Пётр Фёдорович вздрогнул. Но Екатерина ещё сильнее прижалась к нему и возразила:

   — Салтыков просил меня походатайствовать перед моим супругом, только в редких случаях отказывающимся от его общества, об отпуске в Москву, где ему нужно принять какое-то наследство. Но так как я не решалась вмешиваться в дела великого князя, то Салтыков упал предо мною на колени и слёзно умолял меня.

   — Хорошо, — резко ответила Елизавета Петровна, — его желание будет удовлетворено. Я уже послала ему приказание немедленно выехать в Москву, и он ещё должен быть благодарен, что я не отправила его в Сибирь.

   — Это невозможно, — быстро воскликнула Екатерина, — такое изгнание за одно только подозрение навлечёт на меня несмываемый позор. Этого не должно быть! Прошу вас, мой друг, — обратилась она к супругу, — скажите государыне, что этого не должно быть, что сегодня не может быть и тени для такого подозрения!

Пётр Фёдорович, всё время стоявший молча, поднял взор на тётку и проговорил:

   — Совершенно верно, ваше величество, этого не должно быть. Бедный Салтыков действительно пользуется очень незначительной свободой, и ещё недавно я не позволил ему уехать на короткий срок из города. Но теперь, раз об этом просит моя супруга, я позволю ему отправиться в Москву. Он имел право обратиться к ней с этой просьбой, так как сегодня я ни в чём не могу ей отказать, и вы, ваше величество, сегодня тоже не должны совершить никакого зла, так как...

Он запнулся.

   — Так как, — продолжала за него Екатерина Алексеевна, — сегодня Россия может питать надежду на то, что кровь Петра Великого, которая течёт в моём высокорожденном супруге, не источится вместе с ним на русском престоле.

Елизавета Петровна содрогнулась, и в глазах её, обращённых на племянника и племянницу, было не только удивление, но даже как бы испуг.

   — Мы были на пути к вам, ваше величество, — продолжала Екатерина Алексеевна, — чтобы сообщить вам об этой Божьей милости, в которой доктор весьма положительно уверил меня. Поэтому, — прибавила она, поднося руку императрицы к своим губам, — вы, ваше величество, согласитесь с нами, что сегодня должна царствовать только милость, и снимите с меня недостойное подозрение.

   — Не перст ли это судьбы? — тихо, как бы про себя проговорила императрица. — Если родится сын, то он будет рождён в России и под покровительством святой православной Церкви. — Потом она с нежным участием взглянула на великокняжескую чету, поцеловала в обе щеки великую княгиню и подала руку великому князю, который, прикоснувшись к ней, снова стал весел и беззаботен, как ребёнок, а затем громко сказала: — Вы правы, дети мои! Возблагодарим же Господа Бога за Его милость! Передайте вашему мужу, — строго сказала она, обращаясь к Чоглоковой, — чтобы он выкинул из головы те глупые мысли, о которых распространялся в моём присутствии, а завтра пусть весь двор соберётся для благодарственного молебствия!

   — Но весь двор завтра уже узнает об опале Салтыкова и будет доискиваться её причины, — сказала Екатерина Алексеевна.

   — Предоставьте это мне, — возразила императрица, — а ты, Пётр, должен сегодня явиться со всеми своими камергерами ко мне на ужин, и Салтыков тоже должен быть в их числе; я уж постараюсь прекратить болтовню злых языков. Пойдём со мною, Екатерина, я провожу тебя в твою комнату; мы должны переговорить о многом, так как теперь твоё здоровье является драгоценным сокровищем для всей России.

Возвышение Бекетова, неожиданное в высшей степени, взбудоражило Петербург, а уж неожиданная высылка Салтыкова в Москву — ещё более. Так как, конечно, ни для кого не было тайной, что Салтыков всегда старался находиться вблизи великой княгини, что вызывало не раз злые замечания со стороны Ядвиги Бирон, то опала камергера великого князя и её причина были сразу поняты верно. Всегда же готовое к сплетням, праздное воображение придворных успело разукрасить всеми цветами фантазии самый факт. Потому, когда все собрались к ужину у императрицы, возбуждение дошло до высшей точки напряжения, и люди с озабоченными минами переходили от одной группы к другой, стараясь узнать как можно больше подробностей о новом событии. Общее внимание, конечно, было сосредоточено на главных сановниках, но граф Пётр Шувалов уклонялся от всяких разговоров и мрачно смотрел на окружающих; Александр Шувалов находился в сильном возбуждении, лицо его перекашивалось судорогою, и он под своею принуждённою весёлостью как бы скрывал какую-то угнетавшую его тайну; Иван Шувалов, который явился последним, чтобы ожидать выхода императрицы из внутренних покоев, тоже был чем-то явно озабочен и не отвечал даже лёгким кивком на поклоны.

Разумовские, по обыкновению, находились в отличном расположение духа, а граф Кирилл, расхаживая между группами, вставлял время от времени острое словцо.

Даже великий канцлер Бестужев, который обыкновенно держался вдали от утомительной для его здоровья придворной жизни, тоже явился сегодня. Ему хотелось выступить перед двором в качестве победителя Ивана Шувалова, а также лично присутствовать при том моменте, когда разразится буря, которая уже давно чувствовалась во дворце, и использовать её, если будет возможно, в свою пользу. Войдя в зал, где уже находились в сборе все придворные, великий канцлер в течение нескольких минут разговаривал с Репниным, который, по-видимому, рассказывал ему что-то очень забавное, так как лицо старика несколько раз растягивалось в улыбку, и он, одобрительно покачивая головою, вынимал из кармана золотую табакерку и с большим удовольствием набивал табаком нос. Вероятно, рассказанная Репниным история была пикантного свойства, так как после этого канцлер направился к группе, где стояли дамы, и ещё по дороге несколько раз лукаво про себя улыбнулся. Но на эту беседу почти никто не обратил внимания, так как сегодня всем было не до пикантных анекдотов. Только один Уильямс нашёл возможность перекинуться с канцлером несколькими словами по поводу того происшествия, которое занимало сегодня весь двор.

— Будьте покойны, — ответил ему граф Бестужев, — будьте покойны, всё это ничего не значит, и приготовьтесь ко всему, чтобы не остаться в дураках.

Сказав это, он снова повернулся к дамам и стал переходить от одной к другой.

Уильямс не вполне понял слова канцлера, но тем не менее стал внимательно следить за происходящим.

Вскоре открылись двери, и в зал при гробовом молчании вошла великокняжеская чета. Пётр Фёдорович казался таким счастливым и раскланивался со всеми придворными с такою ласковостью, ведя нежно свою супругу, что весь двор пришёл в удивление; но ещё более удивились присутствующие, когда заметили среди свиты великого князя также и Салтыкова, который хотя и казался сильно бледным, тем не менее шёл с высоко поднятой головой. Неожиданное появление человека, которого считали в опале, повергло всех в изумление, и никто не мог разрешить удовлетворительно эту загадку.

Но придворным пришлось недолго предаваться своему удивлению, так как вслед за появлением великого князя и его супруги раскрылись двери императорских покоев и стук жезла обер-камергера возвестил о приближении государыни.

Императрица появилась пред двором в затканном серебром платье, с бриллиантовой диадемой в волосах. На её лице лежала печать какой-то торжественной серьёзности, и в тот момент, когда двор склонился пред своей повелительницей, стояла тишина оглушительная. В двух шагах от неё шёл Бекетов, на детском лице которого сегодня лежало выражение горделивого самоуважения. Туча придворных дам и кавалеров следовала за императрицею... На пороге зала её встретила великокняжеская чета. Напряжённое внимание в этот момент достигло высшей точки, и все взоры обратились на эту группу, вследствие чего только некоторые заметили, что канцлер Бестужев в это время, смешавшись со свитою великого князя, дружески пожал руку Салтыкову. Когда Пётр Фёдорович и Екатерина Алексеевна приблизились к императрице, она нежно поцеловала в обе щеки племянницу и обратилась с несколькими словами к племяннику.