— А что я вам говорил, — воскликнул торжествуя Шаровский. — Нестор Иванович? Погрузил бы я свои пушечки в ваши вагоны. С чем бы я сейчас был? А?

— Молодец, Вася, что не послушался тогда меня, — улыбнулся Нестор. — Быть тебе опять у нас начальником артиллерии.

Гуляйпольская «Свободная территория» и её призывы сделали своё дело. В Приазовье и на Херсонщине едва ли не каждое село или колония имели свой отряд, своего атамана. Этому в немалой степени способствовала частая смена правительства в Киеве. А тут ещё нависла белогвардейская угроза с Дона. Беспрерывные поборы: то немцами, то Центральной Радой, то гетманцами, а теперь и сичевиками Петлюры — возбуждали в крестьянах лишь ненависть к власти. Так что идеи анархизма, расходившиеся точно круги по воде из «Свободной территории», падали на вполне подготовленную почву: «Обойдёмся без власти, защитимся сами». И защищались как умели; а то ещё нападали на помещиков, грабили их. Всё в духе наступившего смутного времени: «Не зевай, кума, на то ярмарка!»

Белаш, посланный по отрядам с информацией о съезде, на который следует высылать делегатов, всякий раз намекал, что лучше всего делегировать на съезд командиров, хорошо знающих своих подчинённых, их нужды и желания. Зная, сколь велик авторитет Махно, Белаш старался каждого командира связать по телефону с батькой.

Так, на станции Орехово Белаш познакомился с командиром местных повстанцев, разбитным малым Дерменжи, матросом с «Потёмкина». Разговорившись с ним о встрече и сообщив об этом Нестору, Белаш получил от батьки новый приказ:

— Виктор, езжай в Жеребцы, там отрядом командует анархист Правда. Он инвалид безногий, мужик своеобразный, будь с ним помягче, что ли. Да и нацель его отряд на Александровск.

В Жеребцах Белаша встретила сплошная пьянь. Повстанцы бродили по улицам, орали песни, туда-сюда проносились тачанки, застланные дорогими коврами и подушками.

— Где Правда? — спросил Белаш.

— Нема правды, — отвечал один. — Одна кривда осталась.

Другой, однако, понял, о чём речь:

— Батько гуляет, а счас буде митинг, он и подъедет.

Народ сходился на площадь к шаткой трибуне. Пошёл туда и Белаш, встал в гомонившую толпу. Прошло с полчаса, а на трибуне никто не появлялся. Среди людей уже чувствовалось неудовольствие:

— Ну где они? Народ созвали, а сами...

— Нам шо, дела нема?

Белаш решительно направился к трибуне, взошёл на неё, толпа стала стихать.

— Товарищи, — начал Белаш, — обстановка сегодня очень тяжёлая. С севера на нас движется Петлюра со своими сичевиками, белые охватили нас с востока и юга. Красная Армия большевиков ещё где-то под Белгородом и пока ничем помочь нам не может. Мы рассчитываем только на свои силы. Я послан к вам от батьки Махно, чтоб договориться...

Вдруг за толпой появилась тачанка, запряжённая четверней. Кучер закричал:

— Расступись! Дорогу батьке!

В тачанке на подушках восседал Правда. Что это он, Белаш догадался по костылям, которыми тот размахивал.

— Кто это там говорить? — кричал Правда. — У нас свой штаб! Шо мне Махно! Я сам батько!

И толпа восторженно кричала ему в ответ. Белаш понял, чем можно было покорить этого «своеобразного мужика», и крикнул с трибуны:

— Да здравствует батька Правда! Ура-а!

Толпа подхватила это «Ура-а-а», и Белаш увидел, как по пьяному лицу Правды расплылась довольная улыбка. Едва ор стих, Правда закричал:

— Слухайте, дядьки! Будемо сидиты на вашей шии до того часу, поки ви нас як слид не напоите...

Возмущённый Белаш мигом сбежал с трибуны, протолкался к тачанке и, выхватив маузер, ткнул его под нос Правде:

— Ты как себя ведёшь? Ты революционер или мародёр?! Ну?!

— Так я ж это... так я ж шуткую, — забормотал смутившись Правда.

Белаш скомандовал кучеру:

— Гони к станции, там батько Махно на проводе.

Кучер вопросительно взглянул на Правду, тот скривился:

— Чи ты оглох, дурень. Гони куды велят.

В дороге, видимо, вспомнив свои антимахновские выкрики, Правда заробел и решил задобрить Белаша, вытащил из-под подушки четверть с самогоном.

— Сынку, на, потяни с горлышка.

— Спасибо. Не хочу.

У станции Белаш соскочил с тачанки, прошёл на телеграф, приказал телеграфисту:

— Звони в Пологи, Махно к телефону.

Два повстанца внесли на руках Правду.

— Махно нет в Пологах, — доложил телеграфист. — Сказали, что он уехал в Орехов.

— Звони в Орехов.

Однако и в Орехове Нестора уже не было.

— Сказали, что он с отрядом в бою, — сообщил телеграфист.

— Вот видишь, — сказал Белаш Правде. — Махно воюет, а вы здесь пьянствуете.

У Правды, видимо, отлегло на душе: Махно не нашли. Он молвил примирительно:

— Не серчай, сынку. Сам видишь: Новый же год.

— Значит, так, товарищ Правда, завтра, 3 января, в Пологах состоится съезд повстанцев, сейчас же выдели представителей своего отряда.

— Скоко?

— Сколько у тебя в отряде?

— Триста хлопцев.

— Вот трёх или двух посылай, да потолковее которые.

— Найдём, — совсем повеселел Правда. — Ты уж, сынок, на меня не серчай. Забудь, что я там молол спьяну.

— И ещё. Вам следует выступить на Александровск, в помощь вам будет послан Камышеватский отряд под командой Зубкова.

— Ото добре. Цокнемся с гайдамаками. У них искры с глаз посыплятся.

— Там посмотрим, у кого посыплются, — отвечал холодно Белаш, всё ещё злясь на Правду.

Последний отряд, который стоял в Цареконстантиновке, Белаш оставил себе на «закуску». Знал, что там его не ждут неприятности. Этот отряд целиком состоял из его земляков новоспасовцев, и командовал им Василий Куриленко, с которым они ещё в детстве играли в казаки-разбойники.

Но застал Белаш у штаба, увы, неприятную сцену, там, разложив на лавке парня, секли его плёткой, считая вслух удары:

— Раз, два, три... пятнадцать... двадцать. Довольно, одевай портки, Карпо, и вдругорядь отпрашивайся.

— О-о, Виктор Фёдорович, — воскликнул белокурый Куриленко, увидев в дверях гостя. — Сколько лет, сколько зим.

Они поздоровались, даже полуобнялись — всё же земляки.

— Это что же ты, Василий Васильевич, словно при царе устраиваешь порки бойцам?

— Крепим дисциплину. Парень в самоволку домой бегал, а у нас на это тариф — двадцать горячих.

— Кто же придумал эти тарифы?

— Как кто? На общем собрании решили. Мы же анархисты и инициативу снизу должны поддерживать. Самоволка — двадцать плетей, неисполнение приказа — тридцать, а за трусость в бою — полёта.

— Ну вы даёте, братцы, — покачал головой Белаш.

— А что? — улыбнулся белозубо Куриленко. — Ты ездишь по отрядам, скажи, в каком тебе понравилась дисциплина? А?

— Увы, везде хромает.

— Вот видишь. А у нас... впрочем, сейчас увидишь. И ещё скажи, во что одеты повстанцы в других отрядах? Можешь не говорить, знаю. Есть полураздетые и почти босые. Об оружии молчу, почти у половины топоры да вилы. А у нас? Все с винтовками, одеты, сыты, правда, патронов маловато. А откуда всё это, думаешь? Наш батальон содержит полностью наше село Новоспасовка: одевает, обувает, кормит — только воюйте хорошо. Так чем мы должны отвечать на заботу сельчан? В первую очередь дисциплиной, а будет дисциплина, будут и успехи в бою. Или я не прав?

— Прав, Василий, кругом прав, без дисциплины побед не увидишь. Но плётка...

— Да я ж тебе толкую, не я ж придумал, так коллектив решил. Вон и Трофима спроси. Верно ж, Трофим Яковлевич?

— Верно, — подтвердил Вдовиченко. — Мы исполняем волю батальона. И никто ж не обижается, иные и спасибо говорят.

— Спасибо? — засмеялся Белаш. — За что?

— За науку.

Просмеявшись, Белаш объяснил командирам, зачем приехал.

— Это как решит коллектив, — сказал Куриленко.

— А вы что? Не можете назначить?

— Но ты ж сам говоришь, уважаемых людей надо.