— Он бежал, — ответил майор, — отец Филарет увёз его с собою... Какое предательство!

   — О, Боже мой! — воскликнула Надежда. — Его убьют!

   — Убьют? — качая головой, возразил Варягин. — Нет, дитя моё... но кровь прольётся, если мы не нагоним тотчас беглеца, а может быть, и тогда, когда это удастся, — глухо прибавил он.

   — Ты хочешь догнать его, батюшка? — спросила Надежда. — Тогда возьми меня с собою! Я хочу быть при этом. Когда станут отыскивать его следы, моё чутьё подскажет, напали ли мы на верную дорогу. Я должна убедиться в том, что Ваня не убит, потому что тревога за него убьёт меня. Возьми меня с собою, батюшка! Ведь если мы найдём его живым, мой голос успокоит его, мои слова заставят его вернуться.

   — Нет... нет, дитя моё, — возразил майор, — оставайся дома! Разве можно тебе сопровождать нас в такой поездке — по зимней стуже, в глухих местах?

   — Возьми меня, батюшка, — не унималась Надежда, — или — клянусь тебе — я побегу по твоим следам и стану до тех пор догонять твои сани, пока не свалюсь от усталости и не замёрзну в снегу.

Нежная, тихая девушка точно сделалась старше в это мгновение на целые годы, в глазах её светилась непреклонная воля.

Варягин заколебался.

   — Мне кажется, Надя права, — вмешался Потёмкин, — если мы найдём узника, то она одна сумеет уговорить его добровольно вернуться назад.

   — Клянусь тебе, отец, — воскликнула девушка, — что я последую за тобою. Никто не может принудить меня оставаться здесь, находясь в неизвестности о судьбе моего друга! У него же нет никого на земле, кроме меня.

Майор потупил голову. Ему казалось невозможным совместить в сердце отцовскую заботу с долгом солдата.

   — Ну, ладно, — сказал он, — будь по-твоему! Только обещай мне держать себя в дороге спокойно и слушаться моих приказаний. Мы отыщем беглеца, и всё опять пойдёт по-старому, — прибавил бедняга таким тоном, который ясно доказывал, что он сам не верит своим словам.

С радостным криком бросилась к нему Надежда и поцеловала его руку.

Запряжённые сани были поданы к крыльцу. Рота стояла во дворе под ружьём. Полозков вернулся со своим отрядом из города. Он с неумолимой поспешностью, какою отличалась в тогдашней России царская служба, набрал множество саней, запряжённых крепкими лошадьми. Майор оставил дома только десять человек в виде гарнизона острога, остальных же солдат разместил по саням, приказав им предварительно запастись съестным, потом он надел шубу и, заботливо укутав дочь, посадил её в сани между собою и Потёмкиным. Длинный поезд выехал, наконец, в зимнюю ночь, сопровождаемый испуганными взорами жителей, столпившихся у городской заставы.

Майор приказал ехать медленно и зорко всматривался при сиянии звёзд в снежную целину.

— Вот! — воскликнул он. — След!! Он ведёт к полю. Видишь ты эти колеи, — спросил он кучера, — и следы конских копыт? Поезжай по ним, только смотри, не сбейся в Сторону; ты отвечаешь мне головой! Ну, пошёл, с Богом!

Возница прищёлкнул языком и взмахнул кнутом над головами лошадей, которые помчались во всю прыть.

Майор не упускал из виду следов, тянувшихся по снегу. Остальные сани ехали за передними гуськом. Они неслышно скользили по снежной равнине, напоминая воздушный полёт ночных духов; сияние звёзд играло на стальных ружейных дулах в руках солдат, снарядившихся точно в поход, тогда как на самом деле они пустились догонять только безоружного монаха и юношу, едва вышедшего из отроческих лет.

Когда сытая монастырская тройка помчала лёгкие саночки по безбрежной снеговой равнине, Иоанн Антонович взмахнул от восторга руками и невольно издал громкий, торжествующий клик, обращённый к необъятному звёздному небу, точно птица, которая, вырвавшись из клетки, сначала пугливо и неуверенно заводит песню, расправляя крылья для полёта в вольном воздухе.

Однако отец Филарет положил свою тяжёлую руку на плечо юноши и сказал серьёзным, торжественным голосом:

   — Ты не должен ликовать, потому что мы находимся ещё в начале своего пути и сделали по нему лишь несколько шагов; исход же всякого человеческого начинания известен только Богу. Итак, вознеси душу свою к Господу и умоляй Его, чтобы Он милостиво вёл нас дальше и послал Своих ангелов и святых навстречу нашим преследователям, чтобы задержать их и отвратить от нашей дороги.

   — Хорошо, — ответил Иоанн Антонович, жадно вдыхая свежий, вольный воздух, — я стану просить у Бога защиты и, надеюсь, получу её за все те мучения, что я перенёс, за то, что отняли меня у моих родителей и заточили в мрачных стенах. Господи Боже, — воскликнул он, простирая к небу руки, — помоги мне и защити меня на моём пути! Когда же я воцарюсь, то предай мне в руки всех врагов, чтобы я мог уничтожить и разразить их, как заслуживает того их злоба!

Страшная угроза таилась в словах царственного юноши, жутко раздавшихся в ночной тиши пустынных полей, где слышались только конское фырканье да тихий скрип полозьев по мёрзлому снегу.

   — Замолчи! — прервал его отец Филарет. — Хотя Бог и карает злых в Своём правосудии, но нам Он заповедал прощать своим врагам и обуздывать жажду мести в своих сердцах. Мы должны прощать содеявшим нам зло и можем призывать в наших молитвах губительный гнев Господень лишь на главу тех, которые презирают святую христианскую веру и в преступном своеволии восстают против Церкви и её служителей! Если угодно Богу возвести тебя из темницы на трон, то меч, который вложит Господь в твою десницу, ты должен обратить против пренебрегающих православною верой и Церковью, в отношении же всех прочих тебе подобает быть кротким и милостивым государем, согласно учению и примеру Спасителя.

Иоанн Антонович некоторое время смотрел в раздумье на монаха из-под нахлобученной на лоб меховой шапки. Его глаза в потёмках светились каким-то фосфорическим блеском.

   — Поклянись мне, — сказал отец Филарет, — теперь, в начале нашего опасного пути, что ты никогда не устанешь сражаться с врагами и противниками Церкви и истреблять их, что ты никогда не потерпишь снисхождения и жалости к ним в своей душе! Поклянись, что ты огнём и мечом примешься искоренять всякое еретическое учение и всякую насмешку мирской мудрости над верою! Господь услышит твою клятву и благополучно приведёт тебя к цели, если признает в Своей премудрости, что ты со временем сделаешься верным орудием Его воли.

   — Клянусь! — воскликнул Иоанн Антонович, воздевая руки и поднимая взор к ночному небу. — Всё, причинившие мне зло, — продолжал он с зубовным скрежетом, причём в его голосе прорывалась снова прежняя дикая угроза, — вместе с тем — враги Бога и православной веры, потому что ведь, как вы говорили мне, Господь повелевает любить всех своих ближних, они же возненавидели меня и сделали мне зло. Только один человек из тех, которые стерегли меня в моём прежнем заключении, когда я был ещё ребёнком и мои родители находились при мне, говорил со мною приветливо и даже рассказывал мне порою о внешнем мире... не о людях, нет, но о лесах, реках, птицах и животных. Я запомнил его имя: он назывался Корфом. Корф был красивый мужчина, и его ласковые большие глаза приносили мне отраду. Его хочу я вознаградить за каждое ласковое слово, сказанное им мне и моим родителям. Он должен сделаться знатным князем, если я со временем буду императором, а все прочие пусть преклоняются пред ним.

   — Вот это хорошо! — одобрил его монах. — Но ты обязан вспомнить добром и майора Варягина, потому что он обращался с тобою хорошо и дозволял всевозможные послабления.

   — Майор Варягин никогда не смотрел на меня приветливо, — мрачно возразил Иоанн Антонович, — ни разу не поговорил со мною ласково, как тот Корф.

   — Но ведь тебя утешала Надя; она была ласкова с тобою, — возразил монах, — и за это ты должен отблагодарить майора, её отца, когда Господь сподобит тебя взойти на трон. Твоё бегство может навлечь на майора большую опасность, и если наши надежды разрушатся, то ему грозит тяжёлое наказание.