Не отдавая себе отчета, что собирается заговорить, Эдди произносит:

– Руку мне сломал Генри Бауэрс. Помните?

Майк кивает.

– Перед тем как пропал Патрик Хокстеттер. Числа я не помню.

– Я помню, – бесстрастно отвечает Эдди. – 20 июля. Хокстеттер считался пропавшим… с?.. Двадцать третьего?

– С двадцать второго, – поправляет его Беверли Роган, хотя не говорит им, почему так уверена в дате: дело в том, что она видела, как Оно утащило Хокстеттера. И она не говорит им, хотя верила тогда, как верит и сейчас, что Патрик Хокстеттер к тому моменту совсем рехнулся, был еще безумнее, чем Генри Бауэрс. Она им скажет, но сейчас очередь Эдди. Она им скажет после Эдди, а потом, полагает она, Бен расскажет о развязке тех июльских событий… серебряной пуле, которую они так и не решились сделать. «Трудно представить себе более кошмарную повестку дня», – думает Беверли… но почему она охвачена такой безумной радостью? И когда она в последний раз чувствовала себя такой молодой? Она едва может усидеть на месте.

– Двадцатое июля, – повторяет Эдди, передвигая ингалятор по столу от одной руки к другой. – Через три или четыре дня после истории с дымовой ямой. Остаток лета я провел в гипсе. Помните?

Ричи хлопает себя по лбу характерным жестом, который они все помнят с тех давних дней, и Билл думает с улыбкой и тревогой, что на мгновение Ричи действительно выглядел как Бивер Кливер.100

– Ну как же, разумеется! Рука у тебя была в гипсе, когда мы пошли в тот дом на Нейболт-стрит, так? И потом… в темноте… – Но тут Ричи трясет головой, на лице написано недоумение.

– Что, Ри-ичи? – спрашивает Билл.

– Еще не могу вспомнить эту часть, – признается Ричи. – А ты?

Билл медленно качает головой.

– Хокстеттер был с ними в тот день, – говорит Эдди. – Тогда я в последний раз видел его живым. Может, им заменили Питера Гордона. Думаю, Бауэрс больше не хотел иметь с Питером никаких дел. После того, как тот сбежал в день битвы камней.

– Они все умерли, так? – ровным голосом спрашивает Беверли. – После Джимми Каллума умирали только дружки Бауэрса… или его бывшие дружки.

– Все, кроме Бауэрса, – соглашается Майк, глянув на воздушные шарики, привязанные к аппарату для просмотра микрофильмов, – Бауэрс в «Джунипер-Хилл». Частной закрытой психиатрической лечебнице в Огасте.

– И к-как о-они с-сломали тебе руку, Э-Эдди?

– Твое заикание усиливается, Большой Билл, – без тени улыбки говорит Эдди и допивает джин со сливовым соком.

– Не обращай внимания. Ра-асскажи нам.

– Расскажи нам, – повторяет Беверли и легонько касается пальцами его предплечья. Боль простреливает руку.

– Хорошо. – Эдди вновь наполняет стакан, смотрит в него и начинает: – Через пару дней после того, как я вернулся домой из больницы, вы пришли ко мне и показали эти серебряные шарики. Ты помнишь, Билл?

Билл кивает.

Эдди смотрит на Беверли:

– Билл спросил тебя, выстрелишь ли ты ими, если до этого дойдет… потому что в меткости никто не мог сравниться с тобой. Кажется, ты ответила «нет»… что ты слишком боишься. И ты сказала нам что-то еще, но я никак не могу вспомнить, что именно. Вроде бы… – Эдди высовывает язык и почесывает кончик, словно сдирает что-то прилипшее. Ричи и Бен улыбаются. – Что-то связанное с Хокстеттером?

– Да, – кивает Беверли. – Я расскажу, когда ты закончишь. Валяй.

– После того, после того, как вы все ушли, ко мне в комнату зашла мать, и мы крепко поссорились. Она не хотела, чтобы я и дальше общался с кем-то из вас. И она могла заставить меня согласиться… умела она, умела найти подход к мальчику, вы понимаете…

Билл снова кивает. Он помнит миссис Каспбрэк, необъятную женщину со странным лицом, лицом шизофренички, которое могло выглядеть каменным, яростным, несчастным и испуганным одновременно.

– Да, она могла убедить меня согласиться, – повторяет Эдди. – Но кое-что еще случилось в тот день, когда Бауэрс сломал мне руку. Нечто такое, что действительно меня потрясло.

С его губ слетает легкий смешок, он думает: «Это действительно меня потрясло, все так… и это все, что ты можешь сказать? Какой смысл говорить, если ты не можешь сказать людям, что ты действительно чувствуешь? В книге или в кино то, что выяснилось перед тем, как Генри Бауэрс сломал мне руку, изменило бы всю мою жизнь, и ничего не пошло бы так, как пошло… в книге или кино я обрел бы свободу. В книге или кино мне не пришлось бы держать в моем номере в «Таун-хаусе» целый чемодан таблеток, я не женился бы на Майре, не принес бы сюда этот идиотский гребаный ингалятор. В книге или кино. Потому что…»

Внезапно, на глазах у всех, ингалятор Эдди сам по себе катится по столу. И когда катится, издает сухое шуршание, похожее на звук маракаса 101, или на перекатывание маленьких косточек, или даже на смех. Добравшись до противоположного края стола, между Ричи и Беном, ингалятор подпрыгивает в воздух и падает на пол. Ричи пытается его схватить, но раздается резкий крик Билла:

– Не т-трогай его!

– Воздушные шарики! – кричит Бен, и они все поворачиваются. На шариках, которые привязаны к аппарату для просмотра микрофильмов, теперь надпись: «ЛЕКАРСТВО ОТ АСТМЫ ВЫЗЫВАЕТ РАК!» Под слоганом оскаленные черепа.

Они взрываются в два приема, сначала половина, потом остальные.

Эдди смотрит на это действо, во рту пересыхает, знакомое ощущение удушья начинает сужать дыхательные пути зажимными болтами.

– Кто с-сказал тебе и ч-что тебе сказали?

Эдди облизывает губы, хочет пойти за ингалятором, но не решается. Кто знает, чем он теперь наполнен?

Он думает о том дне, 20 июля, о том, как мать дала ему чек, со всеми заполненными графами, за исключением суммы прописью, и доллар наличными для него – карманные деньги.

– Мистер Кин, – отвечает он, и собственный голос доносится до ушей издалека. – Мне сказал мистер Кин.

– Не самый лучший человек в Дерри, – отмечает Майк, но Эдди, ушедший в свои мысли, едва слышит его.

Да, тот день выдался жарким, но в торговом зале «Аптечного магазина на Центральной» царила прохлада, деревянные лопасти вентиляторов лениво вращались под лепным потолком, в воздухе стоял умиротворяющий запах изготовляемых на месте порошков и готовых лекарств. В этом месте продавали здоровье – его мать не произносила этих слов вслух, но свято верила в них, и в свои одиннадцать с половиной лет Эдди даже не подозревал, что его мать может ошибаться, в этом или чем-то еще.

«Что ж, мистер Кин положил этому конец», – думает он теперь с ностальгической злостью.

Он помнит, что какое-то время провел у стойки с комиксами, вращал ее, чтобы посмотреть, нет ли новых выпусков «Бэтмена», или «Супербоя», или его фаворита, «Пластичного человека». Он уже отдал список матери (она посылала его в аптеку, как других мальчиков посылали в бакалейную лавку на углу) и ее чек мистеру Кину; тот подбирал все необходимое, проставлял в чеке нужную сумму и давал Эдди расписку, чтобы потом мать могла списать эти деньги со своего банковского счета. Эдди не видел в этом ничего необычного. Три различных лекарства для матери, плюс бутылка геритола, потому что, как она загадочно сказала ему: «В нем много железа, Эдди, а женщинам железа нужно больше, чем мужчинам». Еще его витамины, бутылка «Эликсира доктора Суэтта» для детей… и, разумеется, его лекарство от астмы.

Все всегда шло по заведенному порядку. Потом он заглянул бы в «Костелло-авеню маркет» со своим долларом и купил два шоколадных батончика и «пепси». Съел бы батончики, выпил «пепси» и всю дорогу домой бренчал бы мелочью в кармане. Но этот день выдался другим; закончить его Эдди предстояло в больнице, что уже говорило об отличии этого дня от всех прочих, однако заведенный порядок начал нарушаться раньше – когда его позвал мистер Кин. Потому что вместо того, чтобы вручить Эдди большой белый пакет, набитый лекарствами, и отдать расписку, а потом убедиться, что Эдди засунул ее глубоко в карман, откуда она не выпадет, мистер Кин задумчиво посмотрел на него и сказал: