— Через три дня с болезнью будет покончено.

В свой обеденный перерыв забежал Евгений Сидорович. Он принес телеграмму — Аня с беспокойством спрашивала мужа, почему он молчит, — и подарок — банку малинового варенья. Предупредил, что вечером хочет зайти Шишкин, если, конечно, больной не против и будет прилично себя чувствовать. Михаил Васильевич написал жене ответную телеграмму — доехал благополучно, жив-здоров, — и попросил Евгения Сидоровича отправить.

Из столовой принесли обед. Северцев так быстро с ним расправился, что вызвал одобрительное замечание уборщицы: «Будешь жив, коли так уписываешь». После обеда Михаил Васильевич решил встать, побриться: вечером придет главный инженер, а директор умудрился за пять дней превратиться в старика… Пошатываясь, подошел к окну, открыл форточку.

Весенний таежный воздух обжигал легкие, пьянил голову. Окно выходило на поселковую улицу, застроенную стандартными одноэтажными домиками, выкрашенными в светлые тона. У каждого домика был свой палисадник. Пользуясь теплым солнечным днем, там работали люди. В садике напротив белобрысый парнишка, забравшись на еще голую, мокрую осину, прилаживал новый скворечник. На завалинке этого дома стояли ящички с зеленой рассадой. Сгорбленный старик поливал их из лейки. Вдоль улицы гурьбой валили школьники, звонко пересмеиваясь и перекликаясь. Позади шли два мальчугана в ученической форме, они норовили столкнуть друг друга в бежавший вдоль улицы весенний ручей.

Михаил Васильевич улыбнулся: мальчишки всегда и всюду остаются мальчишками. И сам он был таким же драчуном, редкий день не участвовал в потасовках. Кажется, все это происходило совсем недавно. Северцев не успел заметить, как вырос, постарел… А теперь часто приходит домой с разбитым носом его Виктор. Да, годы что версты на дорогах: идешь — они удаляются, и только случай заставит вспомнить, на каком перекрестке когда-то задержался, с кем встретился в пути. Да. Годы, годы… Летит время, и замечаешь его только по сединам на висках друзей, да по детям, когда долго не видишь их.

Грузному, с тяжелой одышкой, лысеющему Шишкину на вид было под пятьдесят. Воспаленными глазами он с полным безразличием осмотрел комнату, столик с бутылочками и пузырьками и под конец самого Северцева.

— Поправляетесь? — спросил он, чтобы как-то начать разговор.

— Устали, Тимофей Петрович? — спросил в свою очередь Северцев.

— Очень, — опустив красные веки, признался Шишкин. — Одному трудновато управляться с таким хозяйством. Образно говоря, жгу свечу с обоих концов. Ждал вас, чтобы отоспаться хотя бы два дня. — Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла искусственной.

Михаил Васильевич стал расспрашивать о руднике, об углубке центральной шахты, о выполнении плана по добыче руды. Шишкин отвечал крайне лаконично: «Не проходим», «Не знаю». У Северцева создалось впечатление, что такие вопросы давно надоели главному инженеру. Совсем не смог рассказать Шишкин о ходе и результатах разведочных работ, они, видимо, не интересовали его. Михаил Васильевич задал гостю несколько вопросов личного порядка: где довелось учиться, работать? В конце концов тот разговорился. Он, можно сказать, неудачник. Горняком стал не по призванию, а потому, что не попал в авиационный институт: отец был пилотом, собирался летать и он. Работал Тимофей Петрович с утра и до ночи, но за четверть века так и не свыкся с горняцким делом, не пришлось оно по душе несостоявшемуся летчику! Признание было честным, но неутешительным… Северцев попытался расшевелить безразличного ко всему собеседника, рассказал об идее перевода Сосновского рудника на открытые работы, о том, как она возникла у него еще на техническом совещании в главке, — Шишкин в ответ только зевнул и неопределенно покачал головой. А через минуту Михаил Васильевич увидел, что собеседник слушает его с закрытыми глазами, подперев рукой тяжелую голову. Северцев и удивиться как следует не успел: в дверь постучали, и вошла уборщица.

— Будите главного. Пущай собирается в шахту, — тоном приказа объявила она. — Остановился какой-то там насос. Обратно, нет резиновой прокладки. Велели товарищу Шишкину срочно спускаться в шахту.

Шишкин нервно заморгал глазами, в полусне пробормотал: «Опять авария!..» — и вскочил с кресла.

— Вот так и бегаю день и ночь. То прокладки достаю, то болты… — посетовал он, натягивая на крутые плечи черный резиновый плащ.

— Разве это ваша забота — прокладки доставать? — изумился Северцев.

— Не достану — так шахту затопит, мне же отвечать, — пробормотал Шишкин.

Он ушел, неотступно сопровождаемый уборщицей.

На следующий день Северцев чувствовал себя уже совсем здоровым. Он даже порывался идти на работу, однако врач запретил выходить из дому по крайней мере еще сутки, пообещав завтра сменить гнев на милость…

С его разрешения пришел навестить больного Кругликов. Раздевшись, расчесал перед стенным зеркалом львиную гриву с клоком седых волос, и, потерев озябшие ладони, протянул руку Северцеву.

— Как самочувствие, Михаил Васильевич? — спросил он так просто, будто они и не расставались.

Серые глаза его спокойно и дружелюбно, с еле заметной усмешкой смотрели на Северцева, как бы говоря: «Ну? Кто из нас был прав? Вот мы и встретились…»

Он ходил по комнате размеренными шагами и рассказывал о сосновских делах. Он уже хорошо знал их. Северцев, слушая, не сводил с него пытливого взгляда. Михаил Васильевич всегда симпатизировал этому высокому, стройному человеку, все еще сохранявшему военную выправку. В движениях Кругликова чувствовалась внутренняя сила, уверенность в себе, присущая «рабочей косточке».

Поговорили о главке, добрым словом вспомнили Шахова, и незаметно разговор опять перешел на Сосновку. Северцев пожалел, что не застал Яблокова: у Шишкина узнаешь не много, весьма странное впечатление производит главный инженер…

— Нужно было торопиться. Яблоков и так пропустил все сроки. О делах Шишкина я говорить не буду. Лучше сам узнаешь. Шишкин неплохой инженер, но внутренне неорганизованный, безалаберный и… я бы сказал, какой-то замордованный. Людям доверяет мало, за все хватается сам, не успевает, сердится, а дела — то одно, то другое — стоят… — рассказывал Кругликов.

— Пока я его мог наблюдать скорее в роли агента по техническому снабжению, — неприязненно усмехнулся Северцев.

— В этой роли приходится бывать всем нам, — заметил Кругликов. И вздохнул: — А я к тебе прямо с кладбища. Хоронили начальника техснаба. Из-за бездорожья не могли доставить в срок нужные медикаменты. Два раза в год природа отрезает наш комбинат от мира… Да что тебе объяснять, ты же испытал прелести наших коммуникаций на собственной шкуре!.. Народ у нас говорит: хорошо, что директор угодил в распутицу и приболел к тому же. Может, теперь дорогу построят… — улыбаясь закончил он.

— Видимо, мне здесь именно с дороги начинать придется… А как ты-то, Иван Иванович, живешь? Слыхал я — должность сменил?

— Что о себе сказать? Решил осесть здесь накрепко. Места добрые. Люди хорошие, поверили, что мы приехали сюда всерьез и надолго. Вообще-то к москвичам сибиряки относятся настороженно: согласись, что гастролеры типа Никандрова дают для этого повод… Ну вот, как приехал сюда, работал я в шахте техноруком, а недели две назад — при перевыборах парткома — избрали и меня, да еще и секретарем утвердили. Понятно, отказывался: хотелось работать по специальности… — Кругликов пожал плечами.

— И директор новый, и секретарь парткома новый… — в раздумье проговорил Михаил Васильевич.

Кругликов молча кивнул головой.

После ухода гостя Северцев лег на кровать и задумался. Новый рудник, новый коллектив, новые люди… Кто они, эти люди, с кем придется ему жить и работать? Знал он пока лишь одно — они все разные, и он должен, обязан хорошо узнать каждого…

В сумерках, одевшись потеплее, Северцев вышел на просторное крыльцо подышать воздухом. Пахло дождем. Низкие тучи все больше сгущали наползавшую темноту.