— Ну и что?

— Как что? Как что? — возмутился Попов. — Ты забыл, что я в Москве приговорён к расстрелу. Как только заключим союз, явятся чекисты и приведут приговор в исполнение.

— Ну насчёт этого приговора вы сами виноваты с Соболевым. Я же вас куда посылал?

— В Харьков.

— Правильно. А зачем? Чтоб выручить из тюрьмы начальника штаба Озерова с товарищами. А вы рванули в Москву, даже не уведомив меня.

— Потому и рванули, что Озеров с товарищами были уже расстреляны по приказу Ворошилова.

— Вот с Ворошилова бы и спросили. Так нет, вам Ленина с Троцким подавай.

— Но мы же совещались, большинство высказалось за то, чтоб акт возмездия провести в Москве и помасштабнее, чтоб на всю Россию прогрохотало.

— Вот именно «прогрохотали» и больше навредили этим. Не взрывом, конечно, а признанием в авторстве. Кто из вас сообразил сочинить листовку, что, мол, взрыв в Леонтьевском — это месть за харьковский расстрел. Вы же дали след чекистам своим признанием.

— Это всё Соболев придумал.

— Ну вот и подписал приговор, если б только себе, а то ведь всей организации, и тебе и мне. Ты шибко не трусь, Попов. Я уж до скольки раз был вне закона и ничего — живой.

— Значит, и ты к союзу клонишься.

— Выходит, клонюсь, к союзу против Врангеля. Белых прогоним, расторгнем брак с коммунистами.

— Ха-ха, если уцелеешь, — сардонически усмехнулся Попов. Но Махно отшутился с нарочитой весёлостью:

— Не горюй, Митя, если чекисты нас шлепнут, то вместе. А в раю вдвоём веселее будет.

— Ох, не видать нам с тобой рая. На нас грехов много, Нестор Иванович.

27 сентября Белаш связался с Харьковом и договорился с уполномоченным правительства Манцевым о перемирии. Докладывая Нестору о переговорах, отметил:

— Это тот самый Манцев, который готовил Федю Глущенко к покушению на тебя.

— Ну и на каких условиях вы договорились?

— На условиях полной амнистии махновцам и в перспективе, после разгрома Врангеля, положительного решения вопроса о создании автономного района с центром в Гуляйполе.

— Значит, припёрло их, если они даже на это согласились. Обязательно надо оговорить условия освобождения наших хлопцев из тюрем. Где-то у них Алёша Чубенко парится.

— Ещё как припёрло. Мы перехватили телеграмму командующего Южфронта Фрунзе, в которой он признается Москве, что чувствует себя со штабом в окружении враждебной стихии и что настроение масс можно переломить только крупным успехом на фронте.

— И конечно, этот успех ему должны обеспечить махновцы?

— Ты угадал, Нестор Иванович.

— Кстати, ты ещё докажи на Реввоенсовете свою правоту в отношении союза с Красной Армией.

— А ты что, не поддержишь?

— Ты же знаешь, я поддерживаю народ. Как решат на Совете, так и будет.

— Собирай всех командиров, убеждай и не забывай, что ты со своими сторонниками главный ответственный за всё. Когда думаешь провести Совет?

— Да хоть послезавтра. Тянуть нечего. Мы договорились с Манцевым обменяться делегациями по три человека. Кого бы ты рекомендовал послать в Харьков?

— Я бы посоветовал Буданова, Хохотву и Клейна. Но ты сперва реши главный вопрос — согласие штабарма и Реввоенсовета на этот союз, а потом уж предлагай делегатов на переговоры. И чтоб они поехали обязательно с проектом договора, чтоб было отчего танцевать в Харькове.

— У меня уже есть наброски.

— Вот и отлично.

Махно оказался прав, для многих командиров сообщение о союзе с красными, которых только что били в хвост и в гриву, явилось взрывом разорвавшейся бомбы. Зашумели дружно:

— Это же предательство! — крикнул Иван Пархоменко. — Вы что тут с ума посходили? Они же наших хлопцев без суда расстреливают.

— Что хлопцев? Детей наших и жонок не щадят.

— Батька, ты чего молчишь? Скажи слово.

— Я нынче не у дел, братцы. У вас есть главнокомандующий, с ним и решайте.

Попов торжествовал и не скрывал этого, у Белаша даже мелькнула мысль: «Его работка». Противники союза накинулись на главнокомандующего:

— Семён, ты чего молчишь?

— А чё говорить-то, — выдавил из себя молчун Каретников.

— Как «чё»? Как «чё»? Ты за союз с красными или нет?

Семён долго молчал, видимо, надеясь, что его оставят в покое, но штабарм и Реввоенсовет не спускали с него глаз. Покряхтев, пробормотал:

— Сволочи они.

— Кто? — чуть не хором спросили раздосадованные командиры.

— Большевики.

— Ну вот, — вскричал обрадованно Пархоменко, — и главнокомандующий против союза.

Белаш, слушая эту перепалку, наконец не выдержал, вскочил и заговорил с возмущением:

— Вы что? Хотите опять на шею народа посадить царя с генералами, или польских панов? Мне большевики тоже не родня, но сегодня у нас нет другого союзника против Врангеля. Вы сами выбрали нас в Совет повстанцев революционной Украины, значит, доверили нам руководство повстанчеством. А когда дело дошло до исполнения решения Совета, вы на дыбы. Вы — командиры, а что тогда говорить о рядовых махновцах? Если не доверяете избранному вами Совету, отправляйте нас в отставку и избирайте другой.

Белаш сел, на бледном лице его выражалась решимость: или — или. После долгой паузы и перешёптываний поднялся Куриленко:

— Вот что, товарищи повстанцы, скажу честно, меня тоже тошнит от большевиков, впрочем, как и Белаша и батьку. Но, если мы сейчас отклонимся от союза с ними, завтра может быть поздно. Врангель снюхается с поляками, там ещё, глядишь, добавится и Румыния, и мы получим такую гремучую смесь, что вспомним Деникина как родного дядю. Я предлагаю поддержать решение Совета, а тех, кто будет против, считать союзниками Врангеля.

— Ого-о-о, — раздалось от двери.

Выступление Куриленко переломило настроение колеблющихся. Белаш немедленно провёл голосование за одобрение союза с Красной Армией. Одобрили почти единогласно, отказался голосовать Пархоменко, воздержался Попов. Ох, печёнкой он чуял, старый анархист-террорист, откуда нагрянет беда и, наверно, не раз пожалел, что принародно хвастался по пьянке: «Зарублю 300 коммунистов, тогда успокоюсь». Зарубил уже 190, помогая Голику, но за это никакой амнистии от Москвы ждать не приходилось.

После этого без каких-либо трений избрали делегацию в Харьков, — как и советовал ему накануне батька.

Распуская совещание, Белаш, предупреждённый заранее Нестором, сказал:

— Товарищей Куриленко и Каретника прошу задержаться ненадолго.

Когда все вышли, Махно сказал с лёгким упрёком:

— Что ты, Семён, бе-ме, так и не сказал ничего путного. Конечно, знаю я, в битве ты орёл, но в разговоре... В общем, так, отныне главнокомандующим будет Куриленко, а Каретников — командармом. Ты не обидишься, Семён?

— С чего бы?

— Ну и молодец, — похвалил Махно. — Понимаешь, главкому придётся ехать подписывать договор, который составят наши посланцы в Харькове, а ты с твоей «говорливостью» заговоришь союзников.

— Тем более непримиримых, — усмехнулся Белаш.

— Ты верно заметил, Виктор. Опять у нас шаткий союз непримиримых. Ты — начальник оперативного отдела. Свяжись с врангелевскими махновцами, предупреди, чтобы раньше времени не высовывались, напротив, являли бы Врангелю полное миролюбие. И лишь по нашей команде выступили бы разом. Тогда он мигом уберётся в Крым.

На следующий день Белаш докладывал Нестору:

— Пархоменко уехал со своими хлопцами.

— Ну, вольному воля.

— Это будем считать дезертирством ?

— Не стоит, Виктор. Я вполне понимаю его. И не осуждаю.

К 18 октября Повстанческая Армия заняла позицию между 13-й и 14-й Красными Армиями от Чаплина до Синельникова. По приказу Махно Белаш отправил всем командирам-махновцам, завербованным Врангелем, приказ: повернуть оружие против белых.

Сидя в хате и морщась от боли в ноге, Махно слушал доклад Белаша, кому тот отправил приказ: