась я.

— Да. И ты бы знала об этом, если бы говорила со своей подругой.

— Ты пытаешься меня пристыдить?

— Нет, но тебе и так стыдно. Знаешь, когда-то мы станем другими. Мы станем старыми, и наши истории будут легендами. Мы станем родителями, затем бабушками и дедушками, но потом дети уйдут. И ты не сможешь всегда быть одна, Эс. Я люблю Донну со всеми ее недостатками. Вот смотрю на нее, люблю и жить охота. Она прекрасна. И она тоже часто хочет быть одна, и я даю ей эту возможность. Я чувствую ее. И когда она снова приходит ко мне, заставляет меня удивляться. Даже когда сейчас я видел труп, затем ненавистного отца, все равно думаю о ней. Я люблю ее больше всего на свете. И я знаю, что мы с Донной Картер — вечность. А какая вечность твоя, Стейси?

После, Адам вернулся в свою машину, а я еще какое-то время сидела в своей с заглушенным мотором. Я пытаюсь дышать, чтобы «отвести взгляд» от того, что вижу каждый день, но больше не могу. После рождения Эстель все изменилось. Я изменилась и не могу больше наблюдать за сценами, которые разворачиваются каждый день в жизнях других людей.

Я отправилась домой к своему ребенку и мужчине, по которому соскучилась. Может, Адам прав? Может, все устают друг от друга? Просто одним хватает ума уходить, и отдыхать, а потом возвращаться с улыбкой и душой, которая снова готова принять, а другие, каких большинство, терпят, считая это проявлением любви, сохнут от скуки и уходят уже навсегда без желания вернуться.

— Майкл, — крикнула я, когда вошла в дом. — Ты где?

— Мне нужна помощь с чертовым костюмом, любимая, — услышала я его голос. — Мы наверху.

Любимая. Одно слово, а сколько в нем чувств и привязанности. Слово «любимая» слишком сильно. Оно слишком глубоко. Мужчины не знают какую реакцию оно взывает у женщин. Мурашки идут по коже, и мы внутренне не можем скрыть изумление от самых себя, каждый раз слыша это. Просто однажды мы находим того, с кем хотим быть рядом. Нет, не всегда, конечно. Но мы хотим быть с ним утром и вечером, и чтобы только этот человек делал чай и кормил ребенка.

— Как я тебе? — спросил Майкл, поправляя галстук, когда я вошла в его спальню. — Идеален?

— Ужасно, — покачала я головой, беря на руки Эстель, которая улыбалась, держа в руках игрушку. — Ты всегда выглядел великолепно в костюме, но сегодня хуже не придумаешь.

— Что не так?

— Носить галстук под рубашку с короткими рукавами так же нелепо, как надевать бейсболку под пальто, — ответила я, одной рукой срывая с него галстук и помогая снять рубашку. — А замшевые туфли — часть только вечернего гардероба.

Я смотрела на Майкла, а он явно удивлялся моим словам. Женщины гораздо лучше разбираются в мужской гардеробе, нежели в своем. И каждый раз говоря им об этом, мужчины удивляются, как впервые.

— Никогда не думал, что ты разбираешься в мужских костюмах.

— Во-первых я не слепая, а во-вторых ты никогда не спрашивал.

— Ладно, как на счет белой рубашки, синего костюма, лаковых туфлей и заколки на галстук? — расстегнул он пояс, и снял туфли.

— Заколка на галстуке выглядит старомодно, Майкл, — открыла я его шкаф, смотря на цвета рубашек. — Но ты можешь положить платок в карман пиджака, который всегда будет выглядеть сентиментально и по-мужски в то же время.

— Давай я куплю тебе что то, Эс? — схватил он мое запястье. — Самое дорогое платье или колье? Набор бриллиантов…

— Расслабь мне запястье, Вудс, — забрала я руку. — Меня не впечатляют дорогие платья или колье. Если ты хочешь, чтобы я улыбнулась, расскажи мне о любимой книге или почему ты ушел из дома. Расскажи мне, где ты был и когда последний раз путешествовал. Поговори со мной о друзьях и о том, что ты любишь. Дай мне узнать именно тебя. Не надо учить меня по запаху узнавать размер твоего кошелька.