— Надо было лучше прятаться, чем в своей старой квартире.

— А знаешь, — только теперь посмотрела я в глаза человеку, которого любила. — Я и не пряталась.

«Только прекрасное питает Любовь. Но Ненависть может питаться чем попало». Оскар Уайльд.

— Я заставлю вас страдать, обещаю, — сказала я переводя взгляд с одного на другого. — Отпусти ее!

— Не могу, — и прозвучал звук. Он выстрелил ей в шею, и ее тело обмякло. Я упала на колени, чтобы помочь ей, но Майкл забрал ее.

— Отпусти меня! — кричала я. — Я распишу твоей кровью мир!

И затем мое тело начало обмякать. Я перестала чувствовать конечности, и думала лишь о том, что больше не увижу своего ребенка.

Когда теряешь кого-то, то в любом случае начинаешь сходить с ума. Задыхаешься в чувствах и воспоминаниях. Я начала снова ненавидеть этот мир. Она все время в моих воспоминаниях, и я за секунду сошла с ума от понимания того, что Майкл позволил этому произойти. Это мог бы быть наш ребенок, и он позволил умереть девочке, о которой я заботилась. Она теперь будет жить только в моем сердце, которое уже вскоре, думаю, биться не будет. Она будет жить в картине, которую я закажу, если выживу. Когда Кетрин упала на холодный пол, а Майкл смотрел на это, я в тот же момент пыталась вычеркнуть его из сердца. Но только потому что до боли, до сумасшествия хотела, чтобы он был рядом. Был рядом тот, кого я знала ранее.

«Я всё соврал.

У вас обычные глаза,

И голос ваш такой же как у многих,

Я врал, что всё хотел вернуть назад,

Сплетая воедино две дороги.

И ваши безмятежные черты

Ничуть меня не душат среди ночи.

Да и в объятьях ваших глубины,

Мне кажется, не больше, чем у прочих.

Ещё я врал,

что шёл за вами по пути,

Что выдержал разлуки еле-еле.

Я так же врал, что вас когда-нибудь любил.

Я врал себе.

но так и не поверил».

Я — хищник. Сколько бы я не пытался скрывать свою сущность от человека, которого полюбил больше всего на свете, я все равно остаюсь пещерным человеком, который пойдет на все, чтобы защитить свое. Я скрыл свой характер за завесой этикета, и люди, которые со мной знакомы, думают, что я джентльмен. Я проницательный и опытный, но далеко не джентльмен. Я забираю жизни, ломаю правила, и законы не распространяются на меня. Но даже у худших из нас есть то, чему мы принадлежим. Я никогда не думал, что этим «кем-то» станет женщина, которую я должен был уничтожить. Моя дочь от этой женщины, которую я люблю так сильно, и по которой ночами на пролет тоска разрывает меня на части.

Я не заходил к Стейси на протяжении двух дней. Двух долбаных долгих дней. Она отлично своим молчанием справилась с тем, что я поклялся себе никогда больше не повторять — заставила меня потерять контроль. Ужасные вещи происходили, когда я выходил из своего королевства ненависти и самоконтроля. Я причинял людям боль и имел свойство ломать все, что принадлежит мне. И все пошло определенно не по плану, когда я вышел из своей комфортной зоны арктического льда.

Была причина тому, почему люди называли меня необычным и проницательным — тщательно проработанная и продуманная репутация. Быть жестоким, но в то же время сочетать это все со стальной невозмутимостью было идеальным решением, которое несло в себе спокойствие, что смягчало мою жесткую жизнь. Я слишком долго жил в этом, поэтому тишина и контроль стали частью меня. Но на данный момент все это забрала и разрушила женщина, которая незапланированно родила мою дочь, которую я полюбил больше всего на свете, как и саму женщину, по которой скучал, словно ненормальный.

Те два дня были чертовой отсрочкой. Не для меня, для нее. Для каждой проклятой души, которые жили со мной, и которые забрали душу у меня. Она думала, я монстр, что позволил убить девчонку, к которой она привязалась? Но я выбирал между ней и Эстель, и, буду уж до конца честным, мне было плевать, кто умрет, лишь бы Эстель была в безопасности.

Я смотрел второй день, как Стейси истерзала свое тело в знак протеста. Я наблюдал за ней из-за стены и по камерам, которые были установлены, и кроме того, я знал, что теперь все кончено. Как только все закончится, и я перестану защищать Эс, а она — всех, кого любит, она уедет и больше никогда не вернется. Она заберет нашу дочь, и я буду участвовать в ее жизни лишь по фото, не имея права винить ее в этом. Ей нужно было поесть, чего она не делала. Поспать категорически отказывалась, и перестать молчать — чего я боялся больше всего.

В конце концов я сделал ей нормальный кофе, и пока не было Джейса, хотел поговорить с ней. Конечно, он знал, что я против него, но он не знал, что я периодически и против Стейси.

Пожалуй, впервые в своей жизни я по-настоящему одинок. Каждый вечер я спускался в мексиканский ресторан и звонил на старый номер Стейси. Я оставлял ей голосовые сообщения, на которые она бы никогда мне не ответила, и как-то раз я даже позвонил матери, которая спросила, как я отдыхаю, развлекаюсь и с кем общаюсь. От этого мне стало еще тоскливее. Она даже спросила, как малышка, и я просто попрощался с ней.

— Я принес тебе кофе, — открыл я дверь, которая автоматически заблокировалась, когда я вошел. — Хоть я знаю, что тебе нужно поспать.

Она даже не взглянула на меня, и я поставил чашку на тумбу возле ее кровати и сам сел на стул у окна. Это была обычная комната, в которой была кровать, стул, стол, тумба, телевизор и груша для битья, которая использовалась Стейси больше всего остального. Так же была маленькая кабинка с душем и туалетом, в которой не было камер и желания сразу заходить туда.

Я вытянулся и уставился в потолок. Белая люстра, белые стены и мебель никогда не позволяли забыть, кем я был. Я лишь исполнял приказы, пытаясь выжить, а теперь, чтобы выжили те, кто мне дорог.

— Ты должна поесть, — сказал я. — Хоть немного. Будешь слушаться, все будет хорошо, и вскоре ты выйдешь от сюда.

— Я никогда не буду подчиняться тебе, — лишь прошептала она. — Что бы ты ни сделал, за ее смерть я буду ненавидеть тебя до конца своих дней, и сделаю все, чтобы твои страдания были живы до последнего моего вздоха.

— Ты думаешь, я монстр? — от моего ледяного тона она даже на мгновение взглянула на меня. — Ты не видела монстров, Эс. Ты видела лишь мертвые тела, а не сам процесс. Ты видела испорченных людей, а не процесс их уничтожения. Ты ничего не знаешь об этом мире, несмотря на твою силу. Ты не умела никогда контролировать свои эмоции, а я мог. Ты ничего не могла прочесть по моему…

— В начале отношений, — перебила она меня шепотом, который был громче любого крика. — Думаешь, ай, немного повеселюсь. А потом проходит немного времени, и ты понимаешь, что он если сейчас уйдет, ты сдохнешь. Вот и повесилась, сразу думаешь.

— Эс…

— Не называй меня так. Ты потерял это право.

Я вышел за дверь так же тихо, как и вошел. И так же, как и следующих два дня она не притронулась к кофе или еде, а лишь пила воду, чтобы не умереть. Да и делала Эс это не ради меня, а ради дочери. Ее слова пронзали меня, как нож, и я верил каждому слову.

Разразилась война. Много жизней было потеряно с обеих сторон, и я точно знал, что уж за Кетрин она не простит.

Из-за этого у меня не было выхода. Она не говорила со мной, и я просто не смог объяснить ей, почему так нужно, и мне пришлось брать силой, враньем и ее слабостями. Я вошел в комнату и бросил ей сумку со всеми принадлежностями на кровать.

— Одевайся.

— Пошел ты, — почти выплюнула она мне эти слова в лицо.

— Ты хочешь по-плохому? — и лишь сказав это, я понял, что по-хорошему с ней и не выйдет.

Я нащупал в кармане пиджака шприц и сел рядом с ней. Она лежала ко мне спиной, и уж точно не ожидала такой подставы, так что сделать это не забрало у меня сил. Я воткнул в ее белую безупречную кожу на ее бедре шприц, и она зашипела. Хватая ее за руки и выгибая их другой рукой, заметил, что Стейси смотрела на меня, понимая, что это все наконец по-настоящему. И это только начало. Я одел ее, причесал волосы, а она не двигалась. Просто не могла. Я ненавидел себя за то, что причиняю ей столько боли, но у меня не было выхода. Я по большому счету также не двигался, лишь делал механические движения, хоть и производил впечатление надменного, раздражённого, равнодушного и наконец спокойного. Казалось, меня ничего не интересовало. В тот же час Стейси не проронила ни слова, пока я вел ее по мосту к самолету. Она спокойно ехала к аэропорту, спокойно шла по самой дороге и для постороннего человека выглядела совершенно нормальной. Возможно, немного усталой и замкнутой, но довольной и ни в коем случае не обеспокоенной. Это и было чудодейственным свойством того укола. Внешне Стейси Фостер, как и всегда, выглядела безупречно. Ее мозг был освобождён от мыслей, но вся моторика сохранялась. И она ничего не могла с этим поделать.