Он опоздал. Тяжёлые железные кованые ворота крепости закрылись, перед ними расхаживал часовой.
Степан подбежал к нему:
— Скажи, друг, посадили сюда юродивую?
— Какую ещё юродивую? — раздражённо пробормотал часовой и, наставив на Степана кремнёвое ружьё, закричал: — Отойдь, стрелять буду...
Так и не добился ничего Степан. Затемно вернулся домой и решил с утра ехать в Тайную канцелярию, к всесильному и всемогущему начальнику этого инквизиционного суда России Александру Ивановичу Шувалову.
Всю ночь он промаялся, представляя себе, как сидит в каменном сыром мешке Ксения, да небось ещё и железа погромыхивают на её ногах и руках.
С раннего утра Степан уже был на ногах. Надел свой полковничий мундир императорской, недавно расформированной капеллы, приказал запрячь в карету лучших лошадей и покатил к дому Шувалова. Он ещё прежде разузнал, Шувалов не живёт теперь во дворце, где занимал лучшие апартаменты с незапамятных времён, рядом с покоями императрицы Елизаветы. Степан подумал о том, что большие перемены в государстве, в столице как-то обошли его стороной, только и всего, что выдали ему отставку, но для него, в его состоянии сейчас это самое лучшее. А кто теперь в Тайной канцелярии, да и вообще существует ли она? С такими смутными мыслями в голове он подъехал ко дворцу Шувалова...
Его долго не принимали, и он маялся в передней, огромной высоченной комнате с большими, до пола, окнами, затянутыми аксамитовыми шторами.
Наконец на лестнице из белого мрамора, укутанной тяжёлым толстым ковром, послышались шаркающие шаги, и вниз спустился сам Александр Иванович. Помаргивая правым глазом, подрагивая всею правой половиной лица, Александр Иванович выслушал сбивчивую речь Степана и коротко сказал:
— В крепости... И не проси, сам не знаю хорошенько, у дел ли я ещё. А только числится в государственных преступниках. Да кто ты ей?
Степан объяснил, что после смерти брата он как бы отвечает за юродивую, что она сошла с ума и вообще разве можно арестовывать дуру, сумасшедшую, не ведающую, что творит и что говорит...
— Государь приказал посадить её под арест, в железа заковать, и никаким просьбам не поддаётся. Его уж просили... А ты вот что, поезжай-ка к голубушке Елизавете Романовне Воронцовой. Она только и поможет, а так никто государя не переупрямит.
Всё-таки Шувалов разрешил Степану повидаться с Ксенией...
С сильно бьющимся сердцем всходил Степан на каменные пороги крепости, спускался по узким каменным лестницам, слушал ржавый звон огромных ключей. Звуки как будто глохли под каменными сводами крепости, где в толстенных стенах устроены были каменные мешки-казематы для заключённых. Тот, кто однажды попадал сюда, не мог и мечтать когда-нибудь выбраться на волю...
В маленькой каменной клетушке, едва два на три метра, на охапке соломы сидела Ксения. Одна рука и нога её были прикованы к огромному железному кольцу в стене. Она сидела неподвижно, вперив взгляд в каменный пол, поджав ноги и как будто не слыша и не видя ничего происходящего.
Толстая железная решётка в передней стене позволяла видеть заключённого и разговаривать с ним.
Тюремный сторож остановился перед решёткой. Молча кивнул он головой Степану и отодвинулся в сторону.
— Ксения, — едва слышно вымолвил Степан.
Она не услышала, не поняла, не подняла глаз.
— Ксения, ты ли это?
— Кто это Ксению зовёт, — пробормотала юродивая. — Давно уж её на свете нет...
— Это я, Степан, брат твоего мужа, — продолжал Степан всё так же тихо.
И вдруг Ксения вскочила на ноги, рванулась к решётке. Цепи натянулись, зазвенели.
— Степанушко, милый, скорей... — закричала она.
Он прижался к самой решётке, ловя её слова, ловя её взгляд, голубое мерцание её глаз, глядя на бледный закушенный рот.
— Скорей, беги. Лесная, двадцать. Голубевы там живут, пусть сей же час бегут на Охту. Там муж жену хоронит... Могут не успеть, беги скорей...
Он рванулся от решётки, поражённый услышанным.
— Ксения, я тебя отсюда вызволю, — тоже закричал он.
— Скорей беги, слышишь, скорей, не мешкай.
— Ксения, я пришёл повидать тебя. О каком муже ты говоришь, о какой жене?
— Не спрашивай ничего, беги скорей, ещё успеешь...
Он пытался что-то сказать, разглядеть её, но она, словно не слыша его слов, гнала и гнала его на какую-то незнакомую ему улицу, кричала, торопила.
Он уже уходил, а она всё кричала ему вслед:
— Скорей, да не забудь, Голубевы они, Голубевы...
Ошеломлённый, вышел Степан к дрожкам, стоявшим во дворе крепости. Что это, куда она посылает его, куда торопит...
Что ж, если она сказала, значит, надо ехать, сыскать эту улицу, сыскать Голубевых. Он только горько усмехнулся и сел в дрожки. Что за Голубевы, что за дела?
Улица Лесная сыскалась быстро, недалеко от крепости, и дом Степан тоже нашёл скоро. Покосившийся, осевший на один бок домишко весь почернел, крыша словно бы пришлёпнула его к земле, тесовая дранка почернела и позеленела от дождей и заросла мхом. Крохотные окошки глядели на улицу слепо и уныло. Ни забора, ни калитки у дома не было, и Степан прямо по нерасчищенной полосе снега зашагал к низенькой двери с железным засовом.
Постучал, не получил ответа и потянул засов.
Дверь со скрипом отворилась. Перед глазами оказалась узенькая лестница, ведущая в жилые комнаты. Чистый девичий голос пел, раскатываясь в тёплом воздухе низеньких комнатушек сочно и нежно.
Степан постучал в стенку, чтобы предупредить о себе хозяев, покашлял для верности. В комнатах замолчали, и старушечий заскорузлый голос спросил:
— Кто там?
— Курьерская почта, — невесело пошутил Степан.
Высунулись два лица: нежное — тонкое девичье и старое — сморщенное, вдовье.
Обе испугались, но не подали виду и пригласили войти.
— Я поспешно, — сказал, сам дивясь себе, Степан. — Тут, что ли, живут Голубевы?
— Да, это мы, — нежно пропел девичий голос, и девушка растерянно показала рукой на старушку, — мамаша и я...
— Ничему не удивляйтесь, — снова сказал Степан, всё ещё стоя в самом низу крохотной лестницы. — Знаете вы юродивую Ксению, она ещё называет себя Андреем Петровым?
Обе растерянно переглянулись. Бывала у них Ксения, да уж давно не заходит.
— Простите за ради Христа, — серьёзно сказал Степан, — но вот вишь какая задача. Она сказала, да наказывала скоро-скоро бежать на Охту. Там-де муж жену хоронит. Не знаю я, — честно признался Степан, — а только кричала криком, чтоб скорее вы шли на кладбище, на Охту...
— Вот так новость, — рассмеялась молодая Голубева, — что нам за дело до какого-то мужа, до какой-то жены... Да вы проходите, мы вас чайком угостим, у нас как раз самовар поспел...
Степан нахмурился. Он и сам толком ничему не верил, но боялся даже в малом ослушаться Ксении.
— У меня тут дрожки, — смущённо пробормотал он, — может быть, я вас и подвезу.
— Никуда мы не поедем, — посуровела, поджав морщинистые губы, старуха Голубева. — Это ж надо... Да и вас мы не знаем, кто вы такой...
— Ну, ежели боитесь, идите пешком, а я вслед вам поеду, — продолжал настаивать Степан.
— Вот чудеса, — опять рассмеялась молодая девушка, — вдруг входит человек и приказывает, чтобы мы куда-то бежали...
Старуха остро посмотрела на девушку. Алые губы, русая коса, заплетённая голубой лентой, широкие серые глаза, румянец во всю щёку. Белое платье из простенькой материи сидит на ней как влитое, и вся она, плотная, свежая, как наливное яблочко.
— Не убудет от вас, — сердито громыхнул Степан. — Может, и не надо ходить, да только юродивая кричала, а она зря не кричит...
— Собирайся, Наталья, — кивнула старуха. — Пошли, заодно и прогуляемся...
— Ну, мамаша, смешная вы какая, — упрямо дёрнула плечом Наталья. — Право, какие-то сказки.
— Собирайся, — уже строже повторила мать, и Наталья кинулась в комнаты.
