— Ты что же, Сфиро, симпатизируешь ему? — возмутилась Алекто.

— Ничуть. Только вот что интересно. Ему в одиночку удается сеять смуту в корхейских городах, и целая толпа царедворцев не в силах помешать ему.

— Это скверным образом характеризует дом Икмерсидов, — чопорно отозвался Дайял. — Все они женолюбы и слюнтяи. Корхейцы — что еще добавить! Не обладай они столь сильным флотом, лорд Бракмос бы с ними не церемонился.

Что касается мятежных тешайцев, то с ними не удалось установить совершенно никакой связи: речи о переговорах о сдаче города даже не было. Со стороны могло показаться, что Тешай вымер: только изредка можно было увидеть, как фигуры дозорных мелькают меж зубьев городской стены. Лазутчиков бунтовщиков нигде поблизости замечено не было, никаких вылазок защитники восставшего города также не предпринимали.

Лежа по вечерам в своей палатке, Нойрос часто вспоминал момент прощания с родителями. Мать безутешно рыдала, поочередно обнимая то Нойроса, то Десму, и бессвязно причитая. Отец же, как всегда держался с достоинством, однако и в нем было заметно сдержанное волнение, но вместе с тем и гордость за своих детей.

Нойросу до ужаса не хотелось упасть в грязь лицом и дать сестре повод для самодовольных насмешек. Она всегда и во всем превосходила его: в учении, в фехтовании, в успехах по службе. Даже в их детских проказах ей все время удавалось как-то выставлять Нойроса виноватым, а самой уходить от наказания.

Но однажды… однажды Десма все-таки поплатилась за свою шалость. Нойросу тогда было лет восемь. Десма пробралась в его комнату, и подложила ему под подушку какие-то бумаги отца, в надежде, что горничная обнаружит их, и Нойросу влетит. Но старая нянька-повитуха Бетанья, дважды принимавшая роды у госпожи Аглаи, увидела, как Десма входит в комнату брата с бумагами. Отец поверил слову Бетаньи, и Десме не удалось в тот раз избежать наказания. Ее оставили без ужина и принудили ночевать во дворе, одну. С безмолвным торжеством Нойрос наблюдал из окна, как сестра одиноко бродит у дома, подходит к двери в надежде, что над ней сжалятся и впустят. Десме пришлось тогда испить чашу наказания до дна.

И теперь, когда оба они выросли и отправились на войну, Нойросу хотелось непременно доказать свое превосходство над сестрой, хотя задача эта, учитывая их разницу в чинах, едва ли могла казаться осуществимой. Нет, он не желал Десме зла, — гнал прочь эту мысль, — но сладкое детское воспоминание о восторжествовавшей справедливости не выходило у Нойроса из головы. В конце концов, ведь именно он — наследник рода Традонтов по мужской линии, и кому, как не ему, вершить великие подвиги и покрывать свое имя славой.

«Нойрос Гроза Изменников, — воображал молодой вельможа, — или Нойрос Усмиритель — звучало бы сильно! Десма свои сапоги бы съела от зависти…»

Но вся загвоздка была в том, что Нойрос сейчас простой солдат, и единственный его шанс отличиться — это показать отчаянную доблесть в бою.

Случай, произошедший с Нойросом в Акфотте накануне его отъезда, показал, что лишить человека жизни не так уж тяжело: сталь в столкновении с плотью всегда выигрывает. Кроме того, во время продвижения к Тешаю их тренировки со Сфиро не прекратились, а, напротив, участились. Они часто удалялись вечером за пределы лагеря и упражнялись в мастерстве владения саблей. Макхарийцу становилось все труднее побеждать Нойроса; тот уже неплохо отточил множество фехтовальных приемов защиты и нападения.

Дни шли. Тешайцы по-прежнему никак не давали о себе знать. В лагере Ревнителей преобладало напряженно-подавленное настроение. В один из дней (Нойрос уже не помнил, какой это был по счету день с момента их прибытия к стенам Тешая) произошло печальное событие. Трое солдат напились воды из ручья, вскоре после чего ощутили жуткую боль в животе и к вечеру скончались. Как потом сообщили разведчики, исток этого ручья находился где-то за стенами Тешая… Ночью умерло еще двое людей, по-видимому, пивших воду из этого же водоема.

На следующий день утром, у костра, похоже, осознав, насколько губительным может оказаться дальнейшее бездействие, Алекто объявила, что ждет всех приближенных Ревнителей на совет в ее шатре сегодня вечером. Там она обещала сообщить свой план взятия Тешая. Нойрос был весьма взволнован этим известием, однако, ему, как и многим другим из отряда Алекто, было отрадно, что томительная осада скоро окончится.

В тот же день, после обеда, когда Нойрос отошел по нужде в ближайший перелесок, к нему неожиданно подкрался Кайрен. Оказаться наедине с косоглазым бойцом было одним из наименее желательных для Нойроса событий. Не произнося ни слова, с гримасой тупой злобы на лице, Кайрен подошел к нему вплотную и, что было силы, ударил Нойроса кулаком в грудь.

От такого болезненного удара Нойрос повалился на спину, в заросли папоротника.

— Ты чего!? — вскричал он в ужасе, превозмогая боль в груди. — Что тебе нужно?

— Твоих страданий, — прорычал Кайрен, после чего еще два раза ударил Нойроса ногой в бок.

Саблю Нойрос оставил в палатке, поэтому возможности защититься у него не было.

— Небось надеешься героем стать, — злобно бросил косоглазый Ревнитель. — Слабак ты, а не герой!

Еще один сильный удар в бок. По-видимому, в рукопашной схватке у Кайрена были куда бо́льшие шансы, чем в сабельном поединке.

— Мне ведь ничего не стоит взять и пырнуть тебя саблей в пылу боя. И в ордене о тебе горевать никто не станет — даже твой новый дружок-макхариец, уж поверь.

— За что!? — вскричал Нойрос в отчаянии. — За что ты так ненавидишь меня? Ответь!

Кайрен криво ухмыльнулся и сплюнул.

— За твою знатность. И за то, каким дерьмом вы считаете нас, простых. А ведь вы из той же плоти, что и мы! И пустить кровь вам можно точно так же!

«Дайял тоже знатен, — мучительно подумал Нойрос, — но до него-то тебе не добраться».

— Я, кстати, хотел поведать тебе кое о чем, — Кайрен осклабился самым омерзительным образом. — Помнишь того мальчишку, которого Алекто велела тебе проучить? Ты справился — держался молодцом, хе-хе! Но вот только меня не проведешь… Я заметил, что он явно запал тебе в душу.

«Кшан. Его звали Кшан».

— Как бы то ни было, знай: перед самым нашим отбытием я перерезал ему горло.

Корхей-Гузум. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

Джакрис по-настоящему захватил ее своим амбициозным планом, связанным с борьбой за влияние при корхейском дворе, поэтому Батейра вот уже несколько дней находилась в приподнятом расположении духа.

Однако в тот день принцессе хотелось немного побыть наедине со своими мыслями: они сидела в своих покоях одна, погруженная в приятно-задумчивое настроение.

Поэтому появление служанки Сельмии оказалось очень некстати. Девушка тихо вошла, поклонилась и негромко сообщила, что Сатеп Калханид прибыл по ее приглашению и ожидает внизу, в зале для переговоров.

Батейра мысленно выругала себя за забывчивость, ведь она сама давеча, на похоронах Бьеджара, просила дядю навестить ее, якобы для неформальной встречи в целях поддержания семейной дружбы. На самом же деле ей предстояло заручиться политической поддержкой Калханидов, намекнув на возможный союз с Яшанем Демцуэлем.

Сатеп Калханид был крупный, рослый мужчина с густой бородой с проседью и полностью лишенной волос головой. У него был мясистый округлый нос и крупные голубые широко посаженные глаза. На нем был темно-коричневый кожаный плащ и серебряная цепь с эмблемой королевского советника.

Завидев племянницу, Сатеп благодушно заулыбался во весь рот и вскоре заключил Батейру в свои мощные объятия.

— Здравствуй, здравствуй, родная! — прогудел он своим приятным басом. — Вот я и выбрал времечко, чтобы заглянуть к тебе!

— Спасибо тебе, дядя! — радостно воскликнула Батейра. — Хочу, чтобы ты знал, что тебе здесь всегда рады!

— М-да, м-да… Сейчас такие времена! Родным людям нужно держаться ближе друг к другу…