Она велела тотчас составить подтвердительную грамоту и завтра же представить её для подписания...
Сенаторы переглянулись и согласно закивали головами. Они не знали, в чём состоят эти привилегии, права и вольности. Не знала этого и сама Екатерина. Но она решила: раз Лифляндия признает для себя необходимыми свои автономные особенности — значит, надо сохранить их. От этого зависит благосостояние целой провинции. Так легко она решила этот вопрос и поняла, что не ошиблась, потому что через полгода, ознакомившись с книгой прав и привилегий остзейских провинций, не нашла в них ничего угрожающего трону и государству...
Лифляндцы и эстляндцы превратили поездку Екатерины в триумфальное шествие и сделали всё, чтобы произвести на неё благоприятное впечатление. Екатерина ночевала в замках местных жителей и на мызах помещиков и всюду находила довольство и комфорт. Дамы местечек и городов усыпали ей путь цветами, конвой из местных дворян встречал и провожал её, пушечная пальба оглушала уши, фейерверки, маскарады, балы и торжественные приёмы затмевали своим блеском все петербургские празднества.
Ни единой минуты не оставалась Екатерина в одиночестве. В Риге она осмотрела гидравлические работы по урегулированию Двины, побывала на островах Подороке и Селекосе и увидела, насколько важны работы по укреплению и возвышению этих островов не только для прибалтийской, но и для всей русской торговли.
Балтийский порт оказался для неё учёбой и ужасом. Целыми годами намывалась и насыпалась земля на Рогервик, чтобы устроить дамбу. И минутная буря смывала всё и уносила в море.
Екатерина приказала остановить бесполезные работы, требующие много денег и бесполезного труда.
Встреч и визитов было множество, но с трепетом ждала Екатерина поездки в Митаву, к «своему» герцогу.
Уже на полдороге её встретили сыновья Бирона в красных мундирах и с блестящей свитой. Каждую милю провожали кирасирские, карабинерные и гусарские эскадроны.
Перед Митавой устроили триумфальную арку. Здесь императрицу усадили в позолоченную одноколку, которую везли восемь белоснежных лошадей.
Бирон, помолодевший, со свежим сияющим лицом, встретил Екатерину у подъезда дворца и приготовился упасть на колени. Но Екатерина ласково приветствовала его и расцеловалась с бывшим российским регентом.
Ей представили все городские и земские власти. Парадный обед был накрыт в самой большой зале герцогского дворца.
Бирон почти не сидел, он стоя пил здоровье своей благодетельницы, и каждый его тост знаменовался пушечной пальбой. В народ бросали деньги, памятные, выбитые в честь Екатерины медали.
Бирон упрашивал Екатерину остаться ночевать в Митаве, но она обещала быть к вечерней заре в Риге, а потому распростилась с любезным, ещё недавно гонимым узником России Бироном.
Только во втором часу ночи Екатерина возвратилась в Ригу. Здесь её уже ждали. Генерал-губернатор Броун встретил её у подъезда, епископ псковский и рижский Иннокентий благословил её, местное рыцарство и мещанство, генералитет и местная знать готовились вместе с Екатериной отправиться на бал, даваемый в честь императрицы местными властями.
Представления и поклоны, обмен любезностями заняли много времени. Императрица прошла к себе в кабинет, чтобы приготовиться к балу.
Курьер подал ей пакет из Петербурга.
Она распечатала его. Рукой Панина на нём стояло: «Строго секретнейшее, в самые руки государыни, Ея императорского Величества Екатерины Вторый».
Она бросила взгляд на бумагу и побледнела. Руки её задрожали. Только два слова бросились ей в глаза: заговор, Мирович...
Но кругом стояли люди — Пётр Иванович Панин, Сергей Александрович Строганов, генерал-губернатор Броун...
Она отозвала в сторону Строганова:
— Сергей Александрович! Поедете на бал вместо меня!
Он поднял брови, удивлённо заморгал.
— Вы одного со мной росту, плечи такие же, платье будет впору, парик сойдёт, а маску не снимайте. Бал ведь не просто, а прощальный маскарад...
— Ваше величество, — заволновался Строганов.
— Припомните старые времена, — улыбнулась Екатерина сдержанной улыбкой. — В ссылку пошли из-за меня за анекдот, за безделицу. А теперь время такое. Я не могу поехать, а не ехать нельзя. Обида кровная, да и нельзя взволновать...
Строганов всё ещё пытался сказать, но она жестом отослала его и, извинившись перед окружающими, осталась наконец одна...
«Вот оно, — прежде всего подумалось ей, — юродивая не напрасно кричала».
Ударило в голову, опять задрожали руки. Но она быстро справилась с собой и принялась читать.
Глава XV
Все эти дни Мирович только и думал о предстоящем большом деле, которое они с Ушаковым обязались исполнить. Перед мысленным взором его вставали картины освобождения и провозглашения Ивана Антоновича. Вот они с Ушаковым читают указ об освобождении узника из-под стражи всей команде, состоящей под начальством Мировича. Солдаты слушают и, вдохновлённые словами указа, рвутся вперёд.
Он, Мирович, берёт из команды восемь человек, только восемь, большего числа, пожалуй, и не нужно, врывается во внутреннюю крепость, арестовав и сковав предварительно коменданта, идёт к надзирающим над Иваном офицерам и объявляет им, что прислан от Ея императорского Величества указ с караульным офицером, кой тотчас требует, и приказывает надсмотрщикам, чтоб убирались. Посредством освобождения из-под караула пленного царя, тотчас же они, взяв крепостную шлюпку и посадя гребцов, следуют в Петербург для битья тревоги барабанщиком...
Вот они пристают со шлюпкой к Выборгской стороне и тут представляют провозглашаемого царя артиллерийскому лагерю. Впрочем, думалось Мировичу, ежели там артиллерийского лагеря не окажется, то пристать к пикету корпуса, на Литейной стороне стоящего.
Барабанщик бьёт тревогу. С особой отчётливостью слышал Мирович эти сладкие звуки тревоги, выбиваемой на барабане. Разносится кругом эта трель, тревожный и настойчивый гул, и сбегается любопытный народ. Выходит вперёд Мирович и объявляет народу, что представляющаяся особа есть действительно государь Иван Антонович, который по семилетием в крепости Шлиссельбургской содержании оттуда ими самими высвобожден.
Тотчас Мирович приводит всех к присяге. Вслед за этим он, Мирович, берёт случившихся там артиллерийских офицеров с пристойными командами и едет на Петербургскую сторону, чтобы овладеть всеми пушками, полками и взять тамошнюю крепость. Да, надо не забыть: из всех пушек, тамо стоящих, произвести пушечную пальбу, дать знак собранию народа и тем произвесть страх.
Потом приводит Мирович всех к присяге, развозит манифесты об освобождении в Сенат, Синод и разные другие учреждения. Всё время он находится при восстановляющейся особе. А особа отдаёт приказ восстановить все Мировичевы имения, даёт ему ордена, и награды, и титулы, и звания...
Дальше этого воображение Мировича не шло. Только веселело на душе — долги будут выплачены, нужда отступит. Да и что тут сложного. Пришла же Екатерина к престолу, так планирует и он привести на российский трон Ивана Антоновича...
Сладкие мечты убаюкивали Мировича. Он грезил о том, как будет собирать яблоки и груши в своих необозримых садах, какие роскошные имения получит в дар от восстановляющейся особы, будет жить в довольстве и осыпанный золотом...
Для этого стоит потрудиться, обделать всё так, чтобы потом всю жизнь только пожинать плоды.
Но много предстоит! Он словно бы просыпался и думал, как подготовить бумаги, в нужный момент зачитать народу. Манифесты должны выглядеть настоящими.
Несколько смущало только то, что слог его коряв. Долго сидел над листом бумаги, сочиняя манифесты, исправлял, рвал и снова писал.
Наконец всё готово. Мирович любовался своим красивым чётким почерком. Указ от имени Ея императорского Величества находящемуся в Шлиссельбургской крепости на карауле офицеру взять под арест коменданта Бередникова и привезти его вместе с арестантом государем Иваном Антоновичем в правительствующий Сенат выглядел особенно чисто и красиво. Такую бумагу никто и не заподозрит счесть ничтожною.
