— Не, не, не, — замахала девушка руками. — Совсем другое, но тоже неприятное.

— Ладно, говори. Кстати, как тебя звать?

— Тина.

— Говори, Тина, не тяни.

— Ваша жена, Нестор Иванович, вышла замуж.

— Кто это тебе сказал?

— Зина же. Ей, жене вашей, сообщили, что вы убиты, и она вышла за какого-то коммунара.

— Но у неё ж мой ребёнок.

— Он умер, едва родившись.

— Ну что ж, — помолчав, заговорил Махно, — не станем винить её. Время такое, Тина, время. А она живой человек. Правильно сделала, не стала ждать покойника.

Нестор расстегнул ремень, снял вместе с портупеей и кобурой, положил под голову.

— Мне можно идти? — тихо спросила девушка.

— Да, Тина, ступай. Будем отдыхать. С утра дел невпроворот.

Девушка вышла бесшумно, даже дверью не скрипнула. Махно лёг на кобуру и мгновенно уснул. Показалось, что только закрыл глаза, как его тронули за плечо. В полумраке увидел у самого стола силуэт девушки.

— Тина? Что случилось? Сообщение?

— Нет. Я принесла вам подушку, Нестор Иванович. Нельзя же без неё. Вот.

Подушка оказалась огромной.

— У-ух, — обрадовался Махно и молвил игриво: — Тут на двоих места хватит, — и ухватил мягкую тёплую руку девушки. — Ну?!

— Я только разуюсь, — прошептала Тина и склонилась над ботинками, развязывая шнурки.

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ

СПАСЕНИЕ МОСКВЫ

Отряд Махно уходил ночью в степь берегом реки, провожаемый зловещим заревом пожарищ пылавшей Дибривки. Там хозяйничали оккупанты.

— Надо было всё же дать им бой, — ворчал Щусь.

— И положить весь отряд, — отвечал ему в тон Махно. — У них пушки, пулемёты. А у нас? Половина отряда с палками.

— Обидно, — не унимался Щусь. — Жгут ведь гады.

— Ничего, ничего, Феодосий, от этих пожаров тоже великая польза нашей революции.

— Смеёшься, батько?

— Не смеюсь, а точно тебе говорю, чем больше они будут зверствовать, тем выше будет волна крестьянского восстания, тем больше будет бойцов в нашем отряде. И только.

Начался почти безостановочный рейд Махно по уездам губернии. В каждой деревне Нестор устраивал митинги, вбивая в лохматые крестьянские головы простые и понятные им истины: «Всякая власть — враг народа! Поэтому подлежит ликвидации. Кто душит вас налогами? Власть! Кто насылает на вас карателей? Всё она же. Кто отнимает у вас хлеб, ваши копейки? Опять же она».

Словно снежный ком, катящийся с горы, разрастался махновский отряд. Уже более сотни тачанок колесило по дорогам гуляйпольщины, появляясь там, где их меньше всего ждали. Помещики, заслыша имя Махно, бежали из своих поместий куда глаза глядят. Застигнутые расстреливались без всякой пощады, со всем семейством.

Перед своей вольницей батько Махно тоже выступал с вполне понятными лозунгами: «Наш враг буржуи и капиталисты. Запомните! Если кто из вас обидит крестьянина или бедняка, собственной рукой расстреляю из этого маузера».

Маузер в руках батьки был очень убедительным аргументом, тем более что из него Нестор Иванович навскид пробивал подкинутую шапку или рукавицу.

За ним безуспешно гонялся вооружённый до зубов карательный полк, имевший в своём распоряжении не только пушки, пулемёты и кавалерию, но и броневики на резиновом ходу.

Не брезговал Махно и банками, деньги ему тоже годились. С самого начала он положил за правило: за фураж и продукты, за постой и уход за ранеными платить крестьянам. «Мы — не власть, — говорил Нестор, — чтобы обдирать мужиков. Если не возьмут денег, надо обязательно поблагодарить. И только».

Частенько посреди степи останавливали пассажирский поезд. Махно командовал Чубенке:

— Алёша, на кассу.

И тот мчался со своими помощниками к почтовому вагону, «снимать кассу». Самые ушлые хлопцы шли по вагонам, успокаивая пассажиров:

— Спокойно, граждане, нам нужны только офицеры и буржуи. Остальных не касаемо.

Офицеров выталкивали из вагонов и тут же расстреливали. У буржуев проводили экспроприацию:

— Делиться надо, граждане.

На перегоне между Чаплином и Синельниковом остановили поезд, в котором ехала делегация Белого Дона на переговоры с гетманом. Генерал, возглавлявший её, выразил протест:

— Мы дипломатическая миссия и имеем иммунитет.

— Ваши офицеры, отстреливаясь, ранили у меня двух бойцов, — сказал Махно и съязвил: — Оттого у вас теперь иммунитету нету. — И приказал: — В расход. И только.

Всю делегацию расстреляли, а Лепетченко принёс Нестору крохотный браунинг с выложенной перламутром рукояткой.

— Возьми, батька, генеральскую цацку.

Махно повертел в руке браунинг, сказал с восхищением:

— Делают же, гады, такую красоту. А? Тина, держи подарок.

— Спасибо, Нестор Иванович.

В каждом селе, где только была телефонная связь, Тина отправлялась на почту, садилась к телефону и, пользуясь тем, что была заочно знакома почти со всеми работниками связи губернии, выясняла обстановку.

Возвращалась Тина к штабной тачанке с обстоятельным докладом батьке. Выслушав её, Нестор хвалил:

— Умница.

Иногда чмокал в щёчку, не стесняясь присутствующих. Впрочем, адъютанты и все штабные относились к этому вполне лояльно: жена батькина. А то, что не венчана, кому какое дело.

Разведка у Махно была поставлена на широкую ногу и даже не его стараниями. Все мирные крестьяне, а особенно женщины, считали своим долгом сообщать батьке, где стоят немцы, куда двинулись, сколько у них пушек, сколько солдат, коней, где «ховаются гетманцы».

Именно это помогало Махно избегать встреч с большими силами врага и захватывать врасплох малые подразделения.

А однажды Тина сообщила:

— Нестор, в Гуляйполе только караул остался.

— А полк?

— На Орехов двинулся.

— Что они там потеряли?

— Кто-то им сказал, что там Махно.

— Эге, орлы, даёшь Гуляйполе, — весело сообщил Нестор своим командирам. — Аллюр три креста. Марченко с конницей вперёд, мы следом.

И запылили тачанки, и перекликались меж собой весело бойцы:

— Даёшь Махноград!

За несколько дней до этого Махно отпустил в Гуляйполе Тютюника повидать старуху-мать и заодно разведать обстановку.

В Гуляйполе Марченко во главе конницы влетел почти без единого выстрела. Постовые на въезде быстро сориентировались и закричали едва не хором:

— Ми стреляй нихт!

А когда появились тачанки, по улицам уже бежали мальчишки, вопя от восторга:

— Наши-и-и-и... Ур-ра-а-а, наши-и-и!

На крыльце дома, где размещался штаб, стоял Марченко. Он, видимо, ждал Махно, чтобы ему доложить. Но на лице его Нестор не увидел радости.

— Что случилось, Алёша?

— Тютюник... там на площади... Повешен.

— Пантелей?

— Да, да, — кусая губы, отвечал Марченко. — Это он отправил немцев на Орехов, чтобы от нас отвести.

Махно засопел, хмурясь, и спросил:

— Караул взял?

— Да. Все сдались.

— Расстрелять.

— Батько? Нестор Иванович, ты что? Я им жизнь обещал.

Нестор вдруг сорвался, закричал:

— Ты им жизнь, а они Пантелею?!

— Но не они же, то офицеры, батько. Командир полка приказал.

— Среди пленных есть офицеры?

— Есть.

— Сколько?

— Двое. Начальник караула и какой-то интендант.

— Веди обоих к виселице и расстреляй под Пантелеем.

— Но...

— Никаких «но». Исполняй. Хоть это будет малой платой за его молодую жизнь.

Махно повернулся круто и направился к своей тачанке. Увидев подъехавшего Щуся, сказал ему:

— Феодосий, едем на телеграф.

Прибыв на телеграф, они прошли в аппаратную. Телеграфист, увидев их, вскочил.