Профессор хотел было что-то возразить, но вместо этого лишь неловко вздохнул, и, что-то тихо пробормотав, побрел по узкой лесенке вниз.

Ниллон погрузился в воспоминания. Перед его глазами проплывали образы как далекого, так и недавнего прошлого. Он вспомнил, как четыре года назад пригласил профессора Хидена в Прант. Тогда он случайно получил в руки номер дакнисской газеты, который рассказывал о просветительских бесплатных лекциях скандального профессора, в прошлом едва избежавшего гибели от рук сиппурийских гонителей. И тогда Ниллон решил написать письмо! Письмо с приглашением посетить Прант и прочитать свои лекции здесь. Отец передал это письмо через знакомых и… кто бы мог подумать, что седовласый мыслитель откликнется на просьбу незнакомого мальчишки и решит посетить Союз Побережья!

История казалась невероятной, но это произошло, и со временем мальчик с профессором сдружились — в той мере, в какой это было, конечно, возможно, учитывая их возраст.

«Я стал его любимчиком, — со смущением вспомнил Ниллон. — Да, именно так — любимчиком… По-другому и не скажешь».

Но он всегда был ведомым. Всегда в своих мыслях превозносил профессора и слепо доверял ему. Но сегодня… тот показал себя, как простой, смертный человек, которому тоже свойственно порой бояться и проявлять нерешительность. И когда Хиден одобрил его смелый план конференции, Ниллон испытал настоящую гордость — теперь он понял, что способен не просто слушать, но и говорить, стараться быть услышанным, доносить свои идеи до других.

И вдруг он снова вспомнил Геллу. Ее дерзкую улыбку, ее звонкий, жизнерадостный голос, глаза, исполненные детского, искренного любопытства. Но чем? Чем именно она могла так задеть?

«Та девчонка… Скажу по опыту: мне кажется, что она еще вернется», — вспомнил он недавние слова профессора. Что это было: попытка утешить ложной надеждой? Или же искренее ощущение?

В темноте Ниллон не смог заметить трещину на подоконнике. В какой-то момент он просто услышал треск обрушающегося камня и полетел головой вперед.

«Я не могу умереть, — подумал Ниллон, стремительно приближаясь к короткой полоске земли перед маяком. Он не кричал, не испытывал страха, а лишь твердую уверенность, которая будто бы могла и должна была трансформироваться в реальность. — Несмотря ни на что, я не могу… Только не сейчас».

Акфотт. Середина лета 729 года после падения Эйраконтиса

«Я воспротивился. Я воспротивился Аклонтам — вот что я сделал», — за время, прошедшее с гапарии, Нойрос мысленно повторил это про себя уже множество раз. Других умозаключений по поводу того, что произошло с ним в тот день в акфоттском храме, он сделать пока не мог.

Разумеется, он никому не рассказал о случившемся. Не хватало еще, чтобы эта история попала не в те уши, и его сварили в кипятке как вероотступника.

Но какой же он вероотступник? Просто молодой парень, который растерялся, и в результате что-то пошло не так. На следующей гапарии он обязательно настроится как следует, и все пройдет гладко.

Следующая гапария… Мысль о ней холодила Нойросу душу. Никто не вправе принуждать аклонтиста к гапарии, но слишком долгий перерыв может вызывать непонимание у окружающих его людей.

Впрочем, если он присоединится к Ревнителям, его уже вряд ли станут в чем-то подозревать.

Морас Дайял тогда одарил его букетом скрытых насмешек, и даже намекал на неспособность Нойроса к службе в их ордене, но все же назначил ему встречу через неделю. И неделя эта была на исходе.

Нойрос должен был явиться в штаб ордена Ревнителей Покоя Чаши и предстать перед их начальником, после чего будет принято решение о его поступлении на службу.

Он уже рассказал о своих намерениях родителям и Десме. Мать, как и предполагалось, закатила истерику и разрыдалась, крича, что желала лучшей участи для своего сына. Нойрос тщетно пытался ее успокоить. Отец с миной, не выражавшей даже равнодушия, безмолвно наблюдал за скандалом. Десма же в кои-то веки встала на сторону брата: она заявила, что каждый должен служить вере Аклонтов, как может: и если Нойрос не наделен талантом высокого понимания веры, то пускай учит уму-разуму простолюдинов. В Ревнители редко вступают люди благородного происхождения, и на него там наверняка будут все смотреть, как на короля.

За прошедшую неделю Нойрос неоднократно обращался к услугам одного из домашних гвардейцев отца, с целью потренироваться в фехтовании. Порцию царапин и ушибов он заработал — а вот с навыками владения саблей все было несколько сложнее…

В гимназии Нойрос был достаточно неплох в фехтовании, но с тех пор, как он окончил учебное заведение, прошло около двух лет, в течение которых за саблю он не брался. Впрочем, он накопил с тех пор немалый опыт участия в трактирных постасовках — хотя едва ли его можно было бы как-то применить в стычках с использованием реального оружия.

Вечером накануне своего визита к Ревнителям Нойрос подумывал о том, чтобы поупражняться еще разок. Впрочем, он пришел к выводу, что мастерства это ему не прибавит, а вот пара лишних синяков будет совсем некстати. Тем более — несколько

На следующий день Нойрос встал чуть свет, так как ему следовало явиться в штаб Ревнителей еще до того, как орден заступит на службу. Тем более, Нойрос решил пойти пешком, дабы не выказывать перед Ревнителями своего знатного происхождения. С собой он взял только свою саблю гимназистских времен, предварительно наточив оружие. Проводить Нойроса вышел только отец — сестра с матерью крепко спали. Последняя вчера так распереживалась, что пришлось поить ее успокаивающей травяной настойкой.

— Надеюсь, ты все взвесил, — спокойно, и, как всегда, немного таинственно произнес Пфарий Традонт, после чего, положив руку сыну на плечо, добавил, слегка понизив голос: — Я не одобряю твой выбор, но… все же ты его сделал. Береги себя. Среди них есть опасные люди.

Нойрос проследовал через центр города на юго-восток, мимо площади Хаббархат: здесь располагался огромный шумный базар, кишащий торгашами, карманниками и разного иного рода прохиндеями. Нойрос предпочел обойти это недоброе место стороной. Пройдя мимо гигантских площадных солнечных часов, он увидел, что тень от высоченной каменной стрелки указывает на отметку в пять утра — еще час у него был в запасе.

Далее Нойрос продолжил свой путь через массивы домов, где жили люди среднего сословия: купцы, ремесленники, жрецы и провозвестники из небогатых храмов. По сравнению с бедными кварталами здесь было достаточно безопасно, хотя Нойрос все равно был постоянно настороже.

Здание штаба Ревнителей Покоя Чаши имело всего один этаж и выглядело, в целом, достаточно скромно. Над дверью главного входа висел бронзовый щит с выгравированным на нем изображением Чаши Аклонтов. Часовой был всего один, и тот находился внутри здания, причем сидя. Нойрос назвал свое имя, сообщил о цели своего визита, после чего стражник как будто оживился, открыл глаза пошире, и энергичным жестом велел Нойросу проследовать в зал собрания ордена, где его уже ожидали наиболее уважаемые члены.

«Все же надо было напиться… Нет… Ну или, по крайней мере, махнуть бокальчик вина для храбрости!»

Нойроса охватило волнение, — посильнее, чем в день сдачи последнего испытания в гимназии, — он беззвучно попросил Аклонтов об удаче и распахнул тяжелую кованую дверь.

Внутри вокруг прямоугольного деревянного стола его стоя ожидало около восьми человек в темно-зеленых плащах и дублетах с вышитой на них Чашей. Большинство было в легкой кольчуге, кое-кто в вареной коже.

Нойроса сразу бросило в пот, когда он встретился взглядом с одним лопоухим коротко стриженым человеком средних лет, с резкими и отталкивающими чертами лица, который страдал, помимо всего прочего, косоглазием. Нойрос уже тогда понял, что взгляд этих жутких косых глаз он забудет нескоро, а человек этот, может, и будет считаться его братом по оружию, но другом точно не станет.