Разговор увядал, и в одну из пауз короткий щелчок заставил Эдди повернуть голову. Билл что-то держал в руке, и на мгновение Эдди почувствовал, как его сердце тревожно забилось: он подумал, что это нож. Но тут Стэн включил верхний свет, разгоняя сумрак, и Эдди увидел, что это всего лишь шариковая ручка. При свете они выглядели, как и всегда, настоящими, его друзьями, и никем больше.

– Я подумал, что мы должны расписаться на твоем гипсе. – Билл встретился с Эдди взглядом.

«Но речь не об этом, – подумал Эдди с внезапной и тревожащей ясностью. – Это договор. Это договор, Большой Билл, не так ли, или что-то максимально к нему близкое». Он испугался… потом устыдился и разозлился на себя. Если бы он сломал руку до этого лета, кто расписался бы на его гипсе? За исключением матери и, возможно, доктора Хэндора? Его тетушки из Хейвена?

Его окружали друзья, и тут его мать ошибалась: не были они плохими друзьями. «Возможно, – подумал он, – нет такого понятия, как хорошие друзья или плохие друзья, возможно, есть только друзья, которые стоят рядом с тобой, когда ты в беде, и не дают тебе почувствовать себя одиноким. Может, они достойны того, чтобы тревожиться за них, надеяться на их благополучие, жить ради них. Может, они достойны того, чтобы умереть за них, если уж до этого дойдет. Нет хороших друзей. Нет плохих друзей. Есть только люди, с которыми ты хочешь быть, с которыми тебе нужно быть, которые поселились в твоем сердце».

– Конечно. – Эдди чуть осип. – Конечно, отличная идея, Большой Билл.

Билл торжественно наклонился над его кроватью и расписался на горе гипса, в которой покоилась заживающая рука Эдди, большими, сцепленными буквами. Ричи расписался с широким росчерком. У Бена узенькие, в противовес его габаритам, буквы сильно наклонялись назад, грозя упасть в любой момент. У Майка Хэнлона буквы получились большими и кривоватыми, потому что он был левшой и никак не мог найти удобный угол. В итоге его роспись оказалась выше локтя. Когда Беверли склонилась над Эдди, он уловил аромат каких-то цветочных духов. Расписалась она аккуратными кругленькими буковками. Последним подошел Стэн. В его подписи буквы буквально слипались между собой. Оставил он ее на запястье Эдди.

Потом все они отступили от кровати, словно осознавая, что сделали. Снаружи вновь тяжело громыхнуло. Молния окатила деревянные стены и крышу больницы волной ослепительного света.

– Все расписались? – спросил Эдди.

Билл кивнул.

– П-приходи к-ко м-мне по-осле у-у-ужина по-о-о-слезавтра, е-если с-сможешь, хо-орошо?

Теперь кивнул Эдди, и тему закрыли.

Какое-то время они еще поговорили, перескакивая с одного на другое. Коснулись и самого животрепещущего в том июле для Дерри вопроса – суда над Ричардом Маклином, которого обвиняли в том, что он насмерть забил молотком своего приемного сына Дорси и приложил руку к исчезновению старшего брата Дорси, Эдди Коркорэна. Маклину только через два дня предстояло сломаться прямо во время допроса в зале суда и, плача, сознаться в убийстве Дорси, но Неудачники сошлись на том, что Маклин скорее всего не имеет никакого отношения к исчезновению Эдди. Этот мальчик или убежал из дома… или его утащило Оно.

Ушли они где-то без четверти семь, и дождь все еще не начинался. Он только грозил полить и после того, как пришла мать Эдди, посидела у него и вновь отправилась домой (она ужаснулась, увидев росписи на гипсе, и ужаснулась еще больше от его решимости покинуть больницу на следующий день: представляла себе, что он проведет неделю, а то и больше, в абсолютном покое, «чтобы концы обломков успели срастись», как она выразилась).

И в конце концов грозовые тучи разорвало и унесло. В тот вечер ни единой капли дождя не упало на Дерри. Духота осталась, и ночью люди спали кто на крыльце, кто на лужайке, а кто и в спальном мешке на полу.

Дождь пошел на следующий день, но уже после того, как Беверли увидела нечто ужасное, случившееся с Патриком Хокстеттером.

Закончив, Эдди вновь наполняет стакан слегка дрожащей рукой. Смотрит на Беверли и говорит:

– Ты видела Оно, так? Ты видела, как Оно утащило Патрика Хокстеттера на следующий день после того, как вы все расписались на моем гипсе.

Остальные наклоняются вперед.

Беверли откидывает волосы огненной волной. Под ними лицо выглядит неестественно бледным. Она достает из пачки сигарету – последнюю – и чиркает зажигалкой «Бик». Но, похоже, не может совместить огонек с кончиком сигареты. Через мгновение Билл легонько, но твердо ухватывает ее запястье, и его стараниями огонек смещается в нужное место. Беверли благодарно смотрит на него, выдыхает облако сизого дыма.

– Да, – говорит она, – я видела, как это случилось.

Ее бьет дрожь.

– Он был чо-о-окнутым, – напоминает Билл и думает: «Тот факт, что Генри позволил такому недоумку, как Патрик Хокстеттер, присоединиться к их компании, когда лето покатилось к осени… о чем-то говорит, так? Или о том, что Генри терял свое очарование, свою привлекательность, или о том, что безумие самого Генри быстро прогрессировало, а потому и Хокстеттер начал казаться ему нормальным парнем. И первое, и второе указывало на одно – нарастающую… что?.. деградацию Генри? Это правильный термин? Да, в свете того, что с ним сталось, где он закончил, пожалуй, что да».

«Есть и что-то еще, подтверждающее эту версию», – думает Билл, но пока только смутно помнит, что именно. Он, и Ричи, и Беверли как-то оказались рядом с гаражом «Трекер бразерс» – уже начался август и занятия в летней школе, благодаря которым Генри не слишком их донимал, практически закончились, – и разве не Виктор Крисс подошел к ним? Очень испуганный Виктор Крисс? Да, было и такое. Все стремительно катилось к развязке, и Билл теперь думает, что каждый ребенок в Дерри это чувствовал – а особенно Неудачники и компания Генри. Но произошло это позже.

– Да, это ты понял правильно, – бесстрастно соглашается Беверли. – Патрик Хокстеттер рехнулся. Ни одна из девочек не садилась перед ним в школе. А если садилась, решала задачу по арифметике или писала сочинение или изложение, то внезапно ощущала его руку… легкую, как перышко, но теплую и потную. Мясистую. – Она сглатывает слюну, и в горле что-то щелкает. Другие смотрят на нее без тени улыбки. – Ты чувствуешь ее на боку, а может, и на груди. Никто из нас тогда не мог похвастать большой грудью. Но Патрика, похоже, это и не волновало.

Ты чувствуешь… это прикосновение, дергаешься, оборачиваешься, а там Патрик, улыбается толстыми резиновыми губами. У него был пенал…

– Полный дохлых мух, – внезапно подает голос Ричи. – Конечно. Он убивал их зеленой линейкой и складывал в пенал. Я даже помню, как он выглядел: красный, с белой рифленой пластмассовой крышкой, которая сдвигалась, открываясь и закрываясь.

Эдди кивает.

– Ты дергаешься, а он улыбается, потом открывает пенал и ставит его так, чтобы ты видела дохлых мух внутри, – продолжает Беверли. – И самое страшное – самое ужасное, – он улыбается и ничего не говорит. Миссис Дуглас знала. Грета Боуи жаловалась ей на него, и я думаю, что Салли Мюллер что-то ей один раз сказала. Но… мне кажется, миссис Дуглас тоже его боялась.

Бен качнулся назад на стуле, руки сцеплены за шеей. Беверли до сих пор не может поверить, что он такой тощий.

– Я уверен, что ты права.

– Ч-что с н-ним с-случилось, Беверли? – спрашивает Билл.

Она вновь сглатывает слюну, пытаясь отогнать кошмарную мощь того, что она увидела в тот день в Пустоши, когда связанные между собой роликовые коньки висели у нее на плече, а колено саднило от боли после падения на Сент-Криспин-лейн, еще одной короткой, обсаженной деревьями улице, которая тупиком обрывалась там, где земля резко уходила вниз (и до сих пор уходит), обрываясь в Пустошь. Она помнит (ох уж эти воспоминания, они такие яркие и сильные, если приходят), что на ней были джинсовые шорты, если по правде, то очень уж короткие, чуть-чуть закрывающие трусики. В последний год она стала обращать больше внимания на свое тело – точнее, в последние полгода, по мере того, как оно начало округляться и становиться все более женственным. Увидеть это она, конечно же, могла благодаря зеркалу, но прежде всего ее убеждало поведение отца, который в последнее время стал резче, чаще пускал в ход ладонь, а то и кулак. Казалось, он не находил себе места, как зверь в клетке, а она нервничала, находясь рядом с ним, и напряжение только усиливалось. Оказавшись рядом, они генерировали какой-то особый запах, которого раньше никогда не было – до этого лета. И когда мать уходила, ситуация только усугублялась. Если этот запах и был, какой-то запах, тогда отец тоже его ощущал, потому что Беверли видела его все реже по мере того, как погода становилась жарче, отчасти из-за турниров его летней лиги боулинга, отчасти потому, что он помогал своему другу Джо Таммерли чинить автомобили… но она подозревает, что свою лепту вносил и запах, который они генерировали, находясь рядом, ни один из них этого и не хотел, но генерировали, и ничего не могли с этим поделать, как невозможно не потеть в июле.