Глава V
Что ей вздумалось ехать в церковь Смоленской Божьей Матери? Знала, что достроили, знала, что будет первое богослужение, но знала и то, что двор царский вряд ли будет. Далеко от Невской першпективы, почти на самой окраине города, далеко от дворцов и богатых усадеб. Здесь жила нищета, ремесленники, рабочие, бедный люд, голытьба. Строили церковь долго, каждая копеечка шла в дело, помогали все чем могли. Больше собирали по грошу бедняки, жестяная банка с дыркой, висящая на воротах, никогда не бывала пуста. Даже нищие лишнего «царя на коне» — копейку — бросали в банку.
Церковка поднялась на загляденье. Бедные купола её не сверкали золотом и медью, были просто окрашены в нестерпимо голубой цвет, но золотой небольшой крест увенчивал главный купол, а белая колокольня вздымалась ввысь на три перехода, и колокола её блестели медными переливами.
Что вдруг ей, Екатерине Романовне Дашковой, взбрендило ехать в такую даль, когда после всего пережитого и начавшихся неприятностей на неё налетели боли в левой руке и ноге, ещё недавно, во время зимних холодов отнявшихся было, но потом начавших действовать под напором сильных кровопусканий и растираний народными средствами — травами и настоями.
Она знала, что князя Михайлы не будет до позднего вечера, да и вообще вернётся ли в эту ночь домой — неизвестно. Его назначили подполковником лейб-кирасирского полка, полковником в котором числилась сама Екатерина, императрица. Романовна с тоской думала о том, какие всё это вызовет расходы. Князь Михайла денег не жалел на обустройство своё и всего полка, а казна пуста, императрица денег гвардии не давала.
И Романовна знала: взять неоткуда, и так уж заграничной армии не платили жалованья восемь месяцев.
А тут кавалерия — значит, надо справлять полную подполковничью форму — летнюю и зимнюю походную, парадную, полную парадную для пешего и конного строя, бальную, шинель обыкновенную и парадную, двух лошадей хороших кровей...
Она прикидывала, где взять денег. Назначение её самой статс-дамой, первой фрейлиной двора её императорского величества, тоже требовало денег — наряды бальные, наряды на выход императрицы, украшения, драгоценности.
Но о себе она всегда думала в последнюю очередь. А вот князю Михайле всё это требовалось быстро. Он, как примерный сын, отдал после смерти отца всё управление подмосковными имениями своей матери, а сам получил от неё достаточную сумму, чтобы только содержать дом, но не блистать на парадах и балах.
Она усмехнулась, вспомнив, как смеялась над богатейшей семьёй Александра Ивановича Шувалова, несметным богатствам которого завидовали все, не только она сама. Вспомнила, что шила его жена платья на целое полотнище уже, чем полагалось, тратилась только на самые простые материи, а уж серьги с бриллиантами и вовсе не носила. Дочек своих тоже одевала кое-как.
Тогда она смеялась, а теперь сама задумалась, сколько же это стоит — жить при дворе, блистать в обществе. Ну там, ладно, Шувалова всё делала от скупости, от жадности, от алчной надежды ещё больше прибрать к рукам, вызывая жалость своим бедным нарядом. А тут...
И действительно, чего её потащило в Смоленскую церковь? Она отстояла всю долгую службу, вдоволь наглоталась ладанного дыма, и голова её кружилась, когда она вышла на новенькую паперть, где уже собралось несметное количество нищих. Романовна, как всегда, взяла с собой небольшой мешочек с медными денежками и для приличия одарила нескольких калек, сидевших у самого входа.
И внезапно остановилась перед красивой статной женщиной, сидевшей на приступке паперти. Женщина не кланялась, не бормотала просительные слова, не протягивала белую твёрдую руку за милостыней. Она словно бы задумалась о чём-то своём, голубые большие глаза с тёмными ресницами смотрели в какую-то одной ей ведомую даль. Зелёная юбка её свободно лежала на ступенях, красная кофта, прорванная в нескольких местах, небрежно свисала с плеча. Длинная суковатая палка лежала у её ног. Ни мешка, ни нищенской сумы, ни даже карманов не было у этой женщины, сидевшей в толпе нищих и калек как у себя дома.
Княгиня остановилась перед юродивой, она уже поняла, что это Ксения, и протянула ей копейку.
Юродивая не подняла на неё глаза, не взяла копейку. Словно и не заметила богатую боярыню, стоявшую перед ней в богатой голубой мантилье и капоре, отороченном мехом.
Княгиня наклонилась к юродивой и сказала:
— Вымолви словечко...
Ксения подняла глаза, но посмотрела вроде бы сквозь княгиню и пробормотала сквозь зубы:
— Загляни в сердце своё, вспомни царя Саула...
Княгиня отшатнулась от юродивой, бросила под ноги медную копейку, которую тут же подобрал кто-то из толпы нищих, и поспешила к карете...
Всю дорогу она мучительно рылась в памяти — кто же такой царь Саул? И откуда это? И где можно узнать об этом царе Сауле и почему она должна заглядывать в своё сердце?
Слова юродивой запали в её душу, врезались так, как будто их начертили на камне.
Суета и домашние заботы отвлекли её от дум, но, лёжа в постели, она вспомнила слова о Сауле и принялась спрашивать о нём у старой няньки, спавшей у её ног. Но та ничего о Сауле не знала и только посоветовала заглянуть в Псалтырь или Четьи-Минеи либо ещё в какие жития святых. Должно быть, блаженная толкнула её поискать о Сауле в святых книгах. Княгиня не поленилась встать с постели, пойти в комнату, где складывала книги. Она перебирала их. Много романов, труды Монтескьё и Бейля, мемуары, много французской литературы. Отдельно лежали тоненькие книжицы житий святых, толстая Библия на французском, привезённая ещё дедом Воронцовым из Парижа.
Не думая, взяла она большую книгу в толстом телячьем переплёте с серебряными застёжками и открыла её. И взгляд её выхватил среди витиеватого шрифта книги это имя — Саул.
Она подивилась, как быстро нашла место, хотя оно в середине большущей книги, и принялась читать историю о воцарении Саула, о его ревности и зависти к Давиду. Далеко за полночь она вернулась в опочивальню и до самого рассвета ворочалась, снова и снова перебирая в уме библейскую историю. О чём же толковала эта невежественная женщина, на что намекала старинной историей, не имеющей к ней, княгине Дашковой, никакого отношения...
Царь Саул стал первым царём израильтян. Он был так хорош, и никого не было прекраснее его среди всего народа. От плеч своих он был выше всего народа. Всё ему дал Бог: красоту, силу, здоровье, власть над народом. А вот поди ж ты, позавидовал он Давиду, простому пастуху, победившему Голиафа, убившему филистимлянского великана камнем из пращи. Народ кричал — царь Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч. И тяжёлая злоба, и ревность, и зависть поднялась в Сауле, и искал он случая убить Давида. Непроходимая пропасть легла между ними, но в конце концов Давид одолел Саула. Кто знает, как сложилась бы эта история, не поселись в сердце Саула зависть к простому пастуху...
Княгиня долго вертела в уме эту старинную библейскую историю, так и так прикладывая её к своей жизни. И представила себя Давидом, а Саулом сделала Екатерину, императрицу. И обрадовалась — слишком уж всё сходилось. Екатерина стала императрицей, но завидовала ей, простой княгине, потому и лишила её своей милости... Но тут она с горечью поняла, что не лишена ни царского великодушия, ни царских милостей — она и статс-дама, и награждена поместьями и деньгами, и орден у неё, и мужа её поставили высшим начальником над самым отборным в царском дворце полком... Нет, тут не подходило это сравнение...
Она ворочалась и ворочалась, и вдруг на ум пришло простое объяснение — уж не она ли Саул, который позавидовал простому пастуху — простому поручику Орлову?
Она даже села в постели от такой неожиданной мысли. Перебирая все эти встречи, отношения, слова, сказанные Орлову и о Григории Орлове, она поняла, да, она ему позавидовала. Она, родовитая княгиня, имеющая всё, что только её душе угодно, она ему позавидовала, возревновала его к Екатерине. Он больше в чести, ему сыплются царские милости, подарки, чины, теперь он уже граф Римской империи...