На самом деле, честно… я решила, что я мертва.

Я ведь должна быть мертва, верно?

Я помнила умирание. Я помнила боль, много боли. Я помнила ужас, когда в моём сознании отложилось, что всё кончено, и я никак не могла это остановить.

Я почувствовала, как это ускользает от меня. Я провожала это взглядом.

Бл*дь, как же было больно. Умирать — это больно… очень.

Но здесь, где я теперь находилось, больно не было. В начале. Дискомфорт, притаившийся на краях моего света, поначалу был незаметным, от него легко было отмахнуться. Когда он сделался более настойчивым, держа мой спящий свет и разум на грани, я сказала себе, что это временно, это отклонение.

Какая-то часть меня боялась умирания, сказала я себе.

Эта боль, которую я ощущала — всего лишь страх. Страх неизведанного. Страх того, что придёт потом.

Настоящая боль постепенно выходила на поверхность. Она струилась по крошечным световым венам, как маленькие искорки острого, холодного и жаркого света.

Я едва это ощущала, говорила я себе. Это было эхо. Малозначимые отголоски.

Они всплывали ещё сильнее, перемещались в мои кости, в суставы моих рук и ног, мои лёгкие, пока я пыталась сделать вдох. Они передвигались в мою спину, очерчивая каждое ребро, каждый орган. Я говорила себе перетерпеть. Это всё равно отклонение, думала я. Это не могло продлиться долго.

Затем, через неопределённое количество времени, перерывы между искрами растворились.

Я едва могла спать. Мне начали сниться плохие сны.

Их снилось всё больше, даже когда я была почти уверена, что бодрствовала. Я постоянно видела сны.

Я начала покрываться потом.

Затем я уже задыхалась, постоянно потела, с меня сошло сто ручьёв пота. Я потела в этом разгорячённом тепле, но теперь это напоминало пытку, словно удушение, неспособность дышать или видеть. Такое чувство, будто мою кожу сдирали с моей плоти. А затем и саму плоть сдирали с моих костей.

Я начала кричать. Я орала и звала на помощь, чтобы кто-нибудь мне помог.

Я звала его.

Это было больнее умирания. Это было больнее всего, что я когда-либо ощущала в жизни. Было настолько больно, что я не могла оставаться неподвижной, но движение причиняло ещё больше боли. Я пыталась высвободиться из оков. Они врезались в мою плоть, натирали до кости.

Я не могла найти границы того, что меня сдерживало, и заколотить по ним.

Никаких других светов здесь не находилось. Ничто не жило в этой тёмной яме кроме меня. Я кричала, ощущая лишь потерю, пустое пространство там, где должен быть он.

Ни с чем не сравнимое горе пыталось разорвать мой разум на куски.

Это было хуже боли. Это было хуже всего, что случалось до сих пор.

Мои вопли превратились в крики. Гортанные, мучительные крики, которые вырывались как будто из моего позвоночника. Я звала его. Я звала каждой унцией своего существа…

Он так и не ответил.

Его больше нет. Я знала, что он мёртв. Эта мысль снова и снова рвала меня в клочья, сокрушая какую-то часть меня, хотя я не догадывалась, что её всё ещё можно сокрушить. Мои крики превратились в рыдания. Мой свет полыхал вокруг меня, пытаясь вырвать меня из моего тела.

Он сказал, что не может… он сказал, что не может жить без меня.

И всё же воля жить удерживала меня здесь. Она не давала мне отпустить.

Я ненавидела это. На протяжении долгого, долгого времени, казавшегося бесконечностью чёрной боли и одиночества в пустом, лишённом света пространстве, я существовала, не желая существовать.

Я мечтала о смерти.

Я мечтала, чтобы что-нибудь сокрушило во мне эту стискивающую хватку.

***

Дорже дёрнул Балидора за руку, заставляя старшего видящего повернуться.

— Мы должны её вытащить. Ты меня слышишь, 'Дори? Мы должны прекратить это… немедленно. Это не работает, Балидор. Не работает!

Балидор отпрянул от света другого видящего, ожесточив свой свет.

— Ещё немного, — пробормотал он.

При этом он не смотрел на тибетского видящего. Он добавил ещё один слой щитов на свой свет, не впуская эмоции другого. И всё же он закусил губу, переступая с ноги на ногу и глядя через застеклённое органикой окно, переводя взгляд между ним и плоской консолью.

— Зачем? — спросил Дорже. — Зачем ты это делаешь?

В ответ на это Балидор бросил на него мрачный взгляд. В голосе зазвучало предупреждение.

— Ты знаешь, зачем.

— Всё кончено! Всё кончено, Балидор! — в голосе Дорже звучали слезы. Он перевёл взгляд увлажнившихся глаз на тело, плававшее в органическом резервуаре. Его руки дрожали. — Ты мучаешь её! Ты мучаешь её хуже всего, что могли сделать с ней Шулеры! Пожалуйста, боги, Балидор… прекрати это! Все кончено! Ты уже получил свой ответ!

— Ещё немного, — вновь пробормотал Балидор, скрестив руки.

Он смотрел через толстую прозрачную стену, щурился и всматривался через бледно-зеленоватый корпус органической панели. Подавляя эмоциональные реакции при виде её в таком состоянии, он оценивал её как можно более объективно. Он изучал её тело, её черты, затвердевавшие в геле. Он наблюдал за артикуляцией её конечностей, пока она плавала, удерживаемая органическими оковами. Оковы удерживали её в центре прозрачного резервуара — резервуара в резервуаре — и подальше от стен и пола.

Он нашёл этот исцеляющий резервуар в одной из лабораторных комнат горного комплекса. Они погрузили её в регенерирующий гель, чтобы раны не пострадали, когда другое состояние ухудшится.

Она опять выглядела похудевшей, даже за последние полдня.

Гель, который уже залечил большую часть спины, где вылетела пуля, должен поставлять ей достаточное количество воды и питательных веществ через процесс впитывания — но это не оказывало результата. Она поглощала еду и опять выбрасывала всё с потом, вибрациями выбрасывала воду и плоть через кожу и aleimi быстрее, чем успевала восполнить.

Быстрее, чем её тело могло усвоить питание.

Теперь прошло в общей сложности тринадцать дней.

Такое чувство, будто прошло много месяцев с тех пор, как он впервые стоял здесь, наблюдая за ней.

И всё же каждый день он сталкивался с одной и той же проблемой — определить, насколько далеко можно зайти, чтобы не убить её по-настоящему.

***

Резервуар Барьерного сдерживания был построен десятилетия назад.

Балидор случайно наткнулся на него во время одного из рейдов.

Резервуар служил центральным элементом одной из лабораторий, которые Галейт построил в горах Восточной Азии. Каждая из этих лабораторий, похоже, сосредотачивалась на каком-то аспекте генной инженерии. Похожие лаборатории были разбросаны по Азии и Восточной Европе, в основном они сосредотачивались на ускорении процессов человеческой эволюции и/или создании гибридов, но в этой лаборатории технология отличалась. Когда Адипан определил, для чего создан резервуар, они догадались, что он несомненно служил центральным элементом очередного спорного «эксперимента» Галейта с физиологией видящих.

Иронично, но именно Териан привёл их сюда. Они следовали за одним из его тел, генетиком по имени Йонго, когда наткнулись на лабораторию.

Резервуар обладал способностью полностью отрезать видящего от Барьера.

Используя комбинацию мощной органики и электронных сигналов, вызывавших помехи, резервуар создавал поле, через которое не могло проникнуть ничего из общего Барьера.

Галейт твёрдо верил в испытание границ Барьера и манипулирование им через свои конструкции. Он несомненно прежде экспериментировал на связанных парах, используя этот самый резервуар.

Конечно, не во всех связанных парах жизни супругов зависели друг от друга.

Однако такое наблюдалось больше чем у половины пар в первое десятилетие после заключения брака. Процент таких пар лишь рос вместе с продолжительностью брака. После ста лет вместе подавляющее большинство Сарков зависело от жизни своего партнёра.