Екатерина с улыбкой потупила свой взор.

   — Да, да! — кричал Пётр. — Сын! Это будет мальчик... Такое счастье не может быть половинным... Ах, зачем я ещё не император! В этот момент я весь свет осыпал бы милостями, как из рога изобилия! Знаешь, я буду носить его на руках, сам буду воспитывать его, учить... Вот здесь, — воскликнул он, бросаясь к своему столу, — на этих солдатиках, он будет изучать строй... Потом ему надо будет завести маленькое ружьё... он должен изучить прусские приёмы... Его величество король должен назначить его офицером в свою армию; он не откажет мне в этом... Он нынче написал мне такое милостивое письмо!

   — Прусский король? — удивилась Екатерина Алексеевна.

   — Да, я только что получил от него письмо; сэр Уильямс передал мне его.

   — Сэр Уильямс? — с ещё большим изумлением переспросила Екатерина Алексеевна, и тонкая улыбка мелькнула на её губах.

Пётр Фёдорович не отвечал. Со счастливыми глазами он стоял перед своим столом, расставляя маленьких солдатиков, точно должен был поскорее выстроить их для назидания своего сына, зачисленного прусским королём в прусскую армию.

Екатерина со снисходительным участием смотрела на мужа и, улыбаясь, спросила:

   — А матери будет дозволено присутствовать при вашей игре? Или воспоминание о прошлом должно быть погребено навеки?

Пётр Фёдорович бросился к ней и, заключив её в объятия, воскликнул:

   — Нет! Нет! Ты должна видеть, как он будет учиться строю... Ты добрая жена... ты будешь видеть, как он будет держать ружьё, учиться приёмам... Но я один буду руководить его воспитанием... Никто не должен портить мне его!.. Ты добрая жена, — повторил он, крепко пожимая ей руку, — к тебе несправедливы... Я послушаюсь твоего совета... Ты умная женщина, Уильямс прав...

   — Уильямс? — переспросила Екатерина Алексеевна.

   — Ну, да! — простодушно ответил Пётр Фёдорович. — Он сказал мне, что моя жена — и мой лучший друг, и мой первый министр.

   — В таком случае министр может ходатайствовать за наследника Голштинии и просить, чтобы его отец не продавал её Дании?

   — О, да! Ни за что! — воскликнул Пётр Фёдорович. — Это было бы преступлением! Он сохранит свою старую, прекрасную страну с её белым побережьем и зелёными лесами. Здесь, в России, — печально продолжал он, — пожалуй, будут ненавидеть и мучить его, как ненавидели и мучили меня, но там он найдёт преданные сердца... Нет, — вскрикнул он, поднимая руку, словно для клятвы, — ни пяди голштинской земли не получит эта ненавистная Дания! Уильямс прав: я этого дурака Линара повожу за нос, а потом отпущу ни с чем!

   — Это также посоветовал вам Уильямс? — спросила великая княгиня.

   — Он говорил то же, что и Ты, — ответил её супруг, весело смеясь, — и я уже начал подозревать, что он в заговоре с тобой. Но теперь я вижу, что умные люди и добрые друзья держатся одних и тех же мнений, и я буду слушаться своих добрых друзей, из которых для меня первый и лучший друг — ты.

Он прижал Екатерину Алексеевну к груди и нежно поцеловал.

В это время слуга поспешно распахнул дверь, но прежде чем он успел доложить, в комнату вбежала в страшном волнении Чоглокова.

   — Что за чудеса! Ну и денёк! — воскликнул Пётр Фёдорович. — Моя скромная комната, в которую никто и никогда даже не заглядывает, сегодня удостоилась посещения иностранных дипломатов; затем является моя супруга, и в конце концов — моя строгая обер-гофмейстерина! Я готов возгордиться и поверить, что наследник престола начинает играть роль при русском дворе.

   — Теперь не время шутить! — сказала Чоглокова, торопливо подходя без положенного поклона. — Императрица в ужасном гневе... Она идёт сюда, чтобы видеть великую княгиню, и я прибежала поскорее, чтобы предупредить мою всемилостивейшую госпожу.

Пётр Фёдорович, весь дрожа, смотрел в взволнованное лицо Чоглоковой. Екатерина Алексеевна осталась совершенно спокойной и спросила скорее с любопытством, чем со страхом:

   — Что возбудило у её величества такой сильный гнев? Я не припомню со своей стороны ничего такого, что могло бы вызвать её неудовольствие.

   — О, я прошу вас, ваше императорское высочество, верить, что не я вызвала эту бурю! — воскликнула Чоглокова. — Я никогда не обману доверия, которого удостоила меня моя милостивая повелительница... Это всё из-за моего ужасного Константина Васильевича! В своём безумии он бросился к её величеству и сказал...

Она запнулась и бросила быстрый взгляд на великого князя.

   — Ну, что же? — спросила Екатерина Алексеевна.

   — Он рассказал государыне ужасные вещи про Салтыкова и про вас, ваше императорское высочество... Конечно, всё это — смешная клевета... но императрица страшно рассердилась. Она тотчас послала к Салтыкову с приказанием немедленно отправляться в Москву... Через час его опала будет известна всему двору... Все эти злые языки не пощадят и вас, ваше высочество. А во всём виноват этот несчастный Константин Васильевич! Уж он поплатится за это!

Покрасневший Пётр Фёдорович смущённо смотрел в землю, вспоминая свой разговор с Чоглоковым, и упрёки взволнованной обер-гофмейстерины, в теперешнем его настроении, задевали его особенно чувствительно.

   — Пойдёмте в мою комнату, — сказала ему Екатерина Алексеевна, уверенно и гордо поднимая голову, — встретим государыню! Её величество слишком справедлива, чтобы осудить, не выслушав.

Она взяла под руку супруга, смущённо стоявшего около неё, и хотела увести его с собой, но лакей уже распахнул обе половины двери и возвестил:

   — Её величество государыня императрица!

Елизавета Петровна вошла с красным от гнева лицом и блиставшими яростью глазами.

Екатерина осталась возле супруга и не выпустила его руки, даже кланяясь императрице.

   — Я пришла, — начала Чоглокова дрожа и неуверенным голосом, — чтобы предупредить её высочество о посещении вашего императорского величества.

   — Совершенно лишнее, — прервала её императрица, — я раньше всего должна видеть моего племянника и выразить ему лично сожаление, что он не держит на подобающей ему высоте свой двор. Он слишком уступчив по отношению к своим слугам, и эта уступчивость является причиной того, что они иногда забывают оказывать ту почтительность, с которой должны относиться к его супруге. Я прогнала виновных и думаю, что это послужит примером для других, но я прошу моего племянника в будущем относиться строже к подобным случаям, чтобы не было повода к недоразумениям.

Говоря эти слова, государыня смотрела на великого князя, как бы совершенно не замечая присутствия его супруги.

Но Екатерина Алексеевна, всё время стоявшая рядом с ним, заметив, что он стоял молча, смущённо потупив свой взор, сама почтительно, но с сознанием собственного достоинства проговорила, обращаясь к императрице:

   — Сожалею, что вы на основании какого-то ложного сообщения, причины которого я не понимаю, относитесь ко мне с предубеждением. Я сожалею об этом в данный момент тем более, что мы с великим князем как раз только что собирались идти к вам, чтобы сообщить известие, которое, как мы не сомневались, должно было бы произвести на вас не совсем неприятное впечатление.

При этих словах императрица повернула голову к Екатерине Алексеевне и ответила ей с пренебрежением:

   — Кстати, раз вы здесь, то не можете ли мне ответить теперь в присутствии вашего супруга, каким образом и на основании каких потачек осмелился камергер Салтыков воспылать любовью к супруге своего повелителя?

   — Я привыкла к тому, что на меня возводят всевозможные клеветы, — ответила великая княгиня, не смущаясь под враждебным взглядом императрицы. — Но я никогда не думала, что сама государыня может придать им веры. Однако я не хочу защищаться сама и предоставляю сделать это моему супругу, который сегодня более, чем когда-либо, обязан снять с меня несправедливое подозрение.

   — Было бы гораздо лучше, — воскликнула императрица, — вовсе не давать повода к подозрениям и указать Салтыкову более приличное место, чем у ног супруги великого князя.