— Императрица, — глухо пробормотал про себя Потёмкин, — самодержавная императрица и бедный монах, у которого на поясе даже нет меча, чтобы добыть себе славу и почести!

Горький смех сорвался с его уст, и он грустно поник головой.

Императрица отправилась в Большой тронный зал, на стенах которого, богато изукрашенных позолотой и резьбою, были развешаны портреты в натуральную величину Петра I, его супруги Екатерины, Петра II и императрицы Анны. Но малейший след регентства правительницы Анны Леопольдовны и краткого царствования её сына, юного императора Иоанна VI, был так же изглажен, как по всей империи тщательно отбирались монеты с портретом этого юного царя, лишившегося престола ещё в колыбели.

Императрица остановилась около ступеней трона, но не поднялась, великий князь и великая княгиня стояли около неё; вблизи них находился Иван Шувалов, ожидая повелений государыни, взиравшей на пышный полукруг свиты. Непосредственно перед государыней стояли канцлер граф Бестужев и оба графа Разумовские, а затем красовался целый цветник придворных дам, сплошь одетых в русские костюмы. Всё это был цвет юности и красоты; только в первом ряду можно было заметить двух молодых девушек, лица которых казались сплошным контрастом с остальными, свежими и миловидными.

Одна из них была Ядвига Бирон, дочь Эрнеста Иоганна Бирона, могущественного фаворита Анны Иоанновны, регента Российского государства, возложившего на свою главу герцогскую корону Курляндии. После смерти императрицы Анны правительница Анна Леопольдовна свергнула его с власти высот и осудила на смертную казнь, но, помиловав, сослала в Сибирь. Елизавета Петровна при своём восшествии на престол не вернула этого, бывшего когда-то столь могущественным, человека из ссылки, но зато зачислила его дочь в свою свиту и отличила её особой милостью, словно желая этим возместить ей печальную судьбу её отца и семейства. Ядвига Бирон, от рождения горбатая, не была уродлива, но черты её лица отличались скорее мужской строгостью, чем женственной миловидностью, нежная, матовая кожа подчёркивала красоту тёмных глаз, но они сверкали затаённой злобностью, а на тонких, нежных устах постоянно играла какая-то жёсткая, насмешливая улыбка.

Рядом с нею стояла графиня Елизавета Романовна Воронцова, племянница вице-канцлера Воронцова. Она была хорошего роста, но отдельные части её поражавшего худобой тела плохо гармонировали между собой, и её от природы длинные, худые руки казались благодаря этому ещё несоразмернее. Длинная шея и угловатые плечи делали её старше своих лет. Худое, бледное лицо с приплюснутым лбом и выдающимися скулами украшали большие, несколько раскосые глаза, страстные и прекрасные.

Сзади великого князя стояли оба дежурных камергера — Лев Александрович Нарышкин и Сергей Семёнович Салтыков, оба — отпрыски стариннейших и знатнейших русских родов, так как Наталья Кирилловна Нарышкина была матерью Петра Великого, а Прасковья Фёдоровна Салтыкова — супругой Иоанна V, соправителя Петра Великого, и матерью императрицы Анны Иоанновны.

Камергерам великого князя было не более двадцати трёх лет; оба они были одинаково красивы и элегантны, но в то же время — совершенно не похожи друг на друга.

Лев Нарышкин был образцом искромётной весёлости; его свежее, благодушное, почти детское лицо, карие, оживлённо бегавшие по сторонам глаза и шаловливые губы, казалось, только с большим трудом, и то из уважения к присутствию императрицы, сдерживали готовую сорваться озорную шутку.

Наоборот, Сергей Салтыков всем своим внешним видом и манерами выказывал холодную, гордую замкнутость; его благородное лицо с греческим профилем было бледно, тёмные глаза, казалось, постоянно смотрели свысока, и всё-таки за этой холодностью, за этой сдержанностью чувствовалась бездна пламенной страстности. Это была одна из тех натур, которыми в особенности увлекаются женщины, чувствующие, что тут кроется какая-то тайна; разгадать последнюю всегда лестно женскому самолюбию, а результатом этого любопытства является страсть.

Позади великой княгини стояли её обер-гофмейстер и первая статс-дама, муж и жена Чоглоковы. Ему было лет под сорок; у него было некрасивое, довольно простое лицо, которому, однако, нельзя было отказать в известном добродушии. Его жене было лет двадцать восемь — тридцать; она была отлично сложена и отличалась приятной полнотой, правильные черты лица отражали какую-то смесь льстивости, хитрости и ревностной услужливости.

Все эти разнородные группы, окружавшие царскую фамилию, стояли неподвижно и с виду безучастно, как бы отдавая всё своё внимание одной только императрице. Но при внимательном наблюдении можно было заметить, что великий князь неоднократно бросал на Ядвигу Бирон многозначительные взгляды, а она в ответ на это каждый раз потуплялась, не упуская в то же время случая послать Петру Фёдоровичу беглый взгляд, в котором проглядывало наполовину шаловливое согласие, наполовину — нежное предупреждение о необходимости соблюдать осторожность, что каждый раз придавало её умному лицу какое-то пикантное очарование.

Совершенно такой же обмен взглядами можно было бы поймать между великой княгиней и обоими камергерами её супруга. Каждый раз, когда она взглядывала на Льва Нарышкина, его губы вздрагивали ещё насмешливее и веселее; при этом он со значением переводил взгляд на кого-нибудь из придворных, словно желая обратить внимание на какую-либо особенность во внешнем виде его или намекая на связанный с данной личностью анекдот; и эта мимическая игра так смешила великую княгиню, что по временам ей только с величайшим трудом удавалось сохранить серьёзное выражение лица.

Что касается Сергея Салтыкова, то он смотрел на великую княгиню с такой затаённой мольбой, с такой грустью и упрёком, что она торопливо отводила от него свой взгляд, причём нередко на её щёки набегала краска.

Но если самим переглядывавшимся и казалось, что их разговор мимикой и глазами оставался совершенно незамеченным, то на самом деле от острой проницательности придворных не ускользало ничего, и по этому поводу кое-кто уже успел обменяться рядом беглых замечаний.

Императрица принялась обходить собравшихся, как и всегда, её вниманием оказались почтены только немногие избранные лица.

В сопровождении обер-камергера она подошла к представителям иноземных государств, стоявшим впереди придворных, и, прямо направившись к маркизу де Лопиталю, при гробовом молчании присутствующих сказала своим звучным, грудным голосом:

   — Я очень рада видеть вас, маркиз, потому что всегда рада видеть своих друзей, а смею надеяться, что ваш двор принадлежит к числу таковых.

Маркиз бросил Ивану Ивановичу Шувалову благодарный взгляд и ответил с глубоким поклоном:

   — Я в восторге, ваше величество, от столь милостивого замечания, которое даёт мне случай исполнить наипочётнейшую обязанность, передать по приказанию моего всемилостивейшего повелителя уверения в особенной дружбе к великой монархине России.

Императрица милостиво кивнула, причём по её губам скользнула лёгкая насмешливая улыбка, не укрывшаяся от маркиза и заставившая его бросить тревожно-вопросительный взгляд на Ивана Шувалова.

   — Прошу вас, — сказала императрица, — передать его величеству королю мою благодарность за его внимание. Я знаю дружественное расположение вашего государя и верю, что вся французская нация одушевлена такими же чувствами к России. Тем не менее, — продолжала она, нахмуривая брови, — трудно верить в продолжительность дружественных чувств со стороны такого государя, который вступает в тесный союз с лицами, не упускающими случая нанести мне оскорбление.

   — Я не понимаю, — не без замешательства сказал маркиз, — что подразумеваете вы под этим, ваше величество. Вы можете быть уверены, что малейшее оскорбление, нанесённое высокому другу моего повелителя, встретит взрыв негодования как при французском дворе, так и во всей Франции.