Женщина писателя находилась теперь у Оно, живая и неживая – ее разум полностью уничтожил один взгляд на Оно без всех его масок и чар, а все чары, естественно, являли собой зеркала, которые показывали насмерть перепуганному зрителю голографические образы – самое худшее, что таилось в его или ее мозгу, точно так же, как обычное зеркало пускало солнечный зайчик в широко раскрытый, ничего не подозревающий глаз и вызывало слепоту.

Теперь разум жены писателя пребывал с Оно, пребывал в Оно, за пределами метавселенной, в черноте, недоступной Черепахе, в запределье вне всяких пределов.

Она пребывала в глазу Оно; она пребывала в разуме Оно.

Она пребывала в мертвых огнях.

Да, чары эти были удивительные. Взять, к примеру, Хэнлона. Он этого не помнил, во всяком случае, на сознательном уровне, но его мать могла бы рассказать ему, откуда взялась птица, которую он видел в развалинах Металлургического завода. Шестимесячным младенцем мать оставила его спать в детской кроватке у дома, а сама пошла на задний двор, чтобы развесить выстиранные пеленки и подгузники. Его дикие крики заставили ее прибежать обратно. Большая ворона сидела на спинке кроватки и клевала малютку Майка, как злое существо из сказки, какие рассказывают в детской. Майк кричал от боли и ужаса, но не мог отогнать ворону, почуявшую легкую добычу. Мать врезала вороне кулаком и прогнала прочь, увидела, что ворона в двух или трех местах клюнула Майка в пухлые ручки, оставив кровавые следы, и отвезла к доктору Стиллвэгону, чтобы сделать малышу прививку от столбняка. Какая-то часть Майка запомнила это навсегда – крошечный ребенок, гигантская птица, – и когда Оно пришло к Майку, тот вновь увидел гигантскую птицу.

Но когда еще один слуга Оно, муж той девочки из прошлого, притащил женщину писателя, Оно не стало надевать маску – у себя дома Оно никогда этого не делало. Слуга-муж глянул и упал, умерев от шока, его лицо посерело, глаза залила кровь, хлынувшая из мозга, где лопнул с десяток сосудов. Жена писателя выдала только одну яркую, полную ужаса мысль – ДОРОГОЙ ИИСУС ОНО ЖЕНСКОГО ПОЛА, – и на том мысленный процесс оборвался. Она заплыла в мертвые огни. Оно спустилось со своего места и позаботилось о физических останках женщины: подготовило к тому, чтобы в последующем подкормиться ими. И теперь Одра Денбро висела высоко посреди всего, опутанная нитями паутины, с головой, свешивающейся на плечо, с широко раскрытыми и остекленевшими глазами, оттянутыми вниз пальцами ног.

Но в них оставалась сила. Она уменьшилась, но оставалась. Они приходили сюда детьми и каким-то образом, не имея шансов, вопреки тому, что должно было быть, вопреки тому, что могло быть, тяжело ранили Оно, почти убили, заставили удрать в глубины земли, где Оно съежилось, раненое, страдающее, ненавидящее и дрожащее, в растекающейся луже собственной необыкновенной крови.

Вот вам и еще новое, если угодно: впервые за бесконечную историю существования Оно потребовался план; впервые Оно обнаружило, что боится просто получить желаемое с Дерри, своих личных охотничьих угодий.

Оно всегда и хорошо кормилось детьми. Многих взрослых Оно использовало в своих целях (при этом они и не знали, что их используют), и за долгие годы некоторые даже пошли в пищу – у взрослых есть свои ужасы, их железы тоже можно подоить, открыть до такой степени, что все реагенты страха выплеснутся в тело и придадут мясу особый вкус. Но страхи взрослых очень уж сложные. У детей они проще и обычно куда более сильные. Страхи детей зачастую фокусируются на чем-то одном… а если нужна приманка, какой ребенок устоит перед клоуном?

Смутно Оно понимало, что эти детки каким-то образом обратили против Оно его же оружие, случайно, разумеется (не специально же, не по наущению Другого), объединив семь чрезвычайно впечатлительных разумов, тем самым подвергнув Оно серьезной опасности. Поодиночке любой из них стал бы едой и питьем для Оно, и, если бы они не собрались вместе, Оно, конечно же, отыскало бы их одного за другим: богатое воображение каждого привлекло бы Оно точно так же, как льва влечет к водопою запах зебры. Но вместе они раскрыли тревожащий секрет, о котором Оно не имело ни малейшего понятия: у веры есть оборотная сторона. Если десять тысяч средневековых крестьян могут создать вампиров, веря в их существование, то может найтись один человек – возможно, ребенок, – который представит себе, что для убийства вампира требуется осиновый кол. Но кол – это всего лишь безобидная деревяшка; вера – дубина, которая вгоняет кол в тело вампира.

И однако, в конце Оно удалось спастись, уйдя в глубину, и вымотанные, охваченные ужасом дети предпочли не преследовать Оно, когда их враг был наиболее уязвим. Предпочли поверить, что Оно мертво или умирает, и вернулись на поверхность.

Оно знало об их клятве, знало, что они вернутся, как лев знает, что зебра вернется к водопою. Оно начало планировать еще до того, как стало погружаться в сон. Знало, что проснется исцеленным, обновленным, тогда как детство каждого из семерых сгорит, как толстая свеча. Прежняя сила их воображения приглушится и ослабнет. Они более не смогут представить себе, что в Кендускиге водятся пираньи, или что, наступив на трещину, ты можешь сломать матери спину, или что твой дом сгорит, если ты убьешь севшую на тебя божью коровку. Вместо этого они будут верить в страховой полис. Вместо этого они будут верить, что к обеду необходимо вино, хорошее, но не знаменитое, что-то вроде «Пуйи-Фюиссе» 145 трехлетней выдержки, и пусть бутылка немного постоит открытой, хорошо, официант? Вместо этого они будут верить, что каждая таблетка «Ролэйд» нейтрализует в сорок семь раз больше кислоты, содержащейся в желудочном соке, чем весит сама. Вместо это они будут верить общественному телевидению, будут верить политику Гэри Харту, будут бегать от инфаркта, перестанут есть красное мясо, чтобы избежать рака прямой кишки. Они будут обращаться к доктору Рут 146, если им захочется хорошо потрахаться, и к проповеднику Джерри Фолуэллу, если понадобится спасти свою душу. И с каждым уходящим годом их фантазии будут мельчать. Оно знало, что, проснувшись, позовет их назад: страх – плодородная почва, и взрастает на ней ярость, а ярость требует отмщения.

Оно собиралось позвать их, а потом убить.

Да только теперь, когда они уже шли, страх вернулся. Они выросли, и воображение у них ослабло, но не так сильно, как хотелось бы. Оно почувствовало не предвещающее ничего хорошего, тревожащее нарастание их силы, когда они собрались вместе, и впервые задалось вопросом: а не ошибка ли принятое решение?

Но с чего такой минор? Выбор сделан, и все не так уж плохо. Писатель наполовину свихнулся из-за своей жены, и это хорошо. Писатель – самый сильный из них, он все эти годы готовил свой разум к этому столкновению, и когда писатель умрет, облепленный собственными кишками, когда их драгоценный Большой Билл умрет, остальные станут легкой добычей.

Оно покормится всласть… а потом, возможно, опять уйдет в глубину. И заснет. На какое-то время.

В тоннелях – 4:30

– Билл! – крикнул Ричи в отдающую эхом трубу. Он продвигался вперед как мог быстро, но недостаточно быстро. Помнил, как детьми они шли по трубе, которая уводила от насосной станции в Пустоши. Теперь он полз на четвереньках, и труба казалась очень уж узкой. Очки постоянно соскальзывали на кончик носа, и он то и дело поднимал их к переносице. Он слышал Бев и Бена, ползущих следом.

– Билл! – вновь закричал он. – Эдди!

– Я здесь! – донесся до него голос Эдди.

– Где Билл? – прокричал Ричи.

– Впереди! – отозвался Эдди. Совсем близко, и Ричи скорее почувствовал, чем увидел его. – Он не станет ждать!

Голова Ричи стукнулась о ногу Эдди. Через миг голова Бев уперлась Ричи в зад.