Слово «фашист» давно утратило отчетливый смысл, превратившись в сгусток бессмысленной подлости и жестокости. Поэтому, когда в начале девяностых у нас в России заговорили об опасности русского фашизма, то оказалось, что никто не знает, что это такое. В тогдашней полемике поучаствовал и я, оттолкнувшись от языковой практики, в которой слово «фашизм» постоянно окрашивается всеми цветами радуги: коричневый фашизм, красный фашизм, зеленый фашизм, белый фашизм, черный фашизм… Сближающим признаком проглядывает лишь стремление какой-то сравнительно простой части общества установить диктат над многосложным целым: фашизм – это бунт простоты против трагической сложности социального бытия. Чьи трагические основы – противоречивость и непредсказуемость – были вскрыты еще Софоклом в «Антигоне» и «Царе Эдипе»: любому долгу может быть противопоставлен другой долг, любой наш поступок влечет за собой лавину непредсказуемых последствий, уничтожающих ценность даже и достигнутой цели.
Этого-то фашисты всех цветов и не признают, они убеждены, что они абсолютно правы, а все, кто с ними не согласен, дураки или мерзавцы и что избранная ими цель будет достигнута в более или менее приемлемой форме, если они проявят достаточно «воли», то есть жертвенности и беспощадности: великая цель оправдывает любые средства и любые жертвы. И о жертвах рыцарь-антифашист Роберт Джордан размышляет очень много, словно испытывая на прочность свою преданность великой цели.
Хотя конкретная цель перед ним стоит в масштабах всей войны не слишком значительная – взорвать мост именно в тот момент, когда начнется наступление. И собственная жизнь для него ничего не значит, он к этому себя приучил. Но с ним скорее всего погибнет и весь приданный ему небольшой партизанский отряд, – что ж, в сравнении с победой и это не такая уж большая беда. Зато тот факт, что противник уже знает о готовящемся наступлении, а потому и уничтожение моста теряет смысл, – это уже серьезно. Хотя ведь не дело солдата рассуждать, он имеет право разве что отправить начальству донесение в надежде, что оно само отменит свой приказ. А если донесение опоздает – в том числе из-за шпиономании мрачного безумца Андре Марти, – что ж, значит, приказ должен быть выполнен. И пусть даже наступление будет неудачным, – авось удачным окажется какое-то следующее, сейчас задумываться об этом не стоит. Ибо если война окажется проигранной, все остальное не имеет значения. Если фашистов не остановить здесь, завтра они кинутся на весь мир.
Это ли не диктат простоты, сводящей огромное многообразие общественных потребностей к простой моноцели, которую запрещено даже обсуждать? На время войны я отключил свой интеллект, с достоинством формулирует свое кредо Роберт Джордан. Но культ воли, культ исполнительности в сочетании с презрением к интеллекту, презрение к человеческой жизни в сравнении с великой целью – разве это не общий признак всех фашистских идеологий? Поражение в войне представляется Джордану такой вселенской катастрофой, что о жизни после поражения немыслимо даже задуматься. Но вот поражение состоялось, и что, жизнь превратилась в кромешный ад, Франко превратил Испанию в сплошной ГУЛАГ? Ничего подобного, он скорее старался вытеснить своих врагов за границу, чем их уничтожить, были и амнистии «разоружившимся», тогда как у советского союзника, на которого только и было надежды, разоружайся не разоружайся, но если на тебя падала хоть тень подозрения, ничто тебя спасти уже не могло. Ничто не могло спасти и в том случае, если твоя жизнь понадобилась для выполнения плана. Напомню, что борьба вокруг моста происходит в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Когда по Москве ходила шутка: «Вы слышали, взяли Теруэль?» – «А жену?» И когда в испанских интербригадах количество расстрелянных собственным начальством было сопоставимо с количеством погибших в боях, причем порядка пятисот из них числились лично за ставленником Москвы Марти.
И кинулись ли испанские фашисты после победы на остальной мир? Франко сделал все, чтобы выкрутиться из участия во Второй мировой войне, после одних переговоров с ним Гитлер сказал, что ему было бы легче, если бы ему вырвали несколько зубов. В Россию каудильо отправил одну только Голубую дивизию самых оголтелых, возможно, не без тайной мысли избавиться от столь кипучих соратников; он постепенно отдалил от управления государством и свою Фалангу, перекрестив ее в Национальное движение. Во время войны Франко смотрел сквозь пальцы на то, что пограничники за бакшиш пропускали на испанскую территорию евреев-беженцев, и в отличие от Муссолини так и не принял антисемитское законодательство. Вместе с евреями в Испании спасались и сбитые над Францией английские летчики, которым даже не препятствовали нанимать суда, чтобы выбраться «к своим». Еще в конце сороковых Франко приступил к возведению циклопического мемориала в Долине Павших – «павших за Испанию», где дальновидно распорядился похоронить погибших республиканцев вместе со своими сторонниками, а потом устроил там и собственную усыпальницу.
Что еще? Постепенная либерализация режима по мере его укрепления, хотя, по мнению его врагов, далеко недостаточная, подготовка демократического преемника-монарха, позволившая осуществить демократическую «перестройку», после которой стало возможным вести затяжную борьбу за вынос тела каудильо из построенного им мемориала по требованию тамошнего «Мемориала». Примерно как у нас с Лениным и Мавзолеем. И возражения там примерно такие же: мертвых не воскресить, а нацию снова раскалывать незачем, ибо на стороне Франко тоже была (и есть) большая часть страны…
А лучше ли бы пришлось Испании, да и всему миру, если бы победили «красные» (среди которых было еще и множество троцкистов, анархистов…), – большой вопрос, на который вследствие трагизма социального бытия точный ответ в принципе невозможен. Но лично моя интуиция на него отвечает: ох, не лучше!..
Наверняка с тенью Франко политики будут бороться до тех пор, пока на этом можно что-то заработать, а идеалисты, считающие, что мир и относительное будущее процветание нельзя основывать на убийствах, и вовсе никогда не простят ему пролитой крови. И будут правы. Прощать можно лишь свои страдания. Жаль только, гипергуманисты редко вспоминают о крови, пролитой побежденными: победитель в их глазах отвечает за все.
Хемингуэй истребление фалангистов на площади над обрывом изображает с хемингуэевской силой, наделив рассказчицу Пилар, как и многих любимых героев, своей стилистикой. Но для «народа» Роберт Джордан тут же отыскивает оправдание: они необразованные, а те-то воображают себя благородными идальго! Но скажите на милость, какое образование требуется, чтобы понять, что нельзя забивать цепами и резать серпами людей, которые, собственно, еще ничего не совершили, а только принадлежат к враждебной партии? Этого что, прямо-таки негде было услышать?
Своим соратникам прощать самые страшные и подлые злодейства, если они идут на пользу высшей моноцели, – разве не в этом заключается логика фашистов всех цветов? О жестокостях и жертвах в романе размышляет не один Роберт Джордан – об этом задумываются и самые простые умы. И все приходят к одному: иначе победить нельзя. И они правы: действительно нельзя. К этому выводу приходят все – левые, правые, красные, черные, голубые…
Так что же его порождает, фашизм? Капитализм, социализм, национализм, клерикализм? Фашизм порождает война. Война всех превращает в фашистов – и антифашистов тоже. Фашизм есть перенесение принципов и ценностей войны на мирную жизнь, фашизм – либо наследие прошедшей войны, либо приготовление к будущей.
И кому же было легче выбраться из-под власти военной простоты – испанскому фашизму или советскому антифашизму? Мирная жизнь привела к тому, что постепенно выбрались и те, и другие: спокойная мирная жизнь – единственная надежная профилактика фашизма. Кто отойдет дальше от войны или ее угрозы, тот отойдет и дальше от фашизма.
В июне 1937-го на Втором конгрессе американских писателей в своей программной речи «Писатель и война» Хемингуэй произнес многократно впоследствии цитируемые слова: глядя на героическую борьбу республиканцев («Испанский дневник» Михаила Кольцова прямо-таки набит сценами их отчаянной трусости и запредельного бардака), «начинаешь понимать, что есть вещи и хуже войны. Трусость хуже, предательство хуже, эгоизм хуже». Я думаю, певец героического пессимизма здесь впал в оптимизм, – хуже войны нет ничего. Ибо война рождает трусость, предательство и эгоизм в масштабах, немыслимых в мирное время. Собственно, сам Хемингуэй это и продемонстрировал в образе умного и подлого Пабло: ведь именно Пабло довел операцию по уничтожению моста до победного конца, именно он привлек недостающих людей и лошадей для отхода. А потом сам же и перестрелял привлеченных, чтобы не делиться лошадьми: Боливару не вынести двоих.
