Билл снял носки и рубашку и забрался к ней в постель. Она прижалась к нему теплыми грудями, длинными прохладными ногами. Он обнимал ее, ощущая их различия: ее тело длиннее, чем у Одры, груди и бедра более полные, но это желанное тело.

«Дорогая, с тобой следовало быть Бену, – сонно подумал он. – Я считаю, именно так и должно было быть. Почему с тобой не Бен?

Потому что ты был тогда, и ты – сейчас, вот и все. Потому что то, что должно повториться, всегда повторяется. Кажется, это сказал Боб Дилан… или, может, Рональд Рейган. А может, это я, потому что Бен – тот, кто должен проводить даму домой».

Беверли прижималась, но не сексуально (хотя, пусть он и засыпал, она чувствовала, как его конец напрягается у ее ноги, и радовалась этому), а с тем, чтобы ощущать его тепло. Она и сама наполовину спала. Беверли искренне радовалась тому, что она здесь, рядом с ним, после стольких лет. Она знала это, потому что чувствовала и привкус горечи. Понимала, что у них только эта ночь, может, и возможность еще раз насладиться друг другом завтрашним утром. А потом им предстояло уйти в канализационные тоннели, как они ушли туда прежде, и найти Оно. Круг сожмется еще сильнее, и их нынешние жизни плавно перетекут в их детство; они превратятся в существ, пребывающих на каком-то безумном листе Мебиуса.

Или это произойдет, или они все там умрут.

Она повернулась. Он просунул руку между ее боком и рукой, мягко обхватил ладонью грудь. И ей незачем было лежать без сна, задаваясь вопросом, не сожмутся ли пальцы, чтобы причинить боль.

Мысли начали разбегаться – она соскальзывала в сон. Как всегда, она увидела яркие цветы на лугу, по которому шла, – множество цветов, которые покачивались под синим небом. Цветы растаяли, и возникло ощущение падения – ощущение, которое в детстве иногда будило ее. Она просыпалась, как от толчка, вся в поту, с раскрытым в крике ртом. Из учебника по психологии, прочитанного в колледже, она узнала, что в детских снах падение – обычное дело.

Но на этот раз она не проснулась, как от толчка. Чувствовала теплую и успокаивающую тяжесть руки Билла, его ладонь и пальцы, обнимающие грудь. «Если я и падаю, – подумала она, – то падаю не одна».

Потом она приземлилась и побежала: этот сон, каким бы он ни был, развивался быстро. Она бежала за ним, преследуя сон, тишину, может, даже время.

Годы летели. Годы бежали. Если ты разворачиваешься и бежишь за своим детством, ты действительно должен рвать подметки и выкладываться полностью. Двадцать девять, год, когда она начала мелировать волосы (быстрее). Двадцать два, год, когда она влюбилась в футболиста, которого звали Грег Мэллори, и он практически изнасиловал ее после вечеринки в студенческом общежитии (быстрее, быстрее). Шестнадцать, когда она напилась с двумя подружками на обзорной площадке Холма синешейки в Портленде. Четырнадцать… двенадцать…

быстрее, быстрее, быстрее…

Она бежала в сон, догоняя двенадцать, догнала, проскочила сквозь барьер памяти, один из тех, которыми Оно окружило их всех (по вкусу он напоминал холодный туман, заполнивший легкие, которым она дышала во сне), вбежала в одиннадцатилетие, бежала, бежала, как очумелая, бежала, чтобы обогнать дьявола, теперь оглядываясь, оглядываясь…

Пустошь – 12:40

через плечо, выискивая их взглядом, когда, спотыкаясь и оскальзываясь, спускалась вниз по склону. Не видела, пока не видела. Она «действительно приложила его», как иногда говорил ее отец… одной мысли об отце хватило, чтобы по ней прокатилась волна чувства вины и отчаяния.

Она заглянула под хлипкий мост, надеясь увидеть прислоненного к стойке Сильвера, но велосипеда не было. Лежала только горка игрушечного оружия, которое они больше не забирали домой, и ничего больше. Она зашагала по тропе, оглянулась… и вот они: Рыгало и Виктор поддерживали между собой Генри. Все стояли на насыпи, как индейцы-часовые в фильме с Рэндольфом Скоттом. Бледный как смерть Генри указал на нее. Виктор и Рыгало начали помогать ему спуститься по склону. Земля и гравий летели из-под ног.

Беверли долго, словно загипнотизированная, смотрела на них. Потом повернулась и побежала через ручеек, вытекающий из-под моста, игнорируя камни, положенные Беном, расплескивая мелкую воду кроссовками. Она бежала по тропе, горячий воздух врывался в горло. Чувствовала, как дрожат мышцы ног. Сил у нее оставалось немного. Клубный дом. Если бы она успела добраться туда, они бы, наверное, не смогли бы ее поймать.

Она бежала по тропе, ветки хлестали по лицу, по раскрасневшимся щекам, одна ударила по глазу, который начал слезиться. Бев свернула направо, продралась через кусты, вышла на поляну. Увидела, что замаскированные потайная дверца и окно открыты, из них доносится рок-н-ролл. Заслышав шум, Бен Хэнском выглянул из клубного дома. В одной руке он держал коробку мятных леденцов, в другой – комикс Арчи.

Глянул на Бев, у него отвисла челюсть. При других обстоятельствах она нашла бы это смешным.

– Бев, какого черта…

Она не ответила. Позади, не так уж и далеко, трещали ветки. Донеслось сдавленное проклятие. Похоже, Генри оживал. Она молча подбежала к квадратной дыре, с развевающимися волосами, за которые помимо всякой дряни, налипшей, когда она ползла под мусоровозкой, зацепились листочки и обломки веток.

Бен увидел, что она несется на него, будто сто первая воздушно-десантная дивизия, и исчез так же быстро, как и появился. Беверли соскочила вниз, и он неуклюже ее поймал.

– Закрой все, – она тяжело дышала, – ради бога, поторопись, Бен! Они идут сюда!

– Кто?

– Генри и его дружки! Генри рехнулся, у него нож…

Этого Бену хватило. Он отбросил «Джуниор минтс» и комикс. Крякнув, опустил дверцу. Сверху ее покрывали куски дерна. Клей удерживал их на месте. Несколько кусков дерна чуть елозили, но не более того. Беверли поднялась на цыпочки и закрыла окно. Их окутала темнота.

Беверли принялась лихорадочно искать Бена, нашла, в панике крепко прижалась к нему. Через мгновение он тоже обнял ее. Оба стояли на коленях. Внезапно до Беверли дошло, что где-то в темноте продолжает играть транзистор Ричи: Литл Ричард пел «Девочке с этим не сладить».

– Бен… радио… они услышат…

– Господи!..

Он задел ее массивным бедром и чуть не свалил в темноте. Она услышала, как транзисторный приемник упал на землю. «Девочке с этим не сладить, парни стоят и смотрят», – сообщил им Литл Ричард с присущим ему грубоватым энтузиазмом. «Девочке с этим не сладить, – подтвердили подпевающие. – Девочке с этим не сладить!» Бен тоже тяжело дышал. На пару они напоминали два паровых двигателя. Внезапно что-то хрустнуло… и тишина.

– Черт, – вырвалось у Бена. – Я его раздавил. Ричи мне задаст. – Он потянулся к ней в темноте. Она почувствовала, как его рука коснулась одной ее груди и тут же отдернулась, словно обжегшись. Она поискала его, ухватилась за рубашку, потянула к себе.

– Беверли, что…

– Ш-ш-ш…

Он замолк. Они сели рядышком, обнявшись, глядя наверх. Темнота не была кромешной: узкая полоска светилась по одну сторону потайной дверцы, еще три очерчивали окно. Одна из трех – достаточно широкая, чтобы в клубный дом проникал косой луч. Беверли молилась, чтобы Генри с дружками этих щелей не увидели.

Она уже слышала их. Поначалу не могла разобрать слов… потом смогла и крепче прижалась к Бену.

– Если бы она пошла в бамбук, мы бы увидели ее следы. – Голос Виктора.

– Они играют где-то здесь. – Голос Генри звучал напряженно, слова вылетали по одному, словно каждое давалось ему с трудом. – Мне говорил Козявка Талиендо. В тот день, когда нас закидали камнями, они пришли отсюда.

– Да, они играют в войну и все такое, – добавил Рыгало.

Внезапно оглушающие шаги раздались у них над головой: выложенная дерном крыша чуть просела. Земля посыпалась на поднятое лицо Беверли. Один, двое, может, и втроем они стояли на крыше клубного дома. Желудок скрутило. Ей пришлось прикусить губу, чтобы подавить крик. Ладонь Бена легла ей на щеку, прижала ее лицо к его предплечью. Он тоже смотрел вверх, не зная, гадают ли они… или точно знают и разыгрывают их.