— Сюда! Сюда, скорее сюда! Идите сюда!

Профессор Хиден, а вслед за ним и Гелла, явились на зов.

— Сюда! — кричал Ниллон. — Смотрите, что там!

Со стороны Деоптиса в небо поднималось множество столбов дыма. Расстояние было велико, но все же Ниллону показалось, что где-то он заметил горящий огонь. В море неподалеку от города можно было заметить флотилию из восьми-десяти кораблей.

Профессор Хиден стремглав кинулся в каюту, и через полминуты вернулся с подзорной трубой в руках.

— Чьи это корабли, профессор!? — вскричал Ниллон, теряя самообладание. — Что за герб на парусах?

Профессор Хиден помедлил еще несколько мгновений, напряженно сглотнул, после чего произнес голосом человека, ведомого на смерть:

— Перекрещенные сабля и гарпун. Аймерот. Похоже, война уже началась…

Тешайские равнины. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

Лагерь акфоттских Ревнителей был разбит в небольшом перелеске, так что со стен Тешая едва ли можно было понять, каких размеров войско осаждает город. Негласное мнение Ревнителей было таково, что это является большим преимуществом: так как их отряд (слово «войско» было бы не совсем верным) был весьма и весьма небольшим. Отряд Алекто был кое-как пополнен за счет неумелых крестьян, попутно набранных из нескольких деревень, и в общей сумме насчитывал едва ли тысячу человек.

Немногочисленные тешайские Ревнители, которым удалось спастись от взбунтовавшейся толпы, рассказывали жуткие вещи. По их словам, основным мотивом восстания было порицание авторитета Святых Аклонтов, то есть натуральное вероотступничество. Как потом объяснил Нойросу Сфиро, здесь было очевидное преувеличение: скорее всего, волнения начались из-за произвола местной аристократии и непомерных налогов в пользу храмов. А уход сиппурийской армии на север и восстание Кровавого Мангуста в Макхарии создали благоприятные условия для бунта. Антиаклонтистские лозунги запросто могли прозвучать в толпе, а Ревнители, у которых на это дело обостренный нюх, сочли ненависть к Аклонтам основной идеей восставших.

Впрочем, в остальных вопросах у Сфиро не было оснований сомневаться в правдивости слов тешайских блюстителей веры. А они рассказали следующее.

Когда волнения возникли в нескольких небольших очагах, Ревнители полагали, что смогут разогнать толпу. Однако вскоре бунтовщики стали представлять довольно организованную и грозную силу. Пойманных вельмож и Ревнителей они вешали, прибивали к столбам, а иногда просто забивали до смерти или рвали на куски на улицах. Часть немногочисленного гарнизона городской крепости была перебита, другая часть перешла на сторону восставших.

Настроение в лагере Алекто царило прескверное: люди изнывали от бездействия, а командиры не могли дать им вразумительного разъяснения ситуации. Вариантов действия представлялось довольно немного. Взять город при помощи такого крохотного войска можно было двумя способами: либо подкупить кого-либо из защитников города, посулив ему помилование, либо штурмовать стены при помощи веревок с крючьями.

В открытую таранить ворота было бы неразумно: это приведет к многочисленным жертвам, и город с большой вероятностью вообще не будет взят. На сооружение же осадных башен у Алекто не было ни людей, ни времени.

Почти одновременно с тешайским восстанием вспыхнуло также восстание в Хирсале, которое отправился подавлять отряд под командованием Десмы Традонт, состоящий из гвардейцев лорда-протектора и солдат акфоттского и калорского гарнизонов.

«И опять Десма обставит меня, — с грустью думал Нойрос. — Она с легкостью освободит Хирсал, а мы будем торчать здесь, как бездомные псы, и дожидаться помощи. Влип же я в историю… Должно быть, мятежные настроения зрели в этих городах уже давно, и теперь, когда войско Арака Трифтониса где-то в Виккаре, а Лэйхэджо поднял Кихташ, они выгадали момент и выступили против нас. Что за напасть? Теперь, когда Сиппур на грани столкновения с северными державами, столь могущественную страну начинают терзать внутренние распри. Это ли не насмешка судьбы?»

Между тем, Нойрос не без стыда замечал за собой крамольную мысль: он не только не испытывал ненависти к восставшим, но и даже предпринимал в своем сознании попытки как-то оправдать их действия. А еще его настораживало поведение Сфиро: макхариец проявлял к Нойросу какое-то панибратское доверие, пускаясь наедине с ним в такие рассуждения, которые, безусловно, вызвали бы негодование высшего командования. Так, он называл Алекто совершенно бездарной командиршей, которая привыкла только «давить крыс», притом в тактике ведения боя и осады совершенно ничего не смыслит.

Однако в компании других Ревнителей Сфиро был скромен и молчалив, почти не вмешивался в общий разговор, лишь изредка позволяя себе сдержанные замечания.

Нойрос был вхож в круг приближенных к Алекто Ревнителей: по вечерам ему позволялось сидеть с ней и Морасом Дайялом у одного костра. Здесь же обыкновенно бывало еще около десяти человек, в том числе Кайрен и Сфиро.

В этот раз разговор зашел про положение дел на востоке.

— Неужели кампуйцы не могут помочь Альхаро подавить мятеж? — распалялся один коротко стриженый парень, сидевший между Кайреном и Дайялом. — Как спустились бы со своих гор и — бах! — смели бы изменников! А?

— Осел! Да кампуйцы макхарийцев на дух не переносят! — возразил с другой стороны костра Гапул, изрядно подвыпивший мужчина лет сорока. — И не за что не сунут свои носы в дрязги южан. У них другая задача: они нагрянут с юга на карифян, пока маршал Трифтонис отвлечет их внимание.

— Экая осведомленность! — ухмыльнулся Сфиро. — Да ты не в советниках ли у лорда Бракмоса часом? Смотри! Сейчас по пьяни все государственные секреты нам разболтаешь!

Собравшиеся громко загоготали.

— Ну, я хоть и не советник, — начал с улыбкой Морас Дайял, — но кое-какие вести с востока до меня все же дошли. Несколько дней назад Шакиф Монтейрис выдвинулся из Кайофи в Кихташ с огромным шестидесятитысячным войском.

— Принц Шакиф уничтожит предателя — в этом не может быть сомнений, — твердо заявила Алекто.

— Если только возьмет древнюю крепость Симхарат, — мягко поправил Дайял свою возлюбленную, — главный оплот кихташских мятежников.

«Вы бы лучше решили, как расправиться со своими», — мрачно подумал Нойрос.

— В Корхее также неспокойно, — с некоторой тревогой произнесла Алекто после непродолжительного перерыва в разговоре. — Яшань Демцуэль и его сторонники распаляют народ, настаивая на отделении от нашей Церкви.

— Еще одни мерзкие предатели, — проскрежетал Кайрен, громко сплюнув в костер.

— И эти, — пожалуй, самые опасные из всех, — заключила глава Ревнителей, — так как укрывают свою измену под личиной благочестия.

Когда Алекто произносила эти слова, ее темные глаза зловеще мерцали в отблесках костра, и образ ее с новой силой разжигал дикую страсть Нойроса.

«Она должна быть моей, — думал он, охваченный безумством похоти. — Как же больно находиться рядом с ней и понимать, каким ничтожеством выглядишь в ее глазах! Но ведь и Дайял, этот напыщенный олух, ей совсем не пара! Алекто пользуется его влиянием, чтобы удержаться на посту главы ордена, но как же она холодна с ним!»

— Терпеть не могу корхейцев, — проговорил Дайял, стараясь, чтобы голос его выражал больше презрения, чем ненависти. — Особенно этого ушлого посла, Кемала О’Цзуна. По мне, так все, чем он занимается — это постоянно морочит голову лорду Бракмосу, да и только. Макхарийцы дики и безумны, — Сфиро, не принимай на свой счет, — но корхейцы — другое дело: у этих мерзавцев предательство в крови — вспомнить хотя бы Духарг, павший жертвой их вероломства…

— Вы судите о народах, — спокойно заметил Сфиро с выражением легкой иронии на лице, — а я предпочитаю судить о личностях. К примеру, большинство макхарийских князьков — лишь мелкие сошки, не более. А Яшань Демцуэль — это личность.