Но тут подбежал запыхавшийся солдат и прокричал:

— Ваше высочество, синкайцы! Взгляните на запад!

Амгори и Кламильфонт встрепенулись, обратив свои взоры на запад, и действительно увидели на горизонте черную движущуюся массу, которая не могла быть чем-то иным, кроме как воинством обитателей Таамуна.

— Построить всех, приготовиться к битве! — Кламильфонт резко выдохнул, хлопнул себя рукой по лицу, и снова вскочил на коня, отправляясь отдавать приказы.

Теперь он вновь был гордый предводитель самого могучего войска, не смеющий выказать даже тени слабости перед своими подданными.

— Не беспокойтесь, господин, — ободряюще произнес солдат, увидев оцепеневшего Амгори. — Псионики посеют хаос среди вражеской армии, а затем…

— Нет… — проронил Амгори, едва в силах шевелить языком, — я не… Что это там? Что?

— Армия синкайцев…

— Да нет… Вон там, на горизонте, приглядись…

На северо-западе, над размытым массивом леса действительно виднелась какая-то широкая темно-синяя область.

— Тучи… — предположил солдат. — Надвигается гроза.

— Это не тучи, — ответил Амгори, не в силах оторвать взгляд от неведомой полосы, которая, казалось, все расширялась и расширялась.

«Что это?»

Воздух между тем начал пропитываться каким-то гулом, который с каждой минутой усиливался.

Амгори не был способен ни кричать, ни бежать, все его естество словно сосредоточилось на созерцании этой устрашающей картины.

А пугающая полоса в небе обрела уже такие размеры, что сомневаться в ее происхождении теперь не приходилось…

Волна. Титаническая, немыслимых размеров волна, гребень которой был виден даже отсюда, за сотни миль, шла с запада и теперь… должна была обрушиться прямо на Карагал.

«Скорпионово Проклятье…»

Хотелось верить, что это просто дурной сон. Началась паника; люди метались в ужасе, кто-то хватался за голову и рыдал, кто-то бросался на землю, вознося молитвы.

«Зачем теперь эта война? Если наша родина погибнет…»

Амгори увидел лицо Кламильфонта, искаженное яростью и отчаянием. Принц что-то кричал, возможно, обращаясь именно к нему. Но Амгори не слышал, так как жуткий гул сделался уже невыносимо громким.

Стало темно, будто внезапные сумерки упали на равнину Крофамгир. Амгори рухнул на землю и затрясся, не в силах более сдерживать захлестнувшую его лавину нечеловеческого ужаса.

[1] Дата падения древнего государства Эйраконтис (П.Э.) является реперной точкой в летоисчислении государств Роа.

Прант. Середина лета 729 года после падения Эйраконтиса

Ниллон проснулся с необъяснимой и, по его мнению, беспричинной ломотой в теле, которая вот уже довольно продолжительное время преследовала его по утрам. Эта ломота, смешанная с сонливостью, не отпускала его потом весь день, каким-то причудливым образом отравляя его существование. Кофе не спасал — Нил был уверен в этом. Кофе обострял реакцию и заставлял сердце биться чаще, но истинной бодрости не давал. Ниллон был убежден, что причина этой утренней ломоты кроется в том, что он ложится спать слишком поздно, и спит слишком долго, а еще мало двигается и в целом ведет жизнь однообразную и праздную.

Праздность и в самом деле составляла основу существа Ниллона Сиктиса. Будучи уже двадцати двух лет от роду, он, тем не менее, не спешил заниматься вопросами своего дальнейшего жизненного обустройства.

Образования Ниллон не имел, если не считать школьного, от которого, впрочем, не осталось ничего, кроме воспоминаний о методичном вколачивании в него знаний, которые в основной своей массе были ему неинтересны, и, на его взгляд, попросту не нужны. Впрочем, несколько предметов во время школьного обучения все же волновали его душу, среди них — философия, литература и география. Детское любопытство Нила разгоралось, когда он читал о древних мудрецах, о тех хитроумных изречениях и законах, которые они провозглашали. Любил он читать и сказки о морских чудищах и храбрых моряках, которые рассказывали детям в Союзе Побережья, а также карифские мифы и сказания. Надо заметить, что любовь к чтению он сохранил до сих пор, хотя в последнее время стал замечать за собой, что читает меньше, чем раньше.

И меньше общается с отцом.

Отец Ниллона, Омунд Сиктис, оказал огромное влияние на духовное развитие своего сына. Человек начитанный и мыслящий независимо, он, тем не менее, работал простым библиотекарем в прантской городской библиотеке. Впрочем, его вполне удовлетворяла его должность, хотя, по собственному признанию Омунда, в юношеские годы он мечтал пробиться во власть. Жизнь же распорядилась иначе.

Именно отец привил Ниллону любовь к книге. Когда Нил был маленьким, папа часто читал ему. А потом, уже освоив грамоту, сын нередко сам приходил в библиотеку, и Омунд помогал ему выбрать книгу в соответствии с его возрастом и душевными чаяниями.

Однако, несмотря на то, что Ниллон считал, что книги облагораживают и даже как-то возвышают его над другими людьми, он все-таки осознавал, что простого чтения недостаточно для того, чтобы стать достойным человеком и полностью устроить свою жизнь.

Возможно, именно благодаря таким мыслям он сблизился с профессором Райджесом Хиденом.

Кое-как разлепив глаза и поборов желание бесцельно проваляться в постели еще с полчаса, Ниллон усилием воли поднял себя на ноги и минуты две посвятил примитивной утренней гимнастике, состоявшей из приседаний и махов руками и ногами. Только тут он заметил книгу у себя на кровати: читая ее, он и уснул этой ночью. «Жизнь и странствия Фестора Гаюхварта, прославленного корхейского воителя и пирата», — гласила надпись на обложке. Эпизод с абордажным боем — это последнее, что помнил Ниллон. Разве можно уснуть в такой захватывающий момент? Похоже, что можно. Сколько же было времени? И сколько времени теперь? А, впрочем… все это не имеет большого значения.

Натянув рубаху и брюки, Ниллон спустился по скрипучей деревянной лестнице на первый этаж, в гостиную. Мать в выцветшем бледно-желтом халате сидела в шезлонге с отсутствующим видом, лениво пощелкивая тыквенные семечки. Кларисса Сиктис была довольно стройной для своих лет женщиной с каштановыми локонами до плеч и редко улыбающимися тонкими губами. Она работала в прантской ратуше мелким канцелярским работником. Сегодня у нее был выходной.

— Доброе утро, мам! — Ниллон попытался изобразить радушие.

— А я думала, ты проспишь до вечера. У тебя ведь уже день с ночью поменялись местами. Твой завтрак, а точнее, теперь уже обед…

— Эээ… спасибо, мам, я сам найду себе поесть! — Нил постарался произнести это как можно мягче, тут же разворачиваясь в сторону кухни и пряча от матери выражение неловкости на своем лице.

С тех пор как пару лет назад Ниллон заметил постепенное, но неприятное увеличение в объеме собственного живота, он старался по мере сил облегчить свой рацион и больше гулять. Отыскав на кухне пару груш и большой сочный персик, он решил, что они вполне сгодятся для сегодняшней утренней трапезы.

Слизывая текущий по запястью сок, Ниллон видел, как мать, сидя в своем шезлонге, кидает на него взгляды исподлобья. По правде говоря, он никогда не был с ней особенно близок, хотя отец и утверждал, что в младенчестве Нил обожал материнское общество и всегда звонко смеялся, когда Кларисса играла с ним. Но на памяти самого Ниллона мать всегда держалась с ним как-то отстраненно, холодно, как будто была вечно чем-то обижена. Отношения с матерью стали еще более напряженными с тех пор, как Ниллон стал посещать лекции профессора Хидена. «Этот вздорный старик забивает тебе голову всякой чепухой, — говорила Кларисса. — Ты ведь уже не ребенок, Ниллон. Очень грустно, что ты не способен найти в себе сил, чтобы избавиться от его дурного влияния».

Отец Ниллона был иного мнения: он считал, что Хиден не сможет заморочить Ниллону голову против его же воли. Между тем, это очень образованный и прогрессивно мыслящий человек, и общение с ним может принести лишь благо.