— Я намного опаснее, чем Дзар, — сказал Кофаг. — Не вздумай сказать кому-нибудь о нашем разговоре, а не то позавидуешь мертвым. Теперь ступай, пока тебя не хватились, — с этими словами он исчез во тьме.

Протрезвевшая от страха Кира поспешила во двор замка, где, судя по многочисленным возгласам, уже начиналось какое-то действо. Довольно просторная площадка была освещена по кругу светом факелов, а в центре горел огромный костер. Чуть дальше от факелов располагались скамьи, на которых и размещались зрители. Кира увидела доко Дзара, который энергичными жестами призывал ее идти к нему.

— Ну, где же ты застряла? — беззлобно спросил он. — Пропустишь все самое интересное. Вот! Представляю моего любимого бойца, Чехама Го-Чхула! Он из гунсийцев. Свирепый малый — за это и люблю!

По площадке, играя в свете костра намасленным мускулистым телом, прохаживался оголенный по пояс мужчина лет сорока. Он не имел на голове волос за исключением тех, что росли в области затылка — они были стянуты сзади в хвост. Кира слышала раньше о гунсийцах и об их причудливых прическах — этот немногочисленный народ изолированно жил кое-где на севере Карифа.

Чехам Го-Чхул был вооружен коротким широким ножом со скошенным клинком — Кира видела такое оружие впервые. Гунсиец яростно потрясал им в воздухе, почему-то восклицая: — Коня-я-я-я! Коня мне! Коня-я-я-я-я-я-я-я! Кира нахмурила брови: — Что это он такое кричит?

— Мечтает о собственной лошади, — с иронией пожал плечами Дзар. — Но при всем моем обожании к нему… я вряд ли в силах осуществить эту прихоть.

И вот, на арене показался другой человек: худощавый, жилистый, с шипастым кистенем в руке. На вид он казался намного старше Чехама: волосы тронуты сединой, а в глазах, как показалось Кире, читался страх. — Да прольется кровь! — скомандовал Дзар и поединок начался.

Кире было сложно поверить в происходившее: люди бились насмерть прямо здесь, в Геакроне. А те, которые считались в государстве достойными и уважаемыми, кровожадно улюлюкали с трибун, жаждая увидеть чужую смерть.

— Кира, вы легко переносите вид крови? — спросил Дзар таким тоном, будто кто-то из его гостей порезал палец.

Она не успела ничего ответить — хотя Дзар все равно не услышал бы ее — так как раздались оглушительные крики зрителей: Чехам Го-Чхул отсек своего противнику руку почти у самого плеча. Еще несколько минут гунсиец глумился над побежденным: таскал его за волосы и бил ногами под неистовый шум толпы, и лишь потом перерезал глотку.

«Они хуже зверей, — сокрушалась Кира. — Звери убивают, чтобы жить. Но эти люди неистово визжат, машут руками, как безумные, упиваясь сценой убийства себе подобных».

На арене появился еще один боец: с содроганием сердца Кира узнала его. Темные кудри, румяные щеки. «Пэйон. Так он себя называл».

Тиам Дзар с любопытством наблюдал за ее реакцией, но Кира постаралась внешне сохранить хладнокровие. — Старый знакомый, не так ли? Не ожидала, должно быть…

«Так вот кто здесь сражается… Осужденные на смерть преступники», — от этой мысли Кире почему-то не стало легче.

Пэйон был вооружен острогой и сетью. Когда бой начался, он стал неторопливо подкрадываться к гунсийцу, стараясь ослабить его внимание обманными движениями. Чехам долгое время не поддавался на эти уловки, лишь угрожающе порыкивая, будто рассерженная гончая. Наконец, он не выдержал и опрометью кинулся на сиппурийца. Пэйон набросил на него сеть, но не успел ударить острогой: дикарь повалил его наземь, осыпая градом ударов.

Чехам, похоже, намеренно не бил противника ножом, чтобы смерть не наступила сразу. Вскоре Пэйон потерял последние силы для того, чтобы сопротивляться — он лишь перекатывался с боку на бок, избитый, корчась от боли.

Гунсиец же, разорвав сеть, прохаживался вдоль рядов факелов под возгласы подвыпившей публики.

— Вы все захлебнетесь собственной кровью! — вскричал поверженный сиппуриец, напрягая для этого, видимо, последние силы. — Вы все умрете смертью куда более позорной, чем я. А ты, ненавистный диктатор, — обратился он к Дзару, — ты будешь даже хуже, чем мертв, помяни мое слово! Аклонты измучают твою душу, сведут с ума, заставляя рвать собственные волосы! Ты будешь… Тьфу…

Пэйон выплюнул несколько своих зубов после того, как его настиг удар ноги Чехама Го-Чхула. Гунсиец приподнял его за волосы, пытаясь поставить на четвереньки, после чего уселся на него, ударяя пятками по бокам и крича: — Но-о! Но-о-о! Пошел, мой добрый конь, пошел!

Раздался смех. Смех, который бесповоротно свел на нет отчаянную угрозу Пэйона: теперь его едва ли могли воспринимать всерьез. Окончив тешиться над врагом, Чехан добил его, после чего немедленно закричал: — Коня-я-я-я-я! Коня, Дзар, коня! Дза-а-а-р! Коня-я-я-я-я-я!

— В другой раз, мой добрый друг! — отмахнулся геакронский властелин. — Коня еще нужно заслужить. — Коня! Коня-я-я-я-я-я-я! — надрывался гунсиец, уводимый гвардейцами Дзара.

Когда доко Дзар предложил Кире отправиться в его личные покои, она просто молча подчинилась: сил удивляться у нее уже не осталось.

«Скольких людей убил этот гунсиец? Десятки, сотни? И скольких еще убьет? Пожалуй, у доко Дзара об этом лучше не спрашивать…»

— Ты, должно быть, потрясена увиденным, — заметил Дзар, снимая китель. — Но поверь, Кофаг в своих застенках вытворяет с людьми вещи куда более страшные. И умирают они гораздо медленнее… Я же просто даю преданным мне людям то, чего они хотят. — А чего хотите вы, доко Дзар? — чуть слышно произнесла Кира. — Тебя, — ответил он после некоторого молчания. Она не знала, что ответить.

— Я хочу идти с тобой бок обок по жизни, Кира Меласкес. Я не встречал девушек, подобных тебе. Ты настоящая, ты искренняя, — он схватил ее за бедро, увлекая за собой на кровать. — И я намерен доверить тебе одно важное дело. Их губы оказались рядом. — Я хочу, чтобы ты следила за своим командиром, генералом Варкассием… Кира ощущала теплоту его дыхания. — И докладывала мне о каждом его шаге… — Да, доко Дзар. Я… я буду.

— Тиам, — нежно произнес он, нетерпеливо стягивая с Киры платье. — Здесь называй меня просто Тиам.

Прант. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

— Ты не едешь ни на какую чертову конференцию, Ниллон, — строго заявила Кларисса Сиктис, стоя посреди кухни и уперев руки в бока.

— Милая, пусть он сам решит… — попытался вмешаться Омунд.

— Да что он решит!? Не будь хотя бы ты слеп, Омунд! Этот вздорный профессор просто засоряет мозг нашему мальчику. Когда аклонтисты захватят нас, они припомнят ему участие во всей этой пропаганде…

— Мама, они нас не захватят! — негодующе вскричал Ниллон.

— Неужели? И кто же их остановит? Уж не ты ли со своим ненормальным Хиденом?

— Нормальность — признак заурядного ума.

— Чего-чего? Это ты на ваших дурацких лекциях нахватался?

— Мам, я поеду в Дирген. Просто прими это как данность.

— Кларисса, любимая, — мягко произнес отец Ниллона, — наш сын уже достаточно взрослый, чтобы самому решать такие вещи. В конце концов, он ведь едет в Кариф, а не в макхарийские джунгли! Я не вижу в этом вреда.

После напряженной паузы мать Ниллона, наконец, произнесла с недовольством:

— Ты об этом пожалеешь, Ниллон Сиктис, очень сильно пожалеешь! — после чего удалилась в свою комнату.

Отец с сыном сочувственно переглянулись.

— Может, стоило сообщить ей раньше, чтобы она успела смириться с моей поездкой? — вяло предположил Ниллон.

— Вряд ли… Думаю, мы просто дольше мучили бы себя спорами, а мать бы тешила себя ложной надеждой, что ты передумаешь.

— Пожалуй, ты прав, отец. Я, наверное, пойду спать — завтра меня ожидает долгий переезд.

— Доброй ночи, Ниллон. И удачи тебе! Надеюсь, не пожалеешь, — улыбнулся под конец Омунд Сиктис.

Оставаясь наедине с самим собой, Ниллон неизменно возвращался мыслями в тот вечер на маяке, когда с ним произошло необъяснимое. Это было похоже на настоящее чудо. Падая, Ниллон не ощущал страха, им владело лишь осознанное, концентрированное желание жить. Это не поддавалось какой бы то ни было логике, но он был уверен, что именно это желание в итоге и спасло его. Произошло нечто совершенно аномальное. Пространство, отделявшее его от земли, будто бы исказилось, подчиняясь непоколебимой воле его разума; Ниллону казалось, что воздух словно сгустился, и он приземлился настолько мягко, будто упал с высоты двух футов, а не сотни.