— В отношении плана отхода доложит начальник штаба Белаш.

— В штабарме было решено отходить с боями, — начал Белаш. — Для этого мы выстраиваем всю армию в виде огромного каре, оно будет 40 километров по фронту и столько же в глубину. В центре каре, естественно, будут обозы с ранеными, женщинами и детьми. В арьергарде, где предполагаются наиболее ожесточённые бои, действует Азовский корпус Вдовиченко. Чтобы исключить прорыва по флангам — левый занимает Калашников со своим корпусом, правый — Гавриленко, в авангарде — корпус Павловского. При соприкосновении с петлюровцами надо избегать столкновений, если мы хотим заключить с ними союз. За связь между корпусами, а также за телеграф отвечает Дерменжи, за продовольственное снабжение — товарищ Серёгин, за артснабжение — товарищ Данилов.

Товарищи, — заговорил Чубенко, — у меня в обозе 2 тысячи морских мин. Куда мне их девать?

— Попридержи. В нужное время найдём и им применение.

Обсудив подробно маршрут отхода и взаимодействие частей, все разошлись по своим местам. Белаш спросил Махно:

— Зачем ты Волина собираешься послать к Петлюре? Ты же знаешь, Симон не любит евреев.

— Ничего. Пусть знает, что я евреям доверяю самые ответственные задания. А у антисемитов никогда на поводу не пойду. К тому же Всеволод литератор и вообще умница. По крайней мере не даст Чубенке наломать дров.

Отход повстанцев к Умани сопровождался беспрерывными атаками белых, которые отбивались вполне успешно частями георгиевского кавалера Трофима Вдовиченко. Обе стороны несли тяжёлые потери, но внутрь каре белым так ни разу не удалось прорваться. Там находились жёны и дети повстанцев, и во многом именно этим объяснялась железная стойкость махновцев. Тем более что по полкам ходила записная книжка убитого деникинского офицера, отрывки из которой в минуты затишья читали бойцам командиры:

— «...Нами был взят в плен крестьянин-махновец. Списать в расход, — но как? Решили поджарить. Принесли сковороду — лист железа, развели огонь. Ах, как он извивался... восторг! Отрезали нос, язык, поджарили спинку, а потом животик. Надоело... Ника разрывной снёс ему голову, мы хохотали...»

Чтение этой записной книжки так заряжало повстанцев ненавистью к белым, что они рвались в бой и, срубая голову очередному офицеру, нередко приговаривали: «А ну похохочи, паскуда».

16 сентября, достигнув реки Синюхи, Повстанческая армия заняла село Ново-Архангельское, продолжая не без успеха отражать нападения деникинцев. Конные бригады махновцев в это время рейдировали по тылам Слащёва, громя подходившие новые части.

В штабарм Махно явились петлюровские офицеры, одетые в вычурную форму семнадцатого века, с оселедцами (хохлами) на чисто выбритых головах, прямо запорожцы времён гетмана Дорошенко.

— Главнокомандующий войск Украинской республики атаман Петлюра протягивает руку дружбы славному победителю Красной Армии батьке Махно и желает заключить с ним союз в борьбе с Деникиным, угрожающим независимости нашей неньки Украины.

«На ловца и зверь бежит», — подумал Махно, а вслух сказал:

— Мы готовы принять руку дружбы атамана Петлюры, тем более что освобождение Украины от захватчиков — и наша цель. Чем эта рука могла бы помочь нам?

— У нас достаточно снарядов и патронов. Мы знаем, вы нуждаетесь в этом.

— Да, снаряды и патроны нам очень нужны.

— В таком случае, выделяйте ваших доверенных лиц для переговоров с атаманом Петлюрой и начальником его штаба Тютюником.

— Они уже выделены. Где сейчас Петлюра?

— Мы не имеем полномочий сообщить о его местопребывании, но ваших представителей мы к нему доставим.

Поезд Петлюры оказался далеко в тылу его армии в Жмеринке. Он стоял на одном из запасных путей вдали от вокзала в оцеплении усиленной охраны.

При входе в вагон командующего Чубенко и Волину предложили сдать оружие. Чубенко снял маузер, Волин показал ручку.

— Что это? — спросил адъютант.

— Моё оружие, — ответил Волин.

Адъютант, скользнув взглядом по его карманам, сказал с оттенком неудовольствия:

— Это можете оставить при себе.

В отличие от своих разряженных офицеров Петлюра был одет в полувоенный френч с накладными карманами и этим напоминал Керенского. После представления ему посланцев Повстанческой армии имени батьки Махно он пригласил:

— Прошу садиться, господа. Я слушаю вас.

Ещё в пути Волин и Чубенко решали, как им обращаться к Петлюре. «Товарищ», естественно не подходит, какой он им товарищ? «Господин» — унизительно для них, словно они за милостью явились. По имени-отчеству вроде неприлично — малознакомы.

— Знаешь, а ведь он вроде генералом числился у Скоропадского, вот давай и будем как к генералу — «Ваше превосходительство». По крайней мере официально и уважительно.

И Волин начал:

— Ваше превосходительство, ваши представители предложили штабу армии Махно заключить союз против Деникина. Главнокомандующий Нестор Махно поручил нам вести переговоры.

— У вас есть какие-то предложения по проекту договора?

— Да, мы составили проект, который уже можно обсуждать, — Волин вытащил из полевой сумки лист бумаги и подал Петлюре. Тот начал читать:

— Так... Ну раненых мы вполне обеспечим лечением, найдём места в госпиталях Жмеринки, Винницы и других городов. Как думаете, начальник штаба?

— Я думаю обеспечим, — сказал Тютюник, поглаживая ус. — Не хватит здесь, отправим в Галицию.

— Ну то, что обе стороны обязуются сражаться до победы с общим врагом, а именно Деникиным, нас тоже вполне устраивает. Конечно, поделимся и боеприпасами. О чём речь? Но вот эта статья не годится, господа.

— Какая? — спросил Волин.

Петлюра ткнул пальцем в бумагу:

— Вы пишете, что обе стороны могут свободно пропагандировать свои взгляды и даже распространять литературу. Это не пойдёт.

— Почему, Симон Васильевич? — попытался Волин растопить лёд недоверия атамана.

— Никакой пропаганды в моей армии я не допущу, — решительно заявил Петлюра. — И вообще, от слова «пропаганда» за версту несёт большевизмом.

— Но, Симон Васильевич, мы ведь тоже не приемлем большевизм.

— Тогда зачем пишете о пропаганде? Тютюник, что вы думаете о пропаганде?

— А что тут думать? К стенке пропагандистов, это главные разлагатели армии.

— Ну вот, начальник штаба знает, что говорит. Я бы предложил вместо этого вписать пункт о линии разделения между нашими армиями, чтоб не вы в наши дела, не мы в ваши не лезли.

Волин с Чубенко переглянулись: надо соглашаться.

— Потом, — продолжал Петлюра, — все стратегические задачи и планы мы должны согласовывать друг с другом.

— Ваше превосходительство, ваши дополнения слишком серьёзны, чтоб сразу согласиться, позвольте нам обсудить их между собой и найти приемлемое решение.

— Я согласен. Пройдите в соседнее купе и посоветуйтесь.

— Нет, мы лучше выйдем из вагона, заодно покурим на воздухе.

— Хорошо. Сделаем перерыв на четверть часа, — согласился Петлюра.

Волин и Чубенко вышли из вагона, отошли в сторону, закурили.

— Хэх, — хмыкнул Волин, — в купе пригласил, чтоб подслушать всё.

— Да и тут ушей звон сколько, — кивнул Чубенко на караульных, подозрительно наблюдающих за ними.

— Ну эти «попки» не поймут, о чём речь. Так как сделаем, Алексей?

— У нас что главное? — Разместить раненых, чтобы развязать армии руки. Это он принимает безоговорочно. Значит, всё. Главное достигнуто, а остальное — муть. Примем всё, а уж как выполнять, поглядим. Я вот ещё что подумал, надо уговорить его на свидание с батькой.

— Зачем?

— Скажу после.

Они докурили и направились в вагон с твёрдым решением принимать любые предложения Петлюры.

Пока махновские дипломаты перекуривали на улице, Петлюра с Тютюником придумали к договору ещё один пункт, и едва Волин и Чубенко заняли свои места, Петлюра, указывая на карту, сообщил:

— Мы тут посоветовались и решили пункт о границах расположения армии Махно представить в таком виде.