Правую колонну составит 1-й корпус Калашникова. Тебе, Александр, надлежит идти через Песчаный Брод, Софиевку, Долинскую и Кривой Рог на Никополь, это примерно 315 вёрст. Левую колонну возглавит наш георгиевский кавалер Вдовиченко со своими азовцами. Её направление — Ново-Архангельское, Большая Виска, Елизаветград, Новая Прага и, через Каменку, на Екатеринослав; это примерно 320 вёрст.

— Всё это ясно, батька, но прежде чем выйти на эти направления, надо прорвать кольцо окружения, — заметил Вдовиченко.

— Совершенно верно, Трофим Яковлевич, я для того и собрал вас. Сегодня, точнее завтра, уже 27-го, в 2 часа ночи начинаем. В Перегоновке стоят лучшие офицерские полки Слащёва, здесь самый крепкий заслон, с него и начнём. Чубенко давно плачется: куда девать эти чёртовы морские мины? Вот тут они нам и сгодятся. Слышишь, Алексей?

— Да, батько.

— Устанавливаешь их перед Перегоновкой и в 2 часа ночи рвёшь единым махом.

— Всё?

— Именно всё. Таким образом мы сразу освобождаем несколько сот подвод для нашей пехоты, взрывом нагоняем шороху офицерне, и тут же идём на прорыв. Этот взрыв станет для всех сигналом к атаке. Теперь, товарищи командиры, запомните — у кого произойдёт заминка, немедленно шлите ко мне связного, я сам поведу свою кавбригаду на выручку. Офицерские полки вырубать под корень, никаких пленных, рядовых разоружать и — вольную. Вопросы есть?

— А какова будет скорость движения колонн? — спросил Калашников. — Хотя бы приблизительно?

— После прорыва лучшая скорость 100 вёрст в сутки.

— Ого-о, — почти хором ответили командиры.

— А что? Пехота наша вся на колёсах. Что касается лошадей, их, конечно, надо менять. У крестьян никаких реквизиций, только на обмен. Если будут жалобы, командиров будем судить. Ну если 100 вёрст ого-го, по 50—70 можно одолеть. Чем выше будет наша скорость, тем неожиданнее мы будем появляться перед очередными гарнизонами врага. Не забывайте суворовское — «быстрота и натиск». Таким образом, мы выходим к Днепру в трёх точках: Екатеринослав, Александровск, Никополь. Форсировав Днепр, мы оказываемся в глубоком тылу Деникина и должны захватить его арсеналы в Бердичеве и Волновахе. И всё, братцы, Деникин сдохнет. Ему будет не до Москвы.

В 2 часа ночи дрогнула под Перегоновкой земля от грохота мин, и конница пошла в атаку. В сущности, атаки начались на всех направлениях. На северном кавбригда Щуся ворвалась в Умань и рубила, помимо деникинцев, своих вчерашних союзников — петлюровских сичевиков, сдавших накануне город белым без единого выстрела. Уже к полудню белые потеряли здесь около 6 тысяч человек.

Удача сопутствовала повстанцам и на южном направлении, как это накануне предсказывал батько. Только пленных здесь было захвачено более трёх тысяч, в основном гимназистов, и старые повстанцы всерьёз обсуждали наказание этому воинству: «Всыпать каждому доброго ремня, шоб садиться было не на что, дать ему под зад коленкой и хай катится до дому».

Но вот на восточном участке, куда были брошены два корпуса, бой принял ожесточённый характер. Вдовиченко пытался охватить белых по флангам, но и там повстанцы натыкались на сильнейший огонь. Не давали результата и штыковые атаки. Здесь стояли офицерские полки, умевшие драться и знавшие, что их ждёт в плену. Появившийся на этом участке Белаш, отыскав Вдовиченко, спросил:

— Что будем делать?

— Надо ждать конницу, офицеры дерутся отлично, бойцы что надо.

— Хвалишь врага?

— Раз драться умеют, отчего не похвалить. У них учиться надо.

И тут прискакал Махно во главе своей личной охраны. Рядом с ним знаменосец Лютый с чёрным знаменем.

— Что, Трофим, заело?

— Заело, Нестор Иванович, — признался Вдовиченко. — Решили ждать конницу.

— А за мной что? Не конница?

— То твоя охрана, батька.

Махно, оглянувшись на свой конвой, крикнул, привстав в стременах:

— А ну, орлы, покажем им, где раки зимуют. За мной рысью марш, — и со звоном выхватил саблю.

Знаменосец отставал от батьки, тяжёлое полотнище развевалось над ним, притормаживая бег коня.

— Ур-р-р-а-а, — дружно грянула махновская охрана.

Появление скачущего батьки перед фронтом со сверкающим клинком выхватило всю пехоту из укрытий:

— Батька с нами! Батька впереди! Ур-р-р-а-а!

И пулемётчики на флангах, до этого берёгшие патроны, вдруг ударили длинными очередями по огневым точкам деникинцев, дабы те не срезали «ридного батьку».

Поднявшиеся цепи устремились за Махно, вместе с ним быстро промчались через речку и почти захватили Перегоновку. Бой разгорелся в центре села.

Наконец с северного участка появилась конница.

Через Ятрань устремились пулемётные тачанки, все мчались в Перегоновку, крича друг другу:

— Там батька, скорей на выручку.

Туда же, мешаясь с тачанками, помчалась и бригада Щуся.

Белые не выдержали такого натиска и побежали в сторону Краснополья.

Махно повёл свой отряд им во фланг, чтобы не дать уйти. Тут стрельба почти прекратилась, зазвенели, засверкали клинки.

— Саша, — крикнул Махно Лепетченке, — вели тачанкам мчаться на Синюху и занять там позицию для встречи.

25-вёрстное поле от Ятрани до Синюхи было устлано зарубленными, изуродованными телами офицеров. Добравшихся до Синюхи ждал пулемётный огонь тачанок. Переплыть Синюху не удалось никому.

Так были вчистую уничтожены три отборных офицерских полка: 1-й Симферопольский, 2-й Феодосийский и Керчь-Еникальский, — всего около 12 тысяч человек.

В этом бою был сражён Лютый — любимец Нестора. Так и нашли его по чёрному знамени, с которым он мчался за батькой в атаку.

Конница генералов Попова, Назарова и Абуладзе потеряла 6 тысяч убитыми, 5 тысяч попало в плен. Рядовые пленные были разоружены и отпущены. Поскольку в руки повстанцев попало много лошадей, Махно распорядился:

— Мы тут, танцуя с белыми, запоганили сколько земли. Всех крестьян, живущих здесь, наделить лошадьми, чтобы не осталось ни одного безлошадного хлебороба.

Это приказание Нестора было тут же исполнено и вызвало горячий отклик вчерашних безлошадников, осуществивших вдруг мечту всей своей жизни — иметь коня. Иные и плакали от радости.

Дав армии передохнуть одну ночь прямо на поле сражения и прихватив утро следующего дня, в 12 часов 28 сентября, Махно отдал приказ: «Корпусам выступать по оговорённым ранее маршрутам». И запылили тачанки на восток от Днепра тремя многотысячными лавинами, сминая на пути малые гарнизоны, состоявшие, как правило, из местных крестьян и потому не оказывавших махновцам никакого сопротивления.

В штабарм, тоже мчавшийся на колёсах, к Белашу явились Рябонов с Калюжным.

— Товарищ Белаш, позволь нам вернуться под Умань.

— Кому это вам?

— Нашему отряду.

— Зачем?

— Ну как же, там ещё осталось много наших больных, раненых. Мы там сформируем новый повстанческий корпус и будем действовать на киевщине.

— Прекрасная идея! — воскликнул Волин. — Мы должны расширять нашу третью анархическую революцию по всей Украине.

— Сколько у вас народу?

— 500 штыков, 20 сабель и 4 пулемёта. Но там мы обрастём.

— Доложите командиру корпуса и валяйте.

Когда обрадованные Рябонов и Калюжный ушли, Волин сказал:

— Надо такие отряды направить на Полтавщину и Черниговщину.

Тут же в штабарм были вызваны Шуба и Христовой. Белаш уже ставил им конкретные задачи:

— Шуба, я знаю, в твоём отряде много северян с Черниговщины.

— Направляйтесь туда и организуйте партизанские отряды. А у тебя, Христовой, больше полтавчан, веди их в родные края и там организуйте сопротивление деникинцам.

Узнав об этом распоряжении штабарма, туда среди ночи нагрянул разгневанный Махно:

— Кто тебе позволил распылять армию?! Мы её с таким трудом создавали. А ты? Кто тебе давал такие полномочия?

— Я согласовывал это с членами Реввоенсовета.

— С какими членами? Что ты несёшь? Где они?