Он смотрел на них. Они молчали.

– Со всеми понятно, кроме тебя, – наконец указал Билл. – Что случилось с тобой, Майки?

– Разве не очевидно? – он улыбнулся. – Я оставался здесь.

– Не давал погаснуть маяку, – добавил Бен. Билл вздрогнул, резко повернулся к нему, но Бен пристально смотрел на Майка и ничего не заметил. – И меня такой расклад не радует, Майк. Более того, при таком раскладе я чувствую себя говнюком.

– Аминь, – выдохнула Беверли.

Майк покачал головой:

– Вы не должны чувствовать за собой вину, никто. Или вы думаете, что я остался здесь по собственному выбору, точно так же, как вы, любой из вас, решил уехать? Черт, мы же были детьми. По той или иной причине ваши родители уехали из Дерри, а вас взяли с собой, как багаж. Мои родители остались. Это действительно был их выбор? Наши родители сами так решили? Не думаю. Кем принималось решение, кому уезжать, а кому оставаться? Решала удача? Судьба? Оно? Какая-то другая высшая сила? Не знаю. Но точно не мы. Поэтому нечего корить себя.

– Ты… не злишься? – застенчиво спросил Эдди.

– Я был слишком занят, чтобы злиться, – ответил Майк. – Долгое время я наблюдал и ждал… думаю, наблюдал и ждал задолго до того, как понял, что делаю, но последние пять лет или около того пребывал, можно сказать, в состоянии боевой готовности. С начала этого года я стал вести дневник. А когда человек пишет, он думает интенсивнее… а может, лучше сосредотачивается на главном. И когда я писал дневник, я среди прочего думал о природе Оно. Оно изменяется, мы это знаем. Я думаю, Оно манипулирует людьми и оставляет на людях свои отметины, только в силу того, что такая уж у Оно сущность – все равно что ты ощущаешь на себе запах скунса даже после того, как долго отмокал в ванне, если он «разрядился» где-то поблизости от тебя. Или как кузнечик метит твою ладонь, выделяя какую-то жижу, если ты его ловишь.

Майк медленно расстегнул рубашку, развел полы в сторону. На груди, между сосками, они увидели розовые загогулины шрамов на гладкой коричневой коже.

– Как когти оставляют шрамы.

– Оборотень. – Ричи едва не стонал. – Господи Иисусе, Большой Билл, оборотень! Когда мы пошли на Нейболт-стрит!

– Что? – спросил Билл. Голосом человека, вырванного из сна. – Что, Ричи?

– Ты не помнишь?

– Нет… а ты?

– Я… почти вспомнил… – Ричи замолчал, растерянный и испуганный.

– Ты говоришь, эта тварь – не зло? – спросил Майка Эдди. На шрамы он смотрел как зачарованный. – Что Оно – некая часть… естественного порядка?

– Оно – не часть того естественного порядка, который мы понимаем или оправдываем, – ответил Майк, застегивая рубашку, – и я считаю целесообразным исходить именно из того, что мы понимаем: Оно убивает, убивает детей, и это плохо. Билл понял это раньше нас. Ты помнишь, Билл?

– Я помню, что хотел убить Оно. – И впервые (с тех пор и до конца) услышал, что произнес это слово с большой буквы. – Но в мировом масштабе я сей предмет не рассматривал, если вы понимаете, о чем я… просто хотел убить Оно, потому что Оно убило Джорджа.

– И по-прежнему хочешь?

Билл тщательно обдумал вопрос. Посмотрел на свои руки, лежащие на столе, вспомнил Джорджа в желтом дождевике, с поднятым капюшоном, с бумажным корабликом, обмазанным парафином, в одной руке. Посмотрел на Майка.

– Е-еще больше, чем прежде.

Майк кивнул, словно именно это и ожидал услышать.

– Оно оставило отметину на каждом из нас. Оно подчиняло нас своей воле, как подчиняло весь город, изо дня в день, даже в те долгие периоды, когда спало или зимовало, или что там делало между… периодами большей активности. – Майк поднял палец. – Но если Оно подчиняло нас своей воле, мы, в свою очередь, воздействовали своей волей на Оно. Мы остановили Оно, оборвали цикл. Я знаю, мы это сделали. Мы напугали Оно? Нанесли болезненный удар? Я думаю, да. Я думаю, мы очень близко подошли к тому, чтобы убить Оно, раз уж решили, что убили.

– Но эту часть ты не помнишь, так? – спросил Бен.

– Нет. Я могу вспомнить все до четырнадцатого августа 1958 года, можно сказать, в мельчайших подробностях. Но с того дня и до четвертого сентября или около того, когда мы снова пошли в школу, – полная пустота. Нет даже смутных воспоминаний – все стерто. За одним исключением. Я вроде бы помню Билла, что-то кричащего о мертвых огнях.

Рука Билла судорожно дернулась. Задела одну из пустых бутылок, которая свалилась на пол и грохнула, как бомба.

– Ты поранился? – привстав, спросила Беверли.

– Нет, – ответил Билл. Хриплым, сухим голосом. Кожа покрылась мурашками. Череп будто увеличивался в размерах. Билл буквально почувствовал,

(мертвые огни)

как он все сильнее и сильнее растягивает кожу на лице.

– Я подниму…

– Нет, сядь. – Билл хотел посмотреть на нее и не смог. Не мог отвести глаз от Майка.

– Ты помнишь мертвые огни, Билл? – мягко спросил Майк.

– Нет. – Губы у него онемели, как случается, когда стоматолог чуть переусердствует с новокаином.

– Ты вспомнишь.

– Очень надеюсь, что нет.

– Все равно вспомнишь, – ответил Майк. – Но пока… нет. Я тоже не помню. А кто-нибудь из вас?

Все покачали головами.

– Но мы что-то сделали, – ровным тоном продолжил Майк. – В какой-то момент смогли создать что-то вроде групповой воли. В какой-то момент вышли на какой-то особый уровень взаимопонимания, сознательно или бессознательно. – Он нервно поерзал. – Господи, как же мне хочется, чтобы Стэн был с нами. У меня есть ощущение, что Стэн, с его склонностью к упорядоченности, смог бы выдвинуть какую-нибудь идею.

– Может, и смог бы, – кивнула Беверли. – Может, потому-то он и покончил с собой. Может, он понимал, что если и было какое-то волшебство, то для взрослых оно не сработает.

– А я думаю, что сработает, – возразил Майк. – Потому что у нас шестерых есть еще одна общая особенность. Любопытно, кто-нибудь понял, о чем я?

На этот раз Билл открыл рот – и тут же его закрыл.

– Ну же. – Майк смотрел на него. – Ты знаешь, что это. Я это вижу по твоему лицу.

– Не уверен, что знаю, – ответил Билл, – но думаю, что м-мы все бездетны. Это т-так?

Последовали мгновения изумленного молчания.

– Да, – кивнул Майк. – Так.

– Матерь Божья и все ангелы! – негодующе воскликнул Эдди. – И какое отношение имеет все это к цене фасоли в Перу? С чего ты решил, что у всех в этом мире должны быть дети? Это же бред!

– У вас есть дети? – спросил Майк.

– Если ты, как и говорил, не упускал нас из виду, то чертовски хорошо знаешь, что нет. Но я по-прежнему считаю, что это ничего не значит.

– Вы пытались зачать ребенка?

– Мы никогда не предохранялись, если ты об этом, – проговорил Эдди с трогательным достоинством, но щеки его заметно покраснели. – Так уж вышло, что моя жена немного… Черт. Она очень уж толстая. Мы ходили к врачу, и она сказала нам, что у моей жены, возможно, никогда не будет детей, если она не похудеет. Это что, преступление?

– Расслабься, Эдс, – вмешался Ричи, наклоняясь к нему.

– Не называй меня Эдсом и не вздумай ущипнуть за щеку! – взвился Эдди, поворачиваясь к Ричи. – Ты знаешь, я этого терпеть не могу. Никогда не мог!

Ричи отпрянул, моргая.

– Беверли? – спросил Майк. – Как насчет тебя и Тома?

– Детей нет, – ответила она. – И мы не предохраняемся. Том хочет детей… и я, разумеется, тоже, – торопливо добавила она, оглядев всех. Билл подумал, что глаза у нее очень уж блестят. Как у актрисы, старающейся хорошо сыграть. – Просто пока не получалось.

– Ты проходила эти обследования? – спросил Бен.

– Да, конечно. – С губ Беверли сорвался легкий смешок, больше похожий на хихиканье. И тут на Билла снизошло озарение, как иногда случается с людьми любопытными и проницательными: внезапно он многое уяснил о Беверли и ее муже Томе, он же самый чудесный человек во всем мире. Беверли сдала все необходимые анализы и прошла все обследования. Но он предположил, что этот чудесный человек, ее муж, с порога отверг мысль о том, что со спермой, выработанной в священных яичках, может быть что-то не так.