Я бы не оставила его.

Они убедили меня не входить внутрь, но я не собиралась уходить.

Самолёты выли над головой, бросая опускающиеся симметричные линии бомб на крышу Белого Дома. Я кричала вместе с ними, пока они падали, и Тобиас схватил меня за руку, не давая мне побежать обратно к тем ступеням. Звуки ударов доносились ритмично, как сердцебиение, полыхая оранжевыми и белыми вспышками на ночном небе, посылая вверх облака чёрного дыма.

Верхние этажи уже горели.

Я видела, как шторы превращаются в ошмётки после того, как окна выносит наружу взрывом, как из дыма, валившего из почерневших проёмов, оседает пепел и клочки ткани. Новые взрывы обвалили верхнюю часть здания, позволяя пламени ещё сильнее разгореться на верхних этажах.

Та комната, где находился Ревик — голый, касающийся и терпящий прикосновения всех этих других людей и Кэт — её тоже пожирало пламя.

Тобиас посмотрел на Уллису.

Я чувствовала, что они переговариваются, но мне было все равно, и я не слушала.

Мой свет был занят. Я искала его, сканировала небо в поисках самолётов, людей, которые, как я чувствовала, приближались к нам, к нему, со всех сторон. Я искала его в том, что осталось от здания Белого Дома.

Я знала, что на верхних этажах его нет.

Его не могло там быть. Он покинул верхние этажи ещё до меня.

И все же я настороженно следила за пламенем, наблюдала за его распространением.

Кэт смотрела на здание вроде как с безразличием, скрестив тонкие руки поверх костюма, пошитого на заказ.

Ключевые символы человеческого мира ничто для неё не значили.

Я чувствовала достаточно, чтобы понимать — её безразличие как минимум отчасти является фасадом. Плевать она хотела на Белый Дом и на меня, но она беспокоилась о Ревике. По моему мнению, она беспокоилась о нём куда сильнее, чем имела на то право. Я также чувствовала, как из её света сочится злость на меня. Она винила меня в том, что он сейчас не с нами.

Она всё ещё не до конца понимала, что с ним произошло.

Однако мне всё равно, что она там понимала или не понимала.

На мгновение я представила, как держу пистолет.

Я представила, как выстрелом сбиваю эту дерьмовую усмешку с её лица.

Я гадала, будет ли кому-то до этого дело.

Тобиас схватил меня за руку. Сначала я думала, что он услышал мои мысли, но затем он потащил меня к подъездной дорожке и воротам Восточного крыла. Я просканировала вперёд и почувствовала, что там меня ждёт машина.

Но я не собиралась уходить.

Извернувшись в его руках и как можно сильнее пнув мужчину-видящего в пах, я вырвалась из его хватки, как только он издал вопль, полный боли. Не успев сформировать связную мысль, я ударила его кулаком по лицу. Когда Уллиса попыталась схватить меня с другой стороны, я ударила её по виску, сбив на колени.

Она упёрлась рукой в асфальт, остановив падение, а другой ладонью схватилась за голову. Её свет источал шок.

После этого они оба сторонились меня.

По крайней мере, на какое-то время.

Я хотела сделать не только это. Я всё ещё чувствовала на них запах моего мужа… на всех них. Будь у меня пистолет, я действительно могла бы перестрелять их всех.

Я понимала, что я не в своём уме. Я понимала, что со мной что-то не так.

Однако мне и на это было наплевать.

Где-то наверху плыли серебряные нити.

Затерявшись в его aleimi, в изломанных кусочках его разума, я пыталась дышать, обрести какую-то ясность. Он был таким одиноким. Он слишком долго был один.

Уллиса и Тобиас успокаивали меня уговорами… а может, успокаивали самих себя.

Я слушала их лишь какой-то частью своего разума, но я оставалась разделённой, затерянной где-то в этих серебристых фрагментах, которые образовывали живой свет моего мужа. В отличие от прежних попыток, когда мне удавалось поддерживать разделённое сознание всего несколько секунд, теперь мне казалось совершенно естественным находиться в обоих местах разом.

Мои глаза светились, и я едва могла что-либо видеть, но и это не имело значения.

Через Барьер я видела всё.

Он. Всё это затевалось ради него.

Моё похищение, заманивание его сюда, приказ, чтобы он убил мальчика — всё это делалось для того, чтобы вернуть его, сделать его вновь пригодным для работы.

Они использовали меня, чтобы вернуть Сайримна.

Я вновь почувствовала его. Даже теперь то, что я ощущала, было до боли знакомым, скорее принадлежащим ему, нежели кому-то чужому, настолько наполненным его присутствием, что я хотела притянуть его обратно сквозь эту бездну тьмы. Это ощущалось как мой муж, даже подо всеми этими извивающимися серебристыми нитями — настолько похоже на него, что я едва могла дышать от ощущения его вокруг.

Может, я даже с самого начала знала, кто он такой. Может, я не хотела знать, поэтому избегала всех намёков и подсказок, знаков и шепотков, указывавших мне в сторону правды. Может, я надеялась, что мы оба сумеем сбежать от этого.

А может, я просто знала, что от этого не будет никакой разницы.

Может, я знала и всё равно хотела его.

Вспышки записывающих устройств, направленных на моё лицо и тело, так и полыхали, когда я вошла в фойе роскошного отеля в Нью-Дели, окружённая видящими из Адипана. Я шла так прямо, как только могла в длинном платье и на высоких каблуках, осознавая окружавших нас представителей человеческой прессы, а также пристальное внимание к моему лицу и телу.

Я умудрялась сохранять улыбку на лице, но мои пальцы стискивали руку Вэша так, словно это спасательный круг.

Насколько я могла сказать, древний видящий, шедший бок о бок со мной, был намного более расслабленным. Его улыбка по сравнению с моей была тёплой и искренней, его свет, казалось, ничуть не смущали линзы камер и потные человеческие лица, окружавшие нас со всех сторон. Сияя ослепительной улыбкой так, словно он находился на вечеринке, Вэш помахал некоторым репортёрам, лично поздоровался с ними, сжимал руки и ладони, похлопывал по пальцам и даже по головам.

Они тупо смотрели на него, затем улыбались словно вопреки собственному желанию — именно такой эффект Вэш оказывал на людей. Некоторые даже сжали его руку в ответ, поздоровались, а их улыбки сделались искренними и широкими.

Глядя, какой эффект он на них производит, я поблагодарила свои счастливые звезды за то, что сумела уговорить Балидора, и он разрешил мне взять с собой пожилого видящего.

Представители не только индийской прессы таращились на нас и оживлённо говорили в микрофоны, пока мы проходили мимо. На самом деле, большинство эмблем, которые я видела на камерах и микрофонах, принадлежали западным новостным каналам, преимущественно из Европы и Соединённых Штатов, хотя, кажется, присутствовали несколько из Китая и Южной Америки — судя по языкам, на которых говорили репортёры. Я также услышала как минимум одного репортёра из Японии.

В любом случае, новости о моем прибытии определённо распространились.

Реальность моего новоприобретённого статуса в человеческом мире ощущалась как удар кулаком по лицу.

Пока я шла по коридору, новостные команды наваливались на бархатные канаты как взбесившийся скот, сдерживаемые лишь строем видящих, которые обеспечивали защиту. Я чувствовала, что трансляции новостей передавались через гарнитуры, пока они описывали моё появление и запечатлевали каждое выражение моего лица в реальном времени. Поскольку я не попадала под запреты о реальных изображениях, раз официально считалась преступницей и террористкой, они могли безнаказанно обсуждать любой аспект моей персоны.

Неловкость из-за платья маячила на краях моего света, пока я старалась сохранить нейтральное выражение лица. Я знала, что нервный вид вовсе не поможет тому, как репортёры оценят моё сегодняшнее появление на публике.