– Да, – ответил Билл. – Я ду-у-умаю, са-амое в‐время.

– Можно сказать? – внезапно спросил Бен.

Билл посмотрел на него, улыбнулся:

– Ко-о-онечно.

– Лучших друзей, чем вы, у меня никогда не было. Чем бы все ни закончилось, я просто… вы понимаете, хотел вам это сказать.

Он смотрел на них, они, со всей серьезностью, на него.

– Я рад, что вспомнил вас, – добавил Бен. Ричи фыркнул. Беверли хихикнула. Потом они все смеялись, глядя друг на друга, совсем как раньше, несмотря на то что Майк находился в больнице, возможно, умирал или уже умер, несмотря на сломанную (опять) руку Эдди, несмотря на то что за окном царила самая черная, предрассветная тьма.

– Стог, у тебя такой слог. – Ричи смеялся и вытирал глаза. – Ему следовало стать писателем, Большой Билл.

Билл улыбнулся.

– И на этой но-о-оте…

Они поехали на лимузине, одолженном Эдди. За руль сел Ричи. Низкий туман сгустился, плыл по улицам, как сигаретный дым, не добираясь до уличных фонарей. В небе яркими осколками льда сверкали звезды – весенние звезды, но, приблизив голову к наполовину открытому окну у пассажирского сиденья, Билл подумал, что слышит далекий летний гром. Где-то у горизонта собиралась гроза.

Ричи включил радио, и Джин Винсент запел хит пятидесятых «Би-боп-а-лулу». Вдавил другую кнопку и получил Бадди Холли. Третья порадовала Эдди Кокрэном и «Летним блюзом».

– Я хотел бы помочь тебе, сынок, но ты слишком мал, чтобы голосовать, – произнес низкий голос.

– Выключи, Ричи, – мягко попросила Беверли.

Он потянулся к радиоприемнику, но его рука застыла в воздухе.

– Оставайтесь на этой волне. Вас ждут новые участники «Рок-шоу Ричи Тозиера «Только мертвые»! – Смеющийся, кричащий голос клоуна перекрыл гитарные аккорды Эдди Кокрэна. – Не трогай этот диск, оставайся в этой могиле рока, они ушли из хит-парадов, но не из наших сердец, и вы идете, идете сюда, идете к ним! Здесь, внизу, мы играем исключительно хиты! Одни-и-и-и хиты! И если вы мне не верите, послушайте приглашенного диджея замогильной смены 141 этого утра Джорджи Денбро! Скажи им, Джорджи!

И внезапно из радиоприемника завизжал брат Билла.

«Ты отправил меня на улицу, и Оно убило меня! Я думал, Оно в подвале, Большой Билл, я думал, Оно в подвале, но Оно пряталось в водостоке, пряталось в водостоке и убило меня, ты позволил Оно убить меня, Большой Билл, ты позволил…»

Ричи так резко крутанул диск, что отломил его, и он упал на коврик у переднего сиденья.

– В глубинке рок-н-ролл действительно паршивый. – В его голосе слышалась дрожь. – Бев права. Обойдемся без радио, согласны?

Никто не ответил. Уличные фонари освещали бледное, застывшее, задумчивое лицо Билла, а когда на западе вновь загремел гром, они все это услышали.

Тот же мост.

Ричи припарковался рядом с ним, они вылезли из лимузина, подошли к ограждению – тому же ограждению – и посмотрели вниз.

Та же Пустошь.

Казалось, она нисколько не изменилась за прошедшие двадцать семь лет; для Билла эстакада автомагистрали (единственный новый элемент) выглядела нереальной, такой же эфемерной, как комбинированный кадр, снятый по способу дорисовки, или рирпроекция 142 в кино. Корявые маленькие деревья и кусты поблескивали в обволакивающем их тумане, и Билл подумал: «Наверное, мы подразумеваем именно это, когда говорим о живучести памяти, это или что-то подобное, нечто такое, что мы видим в нужное время и под нужным углом, образ, который дает эмоциям такой же импульс, как реактивный двигатель. Ты видишь этот образ так ясно, будто все, произошедшее в этом временном промежутке, уносит в сторону. Если желание замыкает круг между тем, что есть, и тем, что хочется, тогда круг этот замкнулся».

– По-ошли, – скомандовал Билл и полез через ограждение. Они последовали за ним вниз по склону. Из-под ног сыпалась земля и камешки. Когда они добрались до самого низа, Билл автоматически глянул под мост, чтобы убедиться, на месте ли Сильвер, а потом мысленно рассмеялся. Сильвер стоял у стены в гараже Майка. Сильверу, похоже, роли в этой пьесе не досталось, хотя это казалось очень даже странным, учитывая его столь неожиданное появление.

– О-о-отведи нас ту-у-уда! – Билл повернулся к Бену.

Бен посмотрел на него, и Билл прочитал мысль в его глазах: «Прошло двадцать семь лет, Билл, прикинь», – но затем Бен кивнул и направился в подлесок.

Тропинка – их тропинка – давно заросла, так что им пришлось продираться сквозь заросли терновника, других колючих кустов и дикой гортензии, аромат которой просто удушал. Вокруг сонно стрекотали цикады, изредка им попадались светлячки, первые гости на сладком празднике лета. Билл полагал, что дети по-прежнему играли в Пустоши, но прокладывали свои пути и тайные тропы.

Они вышли на поляну, где построили клубный дом, – теперь поляна исчезла, заросла кустами и виргинскими соснами с тусклыми иголками.

– Смотрите, – прошептал Бен и пересек поляну (в их памяти она оставалась на прежнем месте, на нее только наложили еще одну рирпроекцию). Он наклонился, за что-то дернул. На земле лежала дверь из красного дерева, которую они нашли на свалке, притащили сюда и приспособили под часть крыши их клубного дома. На новом месте, где на нее наткнулся Бен, она пролежала лет двенадцать, а то и больше. Ползучие растения обжили ее и основательно укоренились на грязной поверхности.

– Оставь ее в покое, Стог, – пробормотал Ричи. – Это прошлое.

– О-о-отведи нас ту-у-уда, – повторил Билл из-за их спин.

Вслед за Беном они двинулись к Кендускигу, забирая влево от поляны, которой больше не существовало. Шум бегущей воды нарастал, но они едва не свалились в Кендускиг, прежде чем кто-то из них увидел реку: листва зеленой стеной встала на самом краю берега. Собственно, край этот обвалился под ковбойскими сапогами Бена, и Билл удержал его от падения, схватив за воротник.

– Спасибо, – поблагодарил Бен.

– De nada 143. В те да-авние дни ты бы у-утащил меня за со-обой. В-вниз по те-ечению?

Бен кивнул и повел их по заросшему берегу, продираясь сквозь кусты, думая, насколько проще все было, когда твой рост не превышал четырех футов и пяти дюймов и ты мог проскочить под всеми этими переплетениями (что на тропе, что в голове, полагал он), легко и непринужденно поднырнув под них. Что ж, все изменилось. «Наш урок на сегодня, мальчики и девочки, состоит в следующем: чем больше все меняется, тем больше все меняется. И кто бы ни сказал, что чем больше все меняется, тем больше все остается прежним, очевидно, что его отличала сильная умственная отсталость. Потому что…»

Нога Бена за что-то зацепилась, и он с грохотом повалился на землю, чуть не ударившись головой о бетонный цилиндр насосной станции. Его практически полностью отгородили от мира кусты ежевики. Поднявшись, Бен обнаружил, что шипы исцарапали ему лицо, кисти и предплечья в двух десятках мест.

– Скорее в трех, – уточнил он вслух, чувствуя, как кровь течет по щекам.

– Что? – переспросил Эдди.

– Ничего. – Бен наклонился, чтобы посмотреть, обо что он споткнулся. Вероятно, о корень.

Но он ошибся. Его рука коснулась металлической крышки, которая закрывала бетонный цилиндр. Кто-то скинул ее с положенного места.

«Разумеется, – подумал Бен. – Мы и скинули. Двадцать семь лет назад».

Но осознал, что это бред, еще до того, как увидел металл, блестевший сквозь ржавчину на двух параллельных царапинах. В тот день насос не работал. Рано или поздно кто-нибудь обязательно пришел бы, чтобы его починить, и, конечно, ремонтники поставили бы крышку на место.

Он поднялся, и все пятеро собрались вокруг цилиндра. Посмотрели вниз. До них донеслись слабые, но знакомые звуки: внизу капала вода. И все. Ричи захватил все спички, которые смог найти в номере Эдди. Теперь он зажег целую книжицу и бросил вниз. На мгновение они увидели влажные стены бетонного цилиндра и махину насоса, возвышающегося по центру. Больше ничего.