Павел Мейлахс, «Пророк» (М., 2006). Впечатляюще явлен фантасмагорический и вместе с тем абсолютно достоверный мир, в котором миссия пророка сделалась частью сферы услуг. И в этом мире глава пророческой конторы «Мухомор», умеющий по зову сердца и за хорошие деньги глаголом жечь сердца людей, в один и тот же день спорит с мертвым братом, ввязывается в пьяную драку, блуждает по опасным и таинственным улицам, совершает экскурсию в собственное детство, так что и здесь с галлюциногенностью полный порядок. С той важной разницей, что тут она работает на нас!
И не могу удержаться, чтобы не упомянуть еще один сборник рассказов, хотя он не написан, но только издан в Петербурге.
Владимир Медведев, «Охота с кукуем» (СПб., 2007). Кратко пересказать книгу невозможно именно потому, что это рассказы, но можете мне поверить, что в лучших из них – на мой взгляд, это «Охота с кукуем» и «Родительская косточка», хотя по-своему хороши все, – сказочные миры и жестокая реальность переплетаются с редкой выдумкой и мастерством.
Я не собираюсь настаивать, что все эти авторы пишут лучше, чем Мо Янь, – судя по «Стране вина», он хотя и далеко не гениальный, но отличный прозаик, и, кто останется в вечности, пусть решает время, ибо несправедливость его суда и становится окончательной: мало кому приходит охота фальшивыми средствами продвигать давно умершего и забытого писателя. Игрушка должна быть новой, сенсация всегда звучит примерно так: «Мы только что открыли!..» А сенсации типа «Мы только что извлекли из забвения!..» случаются исключительно редко. И три четверти нобелевских лауреатов уже вполне успешно перенесены временем из списка «вечно живых» в историю литературы, – я сейчас не о времени, а о себе.
Мне, стареющему бюджетнику, не до вечности, мне всего лишь хочется читать книги, которым до меня есть дело. И мне не до тех, которым не до меня. А если они еще и заглушают писателей, живущих одною жизнью со мной, способных мне что-то открыть, чем-то меня подбодрить, – то я их ощущаю как не просто безразличную, но как прямо враждебную мне силу. Занявшую начальственное место, которое должно оставаться пустым.
Вот с тем и примите.
Но почему мы так легко сдались силе, лишающей нас зеркала, в котором наша жизнь предстала бы значительной, в какую она никогда не может преобразиться, не отразившись в художественном слове? Ведь предметы и события не бывают прекрасными – прекрасными бывают лишь рассказы о событиях и предметах. Почему мы не позволяли себе навязывать кумиров цековской Москве и с такой готовностью улеглись под нобелевский Стокгольм?
Что это у нас за мазохистский стокгольмский синдром: тех, кто нас вытесняет из мира, приветствовать радостным гимном, заглушающим безнадежные зовы наших собственных душ?
Этак мы оставим наш арсенал и вовсе без современного оружия, способного нас защищать от новейших ужасов и безобразий. Ей-богу, пора уже задуматься о политике импортозамещения, о защите отечественного грезопроизводителя, как бы нелепо ни звучала эта терминология применительно к литературе.
А то ведь даже известные наши писатели известны далеко не достаточно.
Однажды в рамках фестиваля «Балтийский дом» судьба занесла меня к круглому столу на тему «Россия – Балтия: диалог культур и культура диалога». К сожалению, в последние годы слово «диалог» сделалось чем-то вроде заклинания: «Надо разговаривать!» Хотя каждый знает на собственном опыте, что выяснять отношения, как правило, означает их ухудшать. Ибо все социальные и тем более национальные конфликты порождены не расхождением мнений, но расхождением интересов, и, разъясняя эти интересы, мы очень часто лишь обнажаем их несовместимость.
Однако участники круглого стола из прибалтийских стран никаких несовместимых интересов не обнаружили, и модераторам (по-видимому, от музыкального «модерато» – умеренно) никого умерять не пришлось. И не только потому, что все участники были люди интеллигентные (включая, надеюсь, и автора этих строк), но еще и потому, что темы были умиротворяющие: роль культуры в современном мире, опыт международного культурного сотрудничества – о чем тут спорить? Роль культуры всегда позитивна, культурное сотрудничество это всегда хорошо. Легким диссонансом прозвучала лишь одна подтема – «импортозамещение» в культуре: за и против. Какое же может быть импортозамещение, когда культура едина, когда даже в советские годы нашими кумирами были Хемингуэй и Ремарк, за Сартра и Камю мы не жалели десятикратной переплаты, а Пруст, Фолкнер и Джойс служили своего рода паролями, по которым истинные ценители опознавали друг друга. И ничего, кроме блага, мировые классики нам не принесли, поскольку чужие культуры и вообще могут только объединять и обогащать.
Когда-то и я так думал. И очень хотел бы, чтобы это и в самом деле было так. Чтобы разъединяла народы только политика, а культура лишь объединяла. Разумеется, я говорю о культуре не в широком смысле как решительно обо всем, что наследуется внебиологическим путем, включая металлургию и кулинарию, но лишь о культуре духовной, которая есть не что иное, как система коллективных иллюзий, вырабатываемая каждой нацией и социальной группой прежде всего для экзистенциальной защиты – защиты от ужаса, безобразия и скуки жизни. И поэтому каждая национальная культура (я говорю не об элитарных «вершках», а о полубессознательных массовых корнях) зиждется на вере в собственную избранность или, по крайней мере, в принадлежность к какому-то избранному сообществу, которое непременно должно быть узким, иначе оно перестанет быть избранным. Именно поэтому национальные конфликты и порождаются прежде всего столкновением национальных культур – столкновением национальных иллюзий. Столкновением, которое диалоги могут только обострять, поскольку ни одна сторона не может доказать, что ее мама лучше всех, зато любые рациональные опровержения этой веры могут не разубеждать, но только оскорблять.
И политики отнюдь не порождают национальную вражду, они в худшем случае ее только концентрируют, а в лучшем даже умеряют, в риторике подыгрывая народу, чтобы не утратить популярности.
В высокую культуру эти «предрассудки» в открытом виде проникают гораздо реже, но и она не может оставаться совершенно безгрешной, будучи в конечном счете порождением всего народа. А не только личного творчества. Вспомним, что писал Достоевский о поляках и евреях, Гоголь о них же, прибавляя карикатурных немцев, да, собственно, в нашей великой литературе не сразу и отыщешь образ инородца, выписанный с любовью. Даже у Толстого, романтизирующего кавказцев, французский язык используется для изображения всего «неестественного» (это притом что в социальном мире искусственно все).
Это не наша российская особенность – таковы все национальные культуры: каждый народ создает их для собственной, а не чужой экзистенциальной защиты. И если его национальная культура начинает вытесняться более развитой, блистательной и престижной культурой, то при всем несомненном обогащении народ станет терять все-таки больше, чем приобретает: у него будет нарастать чувство, что его предки не сумели создать ничего выдающегося.
В литературе это особенно заметно: если какой-то народ будет видеть в литературе Ромео и Джульетту, Онегина и Татьяну, но не будет видеть самого себя, у него станет нарастать ощущение, что он просто-таки не существует в вечности, что жизнь его не достойна воспевания. Поэтому, как ни грустно, это абсолютно неизбежно, что когда-то в России и в Германии боролись с французским языком, в сегодняшней Украине борются с русским, а в одной из культурных прибалтийских стран недавно вызвала протест даже постановка «Бориса Годунова». Это, собственно говоря, и есть борьба за импортозамещение в культуре, или, выражаясь тем же рыночным языком, защита отечественного товаропроизводителя.
Да что заглядывать к соседям! Если бы в пору нашей молодости Шукшин был вытеснен каким-то более крупным писателем, скажем, Фолкнером, Трифонов Прустом, а Распутин Гамсуном, возможно, и советская власть до сих пор бы стояла: у нас не было бы стимула любить и отстаивать страну, в которой бы мы не видели ничего красивого и значительного.
