К залу примыкал ряд небольших уютных гостиных с тяжёлыми портьерами на дверях, с мягкой шёлковой мебелью. Красные, голубые и зелёные абажуры из прозрачных тканей ослабляли свет люстр и канделябров, горевших посредине и по стенам комнат. Экзотические растения с широкими, сочными листьями и ароматными цветами окружали удобные диванчики и кресла, располагая к тихой, интимной беседе; звуки музыки и голосов еле-еле достигали этих укромных уголков.
Но и здесь Ревентлов не нашёл желаемого уединения. Министры и дипломаты разбрелись по комнатам, ведя полушёпотом беседу о наблюдениях, сделанных ими при обходе императрицы; здесь составлялись планы на будущее, создавались интриги. Здесь на него, как на чужака, косились.
В других гостиных сидели влюблённые парочки. Прелестные дамы в разнообразных костюмах, низко склоняя головки, выслушивали объяснения кавалеров, нашёптывавших им нежные слова прямо в розовые ушки. При входе Ревентлова дамы отшатывались от своих кавалеров и полусмеясь, полусердито требовали глазами, чтобы непрошеный гость поскорее уходил из комнаты.
Наконец Ревентлов нашёл уединённую гостиную, где он не мог никому помешать. Небольшая комната тонула в розовом полумраке, так как единственный канделябр, горевший на столе, был прикрыт густым розовым абажуром. В одном из углов находился диван, почти весь прикрытый широколиственной пальмой. Невдалеке от него помещалась группа кресел, сидя в которых можно было видеть, что происходит в соседней комнате. Ревентлов опустился на диван, очень довольный тем, что может наконец отдохнуть от всех пережитых впечатлений последних дней и на свободе предаться мечтам и приятным воспоминаниям.
Глава двадцать шестая
Вскоре после того, как барон Ревентлов отправился искать уединения, чтобы вдали от бального шума предаться сладким грёзам, канцлер граф Бестужев-Рюмин покинул, в свою очередь, тронный зал через другой выход и двинулся по анфиладе маленьких комнат и кабинетов с видом изнеможения и усталости, обмахиваясь кружевным платком, надушенным амброю. Он проделал путь молодого голштинца, но уединившееся общество встречало его боязливо и настороженно. Канцлеру спешили уступать дорогу, и, конечно, никто не решался следовать за ним или задерживать его разговором.
Таким образом Бестужев-Рюмин достиг наконец той самой комнаты, куда незадолго перед тем завернул барон фон Ревентлов. Молодой человек расположился отдохнуть на диване, который был почти совершенно загорожен трельяжем. Высокие растения отбрасывали на него густую тень, заслоняя его от слабого света фонаря, горевшего здесь. Комната казалась совсем пустою.
Окинув её поспешным взором, канцлер перевёл дух, точно обрадовавшись желанному отдыху в уединении, после чего сел в кресло, стоявшее посреди кабинета, с явным намерением не упускать из виду оба выхода, и стал зорко наблюдать за ними из-под опущенных век. Недолго просидел он тут, согнувшись, словно от усталости, — на пороге комнаты показался генерал Репнин, высокий, статный и красивый мужчина лет тридцати восьми. На его бледном, но мужественном лице с крупным орлиным носом и большими глазами, надменными и в то же время хитрыми, сочеталась гордая, почти вызывающая прямота солдата с острой наблюдательностью и тонкой вкрадчивостью царедворца. Репнин был одет в мавританский костюм, особенно гармонировавший с его чертами. Махнув с улыбкой рукой по направлению той комнаты, откуда он вышел, Репнин остановился на минуту в дверях и, точно озадаченный при виде государственного канцлера, медленно поднявшего голову, воскликнул:
— Ах... ваше высокопревосходительство, вы здесь?.. Не пугайтесь: я тотчас удалюсь. С моей стороны было бы непростительно нарушать ваше уединение и прерывать ваше раздумье, от которого зависит благополучие Российского государства, а пожалуй, и судьба Европы.
— Войдите, пожалуйста, генерал! — предложил граф Бестужев настолько громко, что его голос мог быть услышан в соседней комнате. — Войдите, вы мне нисколько не помешаете. Я вовсе не размышляю о важных предметах, а только хочу подкрепить свои нервы праздным спокойствием, чтобы иметь возможность снова напрягать их на службе нашей высокой монархине до тех пор, — прибавил он со вздохом, но не понижая голоса, — пока моё дряхлеющее тело дозволяет это. Итак, присаживайтесь ко мне и поболтаем немного. Расскажите какие-нибудь анекдоты, которые вы всегда держите про запас в изобилии. Лёгкая, весёлая беседа освежает ум лучше уединения, в которое неизбежно закрадывается политика с её заботами.
— Ну, — воскликнул Репнин, ещё немного постояв в дверях, — если вам, ваше высокопревосходительство, угодно послушать анекдоты, то вы знаете, что у меня всегда найдётся самое новое и самое забавное по этой части.
С этими словами он взялся за спинку кресла, чтобы подвинуть его к креслу канцлера.
— Подайтесь немного назад, — тихонько промолвил тот, не изменяя своей весёлой мины, — отсюда нас могут слышать из-за дверей. Нужно, чтобы нас видели, но не могли слышать.
И как будто случайным движением он подвинул своё кресло дальше вглубь комнаты, так что, когда Репнин сел с ним рядом, оба они очутились у самого трельяжа, зелень которого только и отделяла их от расположившегося на диване Ревентлова.
Разбуженный голосами вошедших в комнату, молодой человек очнулся, однако в первую минуту не мог ничего понять. Густая листва вьющихся растений заслоняла от него графа Бестужева и Репнина; комната казалась ему по-прежнему пустою, и он только что хотел снова закрыть глаза, чтобы попытаться вернуть сонные грёзы, как вдруг в испуге услыхал чей-то голос почти у самого уха. То был голос Репнина, говорившего очень тихо:
— Вы, по-видимому, имеете основание быть довольным, ваше высокопревосходительство; императрица обошлась сегодня весьма любезно с английским посланником и отдала приказ серьёзно подготовить заключение договора.
— Это действительно так, — ответил граф Бестужев, — и вдобавок сейчас выказала великой княгине чрезвычайное радушие и сердечность, хотя государыня отлично знает и не может сомневаться в том, что великая княгиня стоит совершенно на нашей стороне и питает личную непримиримую вражду к Шуваловым. Всё это, безусловно, верно, но что в том толку? Приветливость к мистеру Гью Диккенсу была щедро возмещена, пожалуй, ещё более отменной любезностью к французскому посланнику, а великая княгиня может снова так же легко впасть в немилость, как легко удалось ей расположить к себе императрицу искусной лестью. Поэтому я не думаю пока, чтобы мне в скором времени представилась возможность сделать её величеству доклад о договоре с Англией, который она так решительно велела подготовить. Хотя я возлагаю большую надежду на прибытие сэра Генбэри Уильямса, дипломата молодого, ловкого и вкрадчивого, однако же от всего этого будет мало пользы, пока Иван Иванович Шувалов владеет сердцем и помыслами государыни, а его власть, по-видимому, укрепляется всё более. Он совсем офранцузился и пустит в ход всё своё могущество, всю хитрость и ловкость, чтобы добиться одобрения версальского двора и получить лестное письмо от господина де Вольтера.
— Однако, — возразил Репнин, — Разумовский на нашей стороне; я говорю не о гетмане, которому нельзя внушить ни одной серьёзной мысли, но Алексей Григорьевич обещал мистеру Гью Диккенсу оказать ему поддержку. — Он и оказывает её при случае, словесно, — подтвердил канцлер, — но остерегается доходить до серьёзных столкновений с Иваном Шуваловым, который точно помешался на Франции. Алексею Григорьевичу слишком хорошо известно, какую власть имеет над императрицей её страсть к Шувалову, а он слишком дорожит своим положением, чтобы рискнуть им ради политической идеи.
— Но что же тогда делать? — спросил Репнин. — Вы знаете, что мы обещали устроить английский союз, вы знаете, — продолжал он с особенным ударением, — что от него зависит для нас многое... Не может ли Англия приобрести влияние на Ивана Шувалова?.. Он ведёт расточительный образ жизни, и потребности у него настолько широки...
