Эти тихие слова вызвали в Джоне очередной прилив злости.

Он едва не отпустил резкую реплику о том, что нет, Ревику не будет никакого дела до Дорже — он просто похитит его сестру, убьёт босса Дорже, и может, убьёт к чертям самого Дорже по дороге к двери — но не стал это озвучивать.

Он не оттолкнул видящего и не разжал рук, обнимавших его за талию.

Дорже легонько потянул за светлые и каштановые волосы Джона.

— И мне нравятся длинные волосы, кузен, — сказал он, поглаживая их пальцами. Затем он помедлил, и его голос зазвучал сердито. — Держись подальше от Фиграна. Думаю, ему они тоже нравятся. Слишком нравятся, — всё ещё прищёлкивая языком и гладя Джона по волосам, он добавил: — Балидор тоже так думает. Я прошу тебя, Джон.

Джон фыркнул на его коленях.

— Я бы не стал беспокоиться, — ответил он. — Не думаю, что я в его вкусе.

— Что это значит, кузен?

Джон лишь поднял взгляд, криво улыбнувшись.

Когда я проснулась в следующий раз, мне немедленно захотелось выйти из комнаты. Может, мне наконец-то становилось лучше, а может быть, это хроническая клаустрофобия, которая, казалось, вовсе не проходила. В любом случае, я ощущала безудержное желание оказаться на улице.

Конечно, к тому времени я знала, где именно нахожусь.

Я была в Пекине, за массивными стенами и ещё более плотными конструкциями Запретного Города Лао Ху. Когда той ночью мы уселись ужинать, Вэш сообщил мне, что я официально считалась гостьей Китайской Народной Республики.

Таким образом, когда я встала и нашла одежду, ждавшую меня поутру, это была не комбинация из моих становившихся всё более поношенными джинсов и футболок, а шёлковое платье ханьфу и пояс, а также украшенные бусинами шёлковые шлёпанцы, на которых были вышиты драконы.

Одежду в похожем стиле оставляли для меня каждое утро на стуле возле моей кровати, похожей на крепость.

По словам одного из слуг, с которыми я говорила, моя кровать принадлежала человеческой принцессе во времена, когда императоры всё ещё правили Китаем, а в Запретном Городе жило больше людей, чем видящих. Теперь же соотношение было примерно 70 % к 30 % в пользу видящих.

К моей спальне прилегал личный сад.

У меня также имелась обширная зона для мытья с ванной, встроенной в пол — тоже личная. У меня имелись личные слуги. Утром мне приносили завтраки после того, как я одевалась — иногда я делала это в одиночку, иногда с помощью слуг. Временами завтрак бывал пугающе экзотичным, но обычно вкусным: перепелиные яйца и рис, лапша и пирожки со свининой на пару, рисовая каша, свежие фрукты, а один раз даже блинчики с ягодами. Когда я принимала ванну, мне мыли спину. Слуги были только женского пола, слава богам, но это всё равно было странным и даже немного нервировало.

Они предлагали мне массаж, педикюр, косметические процедуры для лица. Они укладывали мои волосы, наносили макияж. Мне приносили животных, с которыми можно было играть — собак, кошек, мартышек, птичек, козлят, лис, даже огромную ящерицу на поводке и снежного леопарда в ошейнике, инкрустированном бриллиантами.

Одежда, которую я носила, казалась сшитой вручную из шёлка, добротного льна или легчайшего хлопка. Она подходила мне так идеально, словно кто-то снял мерки с каждой части моего тела, пока я спала.

Платье, которое я носила в тот первый день, было сделано из столь роскошного шёлка, что он ощущался на моей коже как вода. Платье было тёмно-зелёным, со струящимися рукавами, и на нем были вышиты золотые журавли. Оно так льстило моей фигуре, что я даже забыла, как сильно похудела после времени, проведённого в резервуаре.

Вместе с платьем кто-то оставил сложенный пояс из чёрного шёлка, похожий на тот, что я видела на Вой Пай. Когда слуги пришли, чтобы помочь мне одеться, и принесли завтрак, одна из пожилых женщин доверительно сообщила мне, что этот пояс символизировал большую честь. Он являлся символом Лао Ху и выдавался лишь тем, кто считался членом их семьи видящих.

Зная Вой Пай, в этом можно было прочесть и какой-то другой посыл, но я не пыталась расшифровать его, а также не стала спрашивать об этом пожилую китаянку с добрыми глазами. Я лишь поклонилась, поблагодарила её и спросила, не поможет ли она мне завязать его на правильный манер.

Затем я села и позавтракала блинчиками с взбитыми сливками, слушая, как они говорят о всяких мелочах в Городе, о погоде и ежедневных рынках, переменах в природе, пришедших с наступлением весны.

Я много ела. Я всё ещё пыталась вернуть своему телу такую форму, которая мне знакома.

За пределами моей спальни Город казался совершенно иным миром.

Признаюсь, он безгранично поражал меня.

В тот первый день, даже будучи ослабленной после нехватки физической активности и еды, я больше двух часов ходила по их землям, делая маленькие и большие перерывы, чтобы посидеть на лавочках. Я тяжело дышала от усилий и приходила в себя в безупречных садах, глядя на цветущие вишни, которые покачивались над моей головой, слушая напевное журчание искусственных ручьёв, которые струились меж замысловатых каменных скульптур и вытекали сквозь резные решётки. Я смотрела, как птицы порхают с ветки на ветку, и поражалась безмятежности.

И всё же я не могла полностью расслабиться.

Они что-то сделали с моим светом. Я больше не могла чувствовать Ревика.

Я знала, что часть моей нервозности вызвана этим.

Я не была полностью отрезана от него, как в резервуаре, но я не могла говорить с ним или так сильно чувствовать, как раньше. Даже в те несколько дней я сделалась настолько зависимой от знания, что он есть где-то там, что мне сложно было побороть тревогу, вызванную его отсутствием.

На следующий день я встала ещё раньше, ходила ещё дольше.

Я больше времени сидела на каменных лавочках, наблюдала за птицами и то пыталась подумать, то пыталась выбросить из головы все мысли.

То тут, то там я пыталась нащупать конструкцию.

Однако через ошейник мне мало что удавалось уловить.

Когда я позднее спросила об этом Дорже, Тензи, Юми и Пореша, они рассказали мне про яркие места с объёмным звучанием, расположенные во множестве слоёв меньших конструкций, и они имели доступ лишь к немногим из них. Некоторые содержали изображения истории и культуры Города и напоминали фильмы, проигрывавшиеся перед их глазами. Другие показывали доисторические времена, космос, рождение миров, другие измерения. Некоторые были переполнены мифическими созданиями, динозаврами, инопланетными видами, сознаниями животных и птиц. Дорже описывал конструкцию, которая была наполнена лишь изумрудно-зелёными и золотыми частотами света — он говорил, что пребывание в ней наполнило его таким ощущением умиротворения, что после этого он часами пребывал в медитативном состоянии.

Вопреки их энтузиазму напряжение, которое я ощущала на фоне, не рассеялось.

Теперь я чувствовала это во всех них, не только во мне. Конечно, я знала, откуда это бралось.

Ревик шёл сюда.

Они все это чувствовали. Не только Семёрка и видящие Адипана — китайские видящие и люди тоже это чувствовали. Я видела страх, отражавшийся на их лицах, смирение с тем, что я принесла эти проблемы к ним, в их безмятежный мир.

Я также видела восхищение и восторг тем, кем являлись мы с Ревиком. Они все знали, что придёт Сайримн, Меч Богов, и я — тому причина.

Лица китайских разведчиков, с которыми я сталкивалась, выдавали более многослойные реакции — некоторые из них были религиозными, другие основывались больше на любопытстве. Один пожилой разведчик с серебряными глазами без смущения наблюдал за мной всякий раз, когда я сталкивалась с ним. Его эмоции жёстко ударяли по мне, даже через ошейник, и в них было меньше двусмысленности. Я ощущала в нем похоть, восхищение, любопытство и более глубинную, более хищную агрессию, которая определённо меня нервировала.

Вопреки тому, каким открытым он был в отношении эмоциональных реакций на меня, он слишком хорошо закрывался щитами, чтобы я как-то определила его мотивы. Что бы там ни было, я на самом деле не хотела знать; после третьей встречи с ним я избегала ходить в его части лагеря.