Литмир - Электронная Библиотека
A
A

После праздников сотрудники какими-то неведомыми путями узнали о предстоящем слиянии главков и стали работать спустя рукава. Появляясь в учреждении вовремя, расходились по комнатам и, ругая начальство, обсуждали новые штаты, оклады, предстоящие сокращения, возможности устроиться в другом месте, но обязательно в Москве…

Дисциплина падала. Приходилось по нескольку раз напоминать исполнителям, что они задерживают материалы, пробирать их за медлительность.

Северцев нервничал. Однажды он объявил на совещании, что нерадивых уволит немедленно, не дожидаясь реорганизации главка. Но и угрозы действовали мало. Организм учреждения был как бы частично парализован.

В середине ноября Михаилу Васильевичу позвонил Птицын. Справился о последних новостях и прежде всего поинтересовался, кого метят в начальники объединенного главка. Сообщил, что по совету врача живет за городом, на даче, и просил заехать к нему в воскресенье, чтобы поговорить о делах.

Ноябрь стоял на редкость теплый и сухой. В Подмосковье загостилась осень. Воскресный день выдался ясный. И Северцев решил навестить больного начальника.

Накатанный асфальт широкого шоссе слепил глаза. Машина шла быстро, плавно покачиваясь. Ехали смешанным лесом. Его сменила березовая рощица. На ветках лишь кое-где виднелись желтые листочки. Потом потянулась темная цепочка тонких елей. Миновали каменный мост через заиленную речушку, и машина свернула с шоссе вправо, в сосновый перелесок. Петляя вокруг пышных сосен и подпрыгивая на узловатых корнях, она проехала метров сто и уперлась в запертые ворота глухого зеленого забора.

Капитоныч заглушил мотор. Северцев вышел из машины, постучал в ворота. За забором басисто откликнулась собака. Вскоре щелкнул засов, приоткрылась калитка, и Северцев увидел Птицына в старой фетровой шляпе и рабочем комбинезоне, из-за пазухи выглядывал белый голубь. Хозяин с трудом сдерживал на длинной сворке огромную немецкую овчарку.

— Здорово, княже! — кланяясь в пояс, шутливо приветствовал его Северцев.

Птицын пропустил гостя в усадьбу, задвинул железный засов, пошел к конуре привязывать рычавшего пса.

Северцев с интересом огляделся. От ворот тянулась аллейка, обсаженная молодыми елочками. По обе стороны аллейки были разбиты большие клумбы. На них торчали желтые стебли увядших цветов. За клумбами в несколько рядов стояли яблони и другие деревца, видимо груши и вишни. Вдоль забора темнели заросли крыжовника, под ними на земле валялись желтые, переспелые ягоды. Михаил Васильевич удивился трудолюбию хозяина: на огромной территории участка каждый метр земли тщательно обработан. В глубине усадьбы сквозь разлапистые ветви старых елей просвечивал двухэтажный кирпичный дом, крытый красной черепицей, с большой застекленной верандой. Строение венчала остроконечная башенка кремлевского стиля с окошечками-бойницами.

Подошел хозяин, под руку повел гостя осматривать угодья. Северцев спросил, для чего сделана башня.

— Ее видно со всей округи, — похвалился Птицын. И смущенно добавил: — Голубятня у меня там, понимаешь?

Северцев покосился на него:

— А ты, голубятник, оказывается, живешь с фарсом!

— Знай наших! Батька мой, маломощный середняк, щи лаптем хлебал, а сын в люди выбился… — степенно согласился хозяин.

— Да-а… Домина-то у тебя — дворец! Сколько же в нем комнат?

— Четыре наверху и четыре внизу.

Грузно ступая кирзовыми сапогами по хрустящей гаревой дорожке, Птицын повел гостя дальше.

— Дачу скоро десять лет как строю. Сразу после войны начал. Страху натерпелся! ОБХСС проверял, откуда что взято. Да в то время с материалами было попроще! В общем, бог миловал. Фонтан у террасы сделаю, — он показал на вырытый котлованчик, — и на этом закончу строительные заботы. Только вот не придумаю, какой формы фонтанчик сделать… Хочется какой-нибудь этакой… Не такой, как у всех!

Инженер Северцев - img_6.jpeg

Он перечислил: в саду пятьдесят фруктовых деревьев, триста ягодных кустов, две тысячи кустов клубники. За домом Птицын показал на ряды длинных огородных грядок.

— Уже несколько лет овощей, ягод и фруктов не покупаем, — как бы вскользь заметил он.

— Кто же обрабатывает все это?

— Я сам, ну и… нанимаю, конечно. Это законом разрешено, — последовало поспешное добавление.

— А, собственно, зачем тебе такой дворец и эти плантации?

— В жизни всякое бывает. Под старость пригодится… Сдавать комнаты буду, открою цветочную и овощную лавку, — тут же перешел на шутливый тон Птицын.

На веранде гостя встретила Серафима Валентиновна — рыхлая высокая блондинка. Она была в белом переднике. На столе стоял медный таз с дымящимся душистым вареньем и стеклянные банки.

— Все лето возилась с разными вареньями, вот только что, можно сказать, управилась наконец… Извините, я на минутку… — Переваливаясь из стороны в сторону грузным телом, как утка, Серафима Валентиновна удалилась в комнаты.

— Хозяйка! У нее даже рябина даром не пропадает. Ты собери-ка нам на стол, толстушечка! — крикнул вдогонку супруг, хитро подмигнув гостю.

Они прошли в кабинет — просторную комнату с кафельным камином, массивным дубовым столом, над которым были прибиты оленьи рога. Усевшись в мягкое кожаное кресло, Птицын достал из стеклянного шкафчика бутылку с яркой этикеткой и две рюмки с позолоченным ободком. Ласково погладив этикетку и показав ее Северцеву, радушный хозяин наполнил рюмки темной влагой.

2

Почти четверть века тому назад пришел в Горный институт Саша Птицын. Носил он залатанный зипун, ватные штаны и стоптанные сапоги, а в деревянном сундучке имел при себе смену исподнего белья. Был Саша веселый и смешной парень, больше всего на свете любил гонять голубей, и его чуть было не выдворили из студенческого общежития за неоднократные попытки оборудовать там голубятню…

Учился он неважно, и профкому часто приходилось после полученной Сашей очередной двойки отвоевывать у деканата стипендию, чтобы дать возможность сыну маломощного середняка продолжать учебу, в успешное окончание которой, впрочем, верили немногие. Жил Саша безалаберно, всегда без денег, разговаривал только о еде и голубях, от общественной работы отлынивал, в комсомол не вступал, утверждая, что еще «не созрел».

Он очень хотел стать артистом и даже на две недели уехал с бригадой синеблузников в подшефное село. Но эта поездка не принесла ему славы. Сашу отчислили из бригады, так как, кроме умения свистеть, он не обладал никакими артистическими данными.

Птицын в те годы был известен и как в некотором роде литератор: он написал трактат под оригинальным названием «В помощь начинающему арапу-студенту». Труд свой юный муж науки посвятил многостороннему исследованию одной проблемы — как сдавать зачеты и экзамены не готовясь. Сей трактат наконец принес автору славу, но достаточно скандальную, за которую пришлось дорого заплатить: преподаватели стали спрашивать его еще жестче, и Саша сам испытал, как плохо бывает, когда практика не может подняться до высоты теории. Он уже не расставался с двойками.

Птицын был постоянной жертвой студенческой конвенции, гласившей, что студент-«хвостист» до ликвидации «хвоста» отлучается от спортивных тренировок, культпоходов и вечеринок. Самым страшным наказанием «хвостистам» был запрет посещать общежития медицинского и педагогического институтов, где у многих горняков — по старой традиции этих учебных заведений — имелись подружки, которые впоследствии в большинстве случаев становились женами молодых горных инженеров и вместе с ними уезжали в тайгу. Спортом Птицын не занимался, возлюбленной ни среди «медичек», ни среди «учителок» у него не было, но что касалось вечеринок, где можно было бесплатно выпить и закусить, то здесь он оказывался злостным нарушителем конвенции. Он не пропускал ни одной, с жаром доказывая, что виновниками его «хвостов» являются только профессора-звери, которых следовало еще в 1917 году перевешать на фонарных столбах за нелояльное отношение к крестьянским самородкам…

7
{"b":"632604","o":1}