— Вон оно что! Откуда ветер-то дует… Это дело, Петр Иванович, посложнее. Кругликов на партийной работе, подчинен не мне, а обкому партии. Для Сосновки, должен сказать, его уход будет потерей… Ну, а для химкомбината, конечно, находкой! Директор из него получится неплохой.

Северцев отвечал по совести, но с тревогой думал: «А кто же заменит Кругликова здесь?..»

— Теперь о Шишкине, — продолжал Яблоков. — Думаю забрать его в совнархоз: в технический отдел.

— С Кругликовым понятно — на выдвижение идет. Шишкина не отдам. Буду ругаться. Дойдем до обкома партии! — взъерошился Северцев.

— Не кипятись… Ты же сам говорил: главный инженер он посредственный, по натуре плохой организатор, не тянет… — мягко нажимал Яблоков.

— Но хороший техник! Он возглавит наше конструкторское бюро. С ним уже договорились.

— С тобой тоже договоримся…

— Нет! Раньше воевали с главком, начнем воевать с совнархозом…

Вместо того чтобы тянуть этот спор, Северцев пригласил Яблокова пройти в комнату напротив, на двери которой виднелась стеклянная табличка с надписью: «Главный инженер».

Шишкина застали врасплох: он сидел на корточках около стены, задумчиво вертя в руках стальную шестеренку. Кабинет произвел на Яблокова странное впечатление. Комната напоминала склад запасных частей. По крайней мере треть пола и все столы были завалены деталями различных горных машин и механизмов — буровыми штангами, перфораторами, транспортерными роликами, шестеренками разных размеров…

— Очень рад вас видеть, Петр Иванович, — поднимаясь, приветствовал Яблокова Шишкин и вытер носовым платком грязную руку. — Всю жизнь на рудниках проторчал, но главковского начальства в глаза не видал. А совнархозовское само пожаловало. Добре!

— Что это у вас за выставка деталей? — поинтересовался Яблоков.

— Это все один изобретатель натаскал! Детали к его молотку примеряем. Под старость я вот заинтересовался автоматикой… — пояснял Шишкин.

— Я вижу, поздно задерживаетесь… Что директор смотрит? Нарушаете распорядок рабочего дня?

— Не управляюсь, Петр Иванович. Весь день текучка заедает, а вечером вот, для души, так сказать, с железками вожусь… График этот с женой согласован!..

По дороге домой Северцева так и подмывало спросить Яблокова о Шишкине: будет ли совнархоз настаивать на его переводе?

— Знаешь, о чем я подумал? Есть люди, сохранившие в зрелости «детское» чувство удивления перед природой, ее ежедневной необычностью и новизной. У таких людей, прирожденных исследователей, интуиция проникает в суть процесса, который еще недоступен обычному знанию ученого. Воображение исследователя позволяет представить и понять то, что еще пока трудно, а подчас и невозможно увидеть. Словом, войны из-за Шишкина у нас не будет, — как бы читая его мысли, объявил Яблоков.

Дома Северцев разогрел на плитке чайник, собрал на стол довольно скудные запасы еды. Волей-неволей пришлось оправдываться чужеземной мудростью:

— Знаешь, в одной пословице говорится: завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу!..

После холостяцкого ужина сели за шахматы. Чадя папиросами, партию играли долго — совместно анализировали чуть ли не каждый ход, спорили… и наконец согласились на ничью.

Михаил Васильевич приготовил гостю постель в столовой на диване.

— Значит, Петр Иванович, опять сосватали тебя на хозяйственную работу, — резюмировал все происшедшее Северцев.

— Обком рекомендовал… А ты что, тоже совнархозами интересуешься? — в свою очередь осведомился Яблоков.

Северцев отрицательно покачал головой. Яблоков повернул выключатель.

— Ну, спокойной ночи. Устал я что-то сегодня.

Пожелав и ему спокойной ночи, Михаил Васильевич вышел на крыльцо, присел на ступеньке.

Где же сейчас Валерия? Что с ней? Почему молчит? Не отвечает на телеграммы, не звонит по телефону… Вспомнилось круглое окошко, ее заплаканные глаза, взвившийся в небо самолет.

Легкий ветер скользил по палисаднику, шелестя шелковистой листвой молодых березок. Рыхлые тучи со всех сторон обложили небо. Кругом легла тишина, нарушаемая лишь монотонным железным лязгом скипового подъемника.

В лесу внезапно заухал и заплакал филин. Этот плач и хохот повторялись вновь и вновь. Михаила Васильевича передернуло. «Не к добру!» — вспомнилось не раз слышанное в детстве предостережение.

Он чертыхнулся — и на филина, и на себя — за то, что опускается до такой степени… встал, расправил плечи, потянулся, стараясь стряхнуть с себя заворожившее его оцепенение. На цыпочках прошел мимо спящего Яблокова. Зажег в спальне свет и плотно прикрыл за собой дверь.

Он любил теперь оставаться один в этой комнате… Все здесь сохранилось так, как будто Валерия и не уезжала. Из-под кровати выглядывают ее мягкие домашние туфли, через спинку кровати переброшен цветастый халатик, удержавший, казалось, тепло ее тела. На туалетном столике просыпана пудра: Валерия торопилась. Забытая на диване перчатка пахнет ее любимыми духами. Новое в этой комнате только одно: немного помятая фотография на стене, — Михаил Васильевич вчера повесил ее.

Вытянувшись на спине, заложив руки за голову, Михаил Васильевич смотрел на карточку. Слабый свет падал на нее из незанавешенного окна. Валерия грустно улыбалась.

И вдруг он вскочил. Он понял, что с нею что-то стряслось, что ему надо немедленно ехать за ней, найти ее, вернуть… Он решил сейчас же разбудить Яблокова — просить отпуск и утром лететь в Москву!

Уже приоткрыв дверь в столовую, он вспомнил, что идет сдача комбината совнархозу, она продлится еще несколько дней — и будить сейчас Яблокова было бы бессмысленно.

Утром Яблоков вызвал к себе Орехова. Расспрашивал об экспедиции, ее людях, о проводимых работах. Орехов рассказывал неохотно, путался в ответах.

После разговора с ним Яблоков поехал туда, где работала экспедиция. Вернулся поздно вечером и в плохом настроении. С Северцевым о своих впечатлениях не обмолвился ни словом, от ужина отказался, сразу улегся спать. Однако долго ворочался на диване и курил.

Назавтра снова вызвал Орехова. Этот разговор происходил в присутствии Северцева.

— Вот что, товарищ Орехов, — объявил Яблоков, — экспедицию вашу мы ликвидируем. А геологоразведочный отдел Сосновского комбината обяжем переопробовать руды на все компоненты.

— Кто это «мы»? И как это ликвидируете? — вызывающе спросил Орехов.

— Мы — это совет народного хозяйства. А ликвидация есть ликвидация, — пояснил Яблоков.

— Из этой вашей затеи ничего не выйдет. Я в Москву буду писать.

Яблоков встал. Это помогло ему сохранить спокойствие.

— Куда в Москву? Министерство ваше ликвидировано, экспедиция передается совнархозу. Распоряжение о ее ликвидации подпишу я.

— Я вам не подчиняюсь! Буду в ЦК писать на ваше самоуправство!.. — уже не сдерживаясь, кричал Орехов.

Яблоков вызвал секретаршу и продиктовал ей распоряжение совета народного хозяйства. Через пять минут бумага была отпечатана, и Яблоков, подписав, вручил ее Орехову.

Тот неуверенно повертел ее в руках и вернул обратно:

— Бумага незаконная. Нет штампа и печати совнархоза.

Яблоков искренне рассмеялся:

— Вот это он верно подметил! Штампа и печати совнархоз не имеет, только еще заказали… Ну, шутки в сторону, Орехов: людей, оборудование, материалы — все передайте Северцеву. А через несколько дней получите бумагу со штампом и печатью совнархоза. Что думаете делать? Где бы хотели работать?

— На пенсию уйду, — хмуро бросил Орехов.

— Пожалуй, так лучше, — согласился Яблоков. — В новых условиях вам работать будет трудновато.

Орехов ушел не попрощавшись, хлопнув дверью.

— Ну, что же… на первых порах как будто все решили, — сказал Яблоков. — Пожалуйста, вызови по телефону обком и мою квартиру: хочу предупредить, что выезжаю.

Соединили с Черноярском быстро. Яблоков подробно рассказал секретарю обкома об окончании приемки предприятий. Потом долго, не перебивая, слушал. Под конец нахмурился. «Местничество!.. Районный патриотизм…» — вырвалось у него.