Теперь ещё немного об осторожности. Например, ты рассказываешь О. о том, что хотел бы посетить такого-то, единственного из оставшихся в живых свидетелей событий и т. д. Зачем? Если ты действительно это собираешься сделать, то то, что О. об этом знает, тебе никак в этом не поможет – это в лучшем случае. В худшем – это может тебе повредить. Ведь вы там, как ты пишешь: «живёте под топором и рискуете головой». Если же ты не собираешься этого делать, а даёшь эту информацию умышленно с целью создания себе репутации опасного и нежелательного элемента в расчёте на будущий отъезд – то, на мой взгляд, это тоже не очень осторожно и, может, преждевременно. Если ты решишь твёрдо уехать, то можно будет дать твою фамилию в журнале. Кажется, это помогло в случае с Гройсом и Тилем [Валентином Самариным (Тиль Мария)]. Последний приехал сюда примерно год назад. Он фотограф из Ленинграда. Он милый и добрый человек, но прожектёр. И не без амбиций. Привёз сюда ленинградскую идею, с которой носился по всем газетам и эмигрантским группам: устроить во всемирном масштабе «Русскую Ассамблею». Когда его спрашивали: а что это такое: – он давал какие-то невнятные ответы, а когда настаивали, то обижался и говорил, что «вы уже забыли, как трудно художникам там». Призывал же всех очень воодушевлённо и горячо: «Все западные деятели искусства примут в ней участие». В конечном счёте, по его объяснениям, всё сводилось к тому, что каждый делает то, что и раньше делал, но всё должно быть посвящено этой «Русской Ассамблее», главное выпустить декларацию и напечатать её во всех газетах.

Что касается отъезда, то, конечно, я всей душой буду рад тебя видеть здесь, так же как Алика Щ. [Щенникова], Ивана Ч. [Чуйкова]. Здесь жизнь трудна, но по-другому. Там же она совершенно бесперспективна.

Осталось мне написать тебе различные конкретные вещи, но в это время получил от тебя твои последние письма № 60 и № 61 (вместе). Постараюсь ответить на все вопросы и как можно подробнее. Но в начале мои просьбы к тебе.

1. Пришли список ошибок в книжечке Альбрехта. Я буду пытаться переслать тебе ещё несколько экз., но это не так легко, и я считаю нерациональным пересылать исправленный экз. обратно. Это можно сделать просто в письме, указывая ошибку, номер строки снизу или сверху и номер страницы. Ту страницу, которая целиком неправильна, можно также или переписать чётким почерком в верном варианте или напечатать на машинке. Всё это можно послать письмом. Это надо сделать на тот случай, если затеется второе издание, т. к. если это произойдёт, то пересылать уже будет поздно, лучше сделать заранее.

2. Я уже заранее предчувствую неудачу с 19, именно потому, что там много ценного (я уже писал, что не ценное доходит). Я не понимаю, что неэтичного в том, что ты мне сообщаешь, у кого это должно находиться? Тем более что те, кто берется сделать это, – тебя обманывают. Конечно, и с моей стороны возможности воздействовать ограничены: что я могу сделать, если люди нечестны? Год назад я дал массу вещей для пересылки в Москву французу (прекрасно говорящему по-русски и знающему тамошнюю жизнь) по имени Марк Бодан – Marc Bodin – он мне долго и нагло морочил голову, потом оказалось, что всё якобы потеряно. Там были вещи невосполнимые – пакет от Ганкина из Канады (с вызовом? Не знаю, не открывал) и моё большое письмо к тебе, которое вовсе не желательно для чтения посторонними. Но, по крайней мере, теперь выявлено это имя, можно предупредить других.

В Вене у меня нет надёжных знакомых. Там сейчас Космачёв, но он человек вроде бы свой, но не обязательный, не исполнительный. С ним возможно вести дело, только если постоянно требовать от него предельной чёткости. Итак, при первой возможности, напиши, где 19.

Чтобы не забыть написать ещё на эту тему, хочу разъяснить про Ж. [Жака Мелконяна]. Перевозить письма он отказался ещё несколько лет назад (для него это опасно и нежелательно). Кроме того, уже с год у меня с ним не было никаких контактов, а до этого они были крайне редки. Что я ставил ему всегда в вину? То, что он никогда не держит своего слова. Так, например, при последней встрече год назад он сам предложил, что будет давать на журнал 10 тыс. франц. франков (1/3 необх. суммы), после чего исчез наглухо. Даже в наилучший период нашей «дружбы» он был столь медлителен в делах, что не наседай мы с Серёжей на него – первый номер не вышел бы до сих пор (и это не преувеличение!). При всех расчётах помни, что мы с ним, кажется, уже полностью раззнакомились. <…>

Пора это письмо подытожить. Повторяю, сейчас самый существенный вопрос не как издать, а что издать, из чего этот журнал составлять. Если ты переведёшь себя на завхозовскую работу, то кто же будет делать сам журнал, кто будет организовывать эту работу? Самой нашей большой неудачей я считаю то, что в Москве не создалось группы людей заинтересованных в продолжении нашего издания и готовых, жертвуя своим временем и идя на некоторый риск (хоть и не мне это говорить, но риск-то минимальный), что-то делать для него. Назови такую группу редакцией или ещё как – разве дело в названии?

Дело не в тщеславии, не в почестях (это всё относительно), а в самой идее: независимый журнал по искусству, журнал, где каждый мог бы высказать свои заветные мысли, поднять вопросы до него не рассматривавшиеся, вызвать спор. Ведь журнал нужен не для того, чтобы развешивать медальки: тот художник хороший и тот художник хороший (этот вечный вопрос отовсюду: какие художники будут напечатаны в следующем номере?). Как будто в этом дело и как будто нам позволено выносить окончательный приговор. Наш долг показать: смотрите, сколько есть интересного и никому ещё неизвестного, смотрите, какие есть факты, о которых ещё никто не слышал, смотрите, какие есть оригинальные мысли – что вы на них возразите?

Журнал в основе своей должен быть проблемным журналом. Не каталогом тех-то и тех-то художников с похвальными статьями (таких журналов много, включая самые крупные), а журналом проблем, интересующих всех современных художников и людей, связанных с искусством. Конечно, этого очень трудно добиться, ну а кто говорил, что будет легко? И я верю, что такие силы есть, есть люди способные писать вдумчиво, без графоманства, и, по мере сил, выяснять истину. В № 30 «Континента» напечатана очень неплохая статья Вл. Антонова (может псевдоним) «Неофициальное искусство: развитие, состояние, перспективы». Сноска уточняет, что она взята из ленинградского самиздатского журнала «Северная почта»2. В конце статьи он высказывается немного об «А – Я», причём высказывается потребительски, со стороны: «если критика избежит крайностей и т. д.», т. е. «если они» и т. д. А кто они? Твой журнал, вот ты пиши в него, всё, что ты напишешь по делу, мы напечатаем. Надо было создать такую атмосферу, чтобы каждый стремился внести свою лепту, работая без умничанья и похвальбы на общее дело.

Я как-то написал Гройсу по поводу его статей, что стали бы вы такими словами, фразами и периодами писать письмо другу, которому хотели б объяснить что-то существенное, вам открывшееся? А ведь каждая статья – это тоже как бы послание неведомому другу, в котором ты или делишься новостями, или обмениваешься мыслями, жизненным опытом. Мы сейчас уже не на пустом месте, можно с потенциальными авторами обсудить все опубликованные материалы: что лучше удалось, что хуже. Я очень ценю статьи, написанные без позы, без ломанья и умничанья, ясно, умно, не поверхностно. Это может быть Косолапов о Дж. Джонсе (№ 1), Капелян и Комар-Меламид (№ 2), Герловины (обе статьи, № 3) материалы о Филонове. Гройсовско-пацюковские статьи поражены каким-то вирусом тщеславия, когда автор в простоте и слова не вымолвит.

Возможно, по твоим подсчётам ты уже переслал мне 10 тысяч слайдов, но учти, что большая часть посланного до меня не дошла, а то, что дошло, тоже не всегда применимо: либо это очень слабый художник (цикл слайдов Одноралова), либо этот художник уже был напечатан в журнале. Если из 25 слайдов художника напечатаны 3–5, то роль остальных чисто пассивная, они лежат в архиве. Так и получается, что вроде бы материалов много, а печатать нечего.