– Привет тебе, как дела? – кричал Пеннивайз из свисающей со стола, болтающейся трубки. – Как поживаешь, ты, паршивый черномазый? Привет…

Канзас-стрит – 12:20

…тебе, – сказал Генри Бауэрс. – Как поживаешь, ты, маленькая манда?

Беверли отреагировала мгновенно – повернулась, чтобы убежать. Такой быстрой реакции они не ожидали, и ей, наверное, удалось бы оторваться… если б не волосы. Генри потянулся к ним, схватил несколько длинных прядей и дернул на себя. Ухмыльнулся ей в лицо. Дыхание его было густым, теплым и вонючим.

– Как поживаешь? – спросил ее Генри Бауэрс. – Куда идешь? Собралась снова поиграть со своими говенными друзьями. Я собираюсь отрезать тебе нос и заставить тебя съесть его. Тебе это понравится?

Она пыталась вырваться. Генри смеялся и, держа за волосы, дергал голову из стороны в сторону. Лезвие ножа блестело опасностью в пробивающемся сквозь дымку солнечном свете.

Загудел автомобильный клаксон. Долго и протяжно.

– Эй! Эй! Что это вы делаете? Отпустите девочку!

За рулем хорошо сохранившегося «форда» модели 1950 года сидела старушка. Она свернула к тротуару и наклонялась через укрытое одеялом пассажирское сиденье, чтобы посмотреть в боковое окно. При виде ее сердитого честного лица из глаз Виктора Крисса впервые ушла ошарашенная пустота, и он нервно взглянул на Генри.

– Что?..

– Пожалуйста! – пронзительно закричала Бев. – У него нож! Нож!

Злость на лице старушки сменилась озабоченностью, удивлением и страхом.

– Что вы делаете? Отпустите ее!

На другой стороне улицы – Бев это видела совершенно отчетливо – Герберт Росс поднялся с кресла на своем крыльце, подошел к перилам. Посмотрел на улицу. Лицо его оставалось таким же пустым и бесстрастным, как и у Рыгало Хаггинса. Он сложил газету, повернулся и скрылся в доме.

– Отпустите ее! – пронзительно прокричала старушка.

Генри оскалился и внезапно побежал к ее автомобилю, таща Беверли за волосы. Бев споткнулась, упала на одно колено, а он продолжал ее тащить, вызывая мучительную чудовищную боль. Она чувствовала, как выдираются волосы.

Старушка закричала и торопливо подняла стекло на пассажирской дверце. Генри, не переставая реветь, ударил ножом, и лезвие заскользило по стеклу. Нога старушки сорвалась с педали сцепления старенького «форда», автомобиль трижды дернулся, продвигаясь по Канзас-стрит, въехал правыми колесами на тротуар и заглох. Генри двинулся за ним, по-прежнему таща за собой Беверли. Виктор облизывал губы и оглядывался. Рыгало надвинул бейсболку «Нью-йоркских янки» на лоб и в недоумении принялся ковырять в ухе.

Бев на мгновение увидела бледное, испуганное лицо старушки. Она нажимала на кнопки блокировки дверного замка, сначала на пассажирском сиденье, потом со своей стороны. После этого она повернула ключ зажигания. Двигатель «форда» фыркнул и завелся. Генри замахнулся ногой и ударом сапога сшиб задний фонарь.

– Пошла отсюда, сухожопая старая крыса!

Покрышки взвизгнули, когда «форд» съехал на мостовую. Проезжающему мимо пикапу пришлось огибать его, чтобы не столкнуться. Водитель возмущенно нажал на клаксон. Генри, улыбаясь, повернулся к Бев, и она с размаху врезала ему обутой в кроссовку ногой по яйцам.

Улыбка на губах Генри разом превратилась в гримасу дикой боли. Нож вывалился из руки и запрыгал по тротуару. Другая рука отпустила ее спутанные волосы (напоследок еще раз хорошенько дернув), а потом он упал на колени, пытаясь закричать, держась за промежность. Бев видела свои рыжие волосы, оставшиеся на его руке, и в то же мгновение ужас, который она испытывала, превратился в слепящую ярость. Она глубоко, с всхлипом, вдохнула и смачно харкнула на макушку Генри.

Повернулась и побежала.

Рыгало бросился за ней, но через три шага остановился. Он и Виктор подошли к Генри, который оттолкнул их, а потом, шатаясь, поднялся на ноги, все еще держась за яйца обеими руками; в то лето его били туда уже не в первый раз.

Он наклонился и поднял с тротуара нож.

– …ней, – просипел он.

– Что, Генри? – озабоченно переспросил Рыгало.

Генри повернулся к нему, потное, перекошенное болью лицо пылало такой дикой ненавистью, что Рыгало отступил на шаг.

– Я сказал… пошли… за ней! – удалось выдавить ему, и он заковылял за Беверли, все еще держась за промежность.

– Нам ее теперь не поймать, – неуверенно возразил Виктор. – Черт, да ты еле идешь.

– Мы ее поймаем. – Генри тяжело дышал, его верхняя губа поднималась и опускалась в неосознанной презрительной ухмылке. Капли пота собирались на лбу и скатывались по багровым щекам. – Мы ее поймаем, не боись. Потому что я знаю, куда она шла. Она шла в Пустошь, чтобы встретиться с ее говенными…

«Дерри таун-хаус» – 2:00

– …друзьями, – услышал он голос Беверли.

– Что? – Билл повернулся к ней. Мысли его были далеко. Они шли, держась за руки, молчание только сближало их, усиливая взаимное влечение. Из ее фразы он уловил лишь последнее слово. В квартале от них, сквозь низко висящий туман, светились окна отеля «Таун-хаус».

– Я сказала, вы были моими лучшими друзьями. Единственными на то время друзьями. – Она улыбнулась. – Заводить друзей я никогда не умела, хотя в Чикаго у меня есть близкая подруга. Ее зовут Кей Макколл. Думаю, тебе бы она понравилась, Билл.

– Вероятно. С друзьями у меня тоже не очень, – улыбнулся и он. – А тогда другие нам были и не ну-ужны. – Он видел капельки влаги в ее волосах, ему нравилось, как свет уличных фонарей создавал нимб вокруг головы Беверли.

– Сейчас мне кое-что нужно.

– Ч-что?

– Мне нужно, чтобы ты меня поцеловал, – ответила она.

Он подумал об Одре, и впервые до него дошло, что Одра похожа на Беверли. Задался вопросом, а может, все дело в этом сходстве, благодаря которому ему и хватило духа предложить Одре встретиться в конце той голливудской вечеринки, где их познакомили. Он почувствовал укол вины… а потом обнял Беверли, свою подругу детства.

Ее поцелуй был и требовательным, и теплым, и сладким. Груди прижались к его расстегнутому пиджаку, бедра коснулись его бедер… отодвинулись, коснулись снова. А когда бедра отодвинулись второй раз, он зарылся обеими руками в ее волосы и сам прижался к ней. Она чуть ахнула, ощутив его поднимающийся член, ткнулась лицом ему в шею. И он почувствовал ее слезы, теплые и тайные.

– Пошли, – прошептала она. – Быстро.

Билл взял ее за руку, и они без остановки прошли остаток пути до отеля. Старое фойе, уставленное кадками с растениями, сохраняло увядающее обаяние. Интерьер целиком и полностью соответствовал вкусам лесопромышленников девятнадцатого столетия. В столь поздний час они не увидели никого, за исключением ночного портье, который, положив ноги на стол, смотрел телевизор в своем офисе. Открытая дверь туда находилась за стойкой. Билл нажал кнопку третьего этажа пальцем, который чуть подрагивал… от возбуждения? Нервозности? Вины? Всего перечисленного? Да, конечно, и от почти что безумного счастья и страха. Эти чувства плохо сочетались друг с другом, но, похоже, обойтись без какого-либо не представлялось возможным. Он повел ее по коридору к своему номеру, решив по какой-то не очень понятной причине, что изменять, если уж изменять, надо полностью, то есть у себя, а не у нее. И почему-то подумал о Сьюзен Браун, своем первом литературном агенте и своей первой – когда ему еще не исполнилось и двадцати – любовнице.

«Я изменяю. Изменяю жене». Он пытался это переварить, но происходящее казалось одновременно и реальным, и нереальным. Сильнее всего ощущалась тоска по дому: старомодное чувство отрезанности от привычного мира. Одра, наверное, уже встала, варит кофе, сидит за кухонным столом, возможно, учит роль, возможно, читает роман Дика Френсиса.

Его ключ задребезжал в замочной скважине номера 311. Если бы они пошли в номер Беверли на пятом этаже, то увидели бы мигающую лампочку сообщений на ее телефонном аппарате; ночной портье, который смотрел телевизор, передал бы Беверли просьбу ее подруги Кей немедленно позвонить в Чикаго (после третьего отчаянного звонка Кей он наконец-то вспомнил о том, чтобы надиктовать это сообщение на автоответчик); и после восхода солнца им пятерым, возможно, не пришлось бы скрываться от полиции Дерри. Но они пошли в его номер – как, вероятно, и было предопределено.