Волин заглянул в карту, где юго-восточнее Умани был нарисован квадрат.

— Вот, глубиной в 60 и шириной в 40 вёрст, — пояснил Петлюра. — Разве этого мало?

— Мы согласны, — сказал Волин, для порядка переглянувшись с Чубенко и дождавшись кивка головы.

Обсудив ещё несколько положений и согласовав окончательно формулировки статей, выработали окончательный вариант договора.

— Ваше превосходительство, Нам кажется, вам следует лично встретиться с нашим главнокомандующим, обсудить оперативную обстановку и согласовать действия, — сказал Волин. — В договоре обозначены только общие черты нашего союза. А о деталях вы бы договорились при личной встрече.

— Это хорошее предложение, — согласился Петлюра. — Мы подумаем. Вы правы, не всё можно решить на бумаге. Как думаете, Тютюник?

— Я согласен, Симон Васильевич.

Договор был отпечатан на украинском языке (Симон Васильевич был твёрдый националист) в двух экземплярах, и оба скреплены четырьмя подписями договаривающихся сторон.

Вручая один экземпляр Волину, Петлюра сказал:

— Я согласен встретиться с Махно.

— Где, ваше превосходительство? Здесь, в Жмеринке?

— Нет. Я прибуду со своим поездом в Умань. Пусть к 12 часам дня 25 сентября ваш главнокомандующий встречает меня.

— Так. Сегодня 20-е. Думаю, пять дней вполне достаточно для подготовки, Итак, Умань, 25 сентября в полдень.

— Да. Прошу передать Махно мои наилучшие пожелания, — при этом Петлюра даже щёлкнул каблуками. Тютюник лишь кивнул утвердительно головой.

В лагере Махно чувствовалось оживление. На станцию Умань прибывали порожние эшелоны, в которые загружали раненых. Со многими из них отправлялись жёны, невесты, которым обязательно вручались деньги и продукты на дорогу.

Всё это происходило под непрекращающуюся канонаду не утихающих боев. На Реввоенсовете, собравшемся обсудить предстоящую встречу Махно с Петлюрой, Чубенко заявил безапелляционно:

— Это, товарищи, прекрасный момент для ликвидации Петлюры.

— Как? — удивился Белаш. — Но это же, в конце концов, непорядочно.

— А с его стороны порядочно вести двойную игру?

— Что ты имеешь в виду?

— Я видел в Жмеринке на станции двух деникинских офицеров. Почему они там оказались? Ведь считается, что Петлюра в состоянии войны с белыми. Вы представляете, в каком положении мы окажемся, если они сговорятся.

— От Петлюры этого можно ожидать, судя по тому, насколько он был «верен» Раде и гетману Скоропадскому, — сказал Махно. — Так что в предложении Чубенко есть рациональное зерно. Надо подумать.

— Но его армия? Как она отнесётся к этому? — усомнился Белаш.

— А как григорьевцы отнеслись к смерти своего атамана? Половина перешла на нашу сторону, половина разбежалась. Лишь верблюжанцы, его земляки, серчают на нас.

— Товарищи, — заговорил Волин, — что нам говорит история на этот счёт? История говорит, что после смерти самых великих завоевателей, взять Аттилу или Македонского, их империи рассыпались как карточные домики.

Доводы теоретика-анархиста оказались убедительными: Петлюра даже не Македонский, его можно безболезненно ликвидировать. Когда ещё подвернётся такой удобный момент? А он анархизму такой же враг, как и большевики, не говоря уже о деникинцах. Раз сам лезет в ловушку, почему бы её не захлопнуть?

Стали обсуждать детали. 25 сентября в Умань отправляется группа террористов-бомбистов и снайперов. Если им по каким-то причинам не удастся приблизиться к вагону Петлюры, то в дело вступает сам батько Махно. Он в сопровождении своего конвойного полка прибывает на станцию, входит в вагон Петлюры и расстреливает его вместе с Тютюником и адъютантами. Эта стрельба и явится сигналом для нападения махновцам на охрану Петлюры. Тут всё решат мгновения и меткость батьки. Можно сразу и телеграмму заготовить с ударным началом: «Всем! Всем! Всем!»

— Не надо, — сказал Махно, — ещё сглазим.

Пятеро бомбистов и снайперов ещё с вечера 24-го пробрались в Умань и стали ждать прибытия поезда Петлюры. Но ещё до его прихода подошёл поезд охраны и буквально в четверть часа из вокзала были изгнаны все пассажиры, закрыты кассы и даже начальник станции заперт в собственном кабинете.

Махно выехал на тачанке в сопровождении 500-сабельной охраны, мысленно в который раз проигрывая свои действия в вагоне Петлюры.

Без четверти 12 он уже въезжал в Умань и впереди, на обочине, увидел Воробьёва, бывшего «черногвардейца». Тот поднял руку, прося остановиться.

Подъехали к нему, Махно спросил:

— В чём дело, Николай? Не приехал?

— Приехал. Разогнали всех от вокзала на двести сажен. Постоял минут двадцать и ту-ту, побежал назад на Христиновку.

— Ушёл?

— Ушёл, батько.

— Вот же гад, — выругался Нестор. — Почуял.

(Через 7 лет, уже в Париже, пуля возмездия найдёт-таки Симона Васильевича, и перед выстрелом убийца — часовщик Шварцбард ещё уточнит: Петлюра ли пред ним? А уточнив, всадит в него всю обойму).

В этот же день, 25 сентября 1919 года, взрыв мести всё-таки прогремел в Москве, в особняке графини Уваровой по Леонтьевскому переулку, 48, где размещался Московский комитет РКП(б) и куда собралось более 100 ответственных работников партии. В 9 вечера анархист Соболев через окно бросил адскую машину в зал. Взрыв был настолько мощный, что снёс потолок и обрушил заднюю стену в сад.

Это был тот самый Соболев, который в составе группы в 25 человек в июне выехал со станции Фёдоровка на Харьков для взрыва Чека и освобождения товарищей, сидевших в подвалах. Прибыв в Харьков, они узнали, что все их товарищи уже расстреляны, и решили отомстить за их смерть по «высшему разряду». По их сведениям, в Московском комитете РКП(б) должен был выступить Ленин, но вождь там не появился, может, как и Петлюра что-то почуял.

Было убито 12 человек, ранено 50. Соболев по этому поводу каял себя: «Откуда мне было знать, что у них перерыв и они большинством ушли из зала. Ах, как бы надо было обождать, когда они вновь рассядутся».

— Ладно, не переживай, — утешали его. — И дюжина неплохой почин.

Вскоре по Москве разлетелась листовка, в которой сообщалось, что:

«...Взрыв в Леонтьевском переулке произведён Всероссийским повстанческим комитетом революционных партизан в отместку большевикам за расстрел в Харькове ни в чём неповинных махновцев». Этой листовкой, хотели того или не хотели анархисты, а выдали чекистам ниточку, по которой те в конце концов вышли на них. А главное, подставили батьку, ни сном ни духом не знавшего о готовящемся взрыве и, возможно, не разрешившего бы его. Ведь он отправлял их по другому адресу: Харьков, Чека, на выручку товарищей.

Днём 26 сентября Махно вызвал в штаб командиров корпусов и бригад и поставил им задачу:

— Сегодня ночью мы должны начать прорыв на Екатеринославщину. Противник имеет около 20 тысяч штыков и 10 тысяч сабель и пытается обойти нас с севера. Сегодня днём почти без боя занял Умань; петлюровские сичевики тут же стали деникинцами. Очень ненадёжный у нас союзник. Теперь мы практически в окружении. Поэтому 3-му корпусу достаётся западная сторона, наш тыл. А 1-му корпусу противостоят три офицерских полка, они занимают фронт по реке Ятрань от Коржевого Кута до Перегоновки и будут драться, я полагаю, отчаянно. Восточная часть — одна из важнейших — проходит тоже по Ятрани, здесь действует 2-й корпус Вдовиченко. 4-му корпусу достаётся южная сторона, где белогвардейцы подкинули полки, состоящие в основном из гимназистов и реалистов. Не думаю, что эти мальчишки окажут сильное сопротивление.

— По-моему, надо взять Умань, — заметил Вдовиченко.

— Верно, — согласился Махно. — Выделишь для этого кавбригаду Щуся. Но главное наше направление — на восток и юго-восток по тылам Деникина. Дабы не получилась у нас куча мала, делимся на три колонны. Главная центральная колонна будет состоять из 3-го и 4-го корпусов, таким образом, Гавриленко с Павловским двигаются по направлению Добровеличков—Новоукраинка—Верблюжка и через Хортицу на Александровск. У вас самое большее расстояние, где-то около 350 вёрст. Вы записывайте, чтобы потом не путаться и не перебегать друг другу дорогу.