Игуаке, облеченная величием, словно плащом, уставилась на Бару.

— Никогда не вела к поражению? — ехидно переспросила она. — Разве она когда–нибудь вела вас в бой? Хотя бы раз?

— Я убила для тебя трех князей, — оскалилась Бару. — Благодаря мне все твои ненасытные мечты сбылись в одну ночь.

— Бахвальство, — шепнул Зате Олаке. — Осторожнее.

— Хватит! — рыкнула Бару и вскочила из–за стола, вытянувшись в струну. — Я могу в одиночку пойти на поле битвы и встретиться с врагом, имея лишь рассвет за спиной. Ясно вам?

— Я с тобой. — Тайн Ху встала, ее губы кривились в усмешке, и она почти встретилась с Бару взглядом (впервые за столь долгое время!). — И Каттлсон вспомнит, как мы вдвоем схлестнулись с ним в прошлый раз.

— Значит, завтра выступаем, — подытожил Отсфир и посмотрел на Лизаксу. — Какая мужчине разница, где умирать, не так ли, дружище?

— Да, перспективы убийственны, — вздохнул Лизаксу. Куда же сбежал прятавшийся в нем лис? Где его задор и кураж? — Куда ни кинь — всюду клин.

Наконец заговорил и Пиньягата. Сам он был суров, как кремень, а голос его звучал жестко, как чепрачная кожа[30].

— С рассветом выступаем, — отчеканил он. — До вечера не сбавляем темпа. Движемся быстрым маршем. Ударим в сумерках — лошади утомились, люди измождены. Быть по сему. Но кто командует нашим новорожденным волком? Лагерь хочет знать. Кто наш генерал?

Взгляды устремились на Бару.

— Фаланги я отдаю Пиньягате. Лучников — Отсфиру. Дзиранси, твои воины пойдут за воинами Пиньягаты — в резерве. Зате Олаке! К утру его ягата должна выучить наизусть сигналы наших барабанов. «Шакалы» могут сами выбрать, кто возглавит их разведчиков и велитов.

— А главное? — пророкотала Игуаке, и в ее голосе послышался топот копыт ее бесчисленных стад. — Эти должности вторичны. Все зависит от действий наших конников. Кто поведет кавалерию? Кто проломит их строй?

— Генерал у меня только один, — ответила Бару.

Тайн Ху встрепенулась. В свете лампы ее кожа блеснула золотом.

— У нее нет княжеской кавалерии, — возразила Игуаке, скрестив руки на груди. — Нет чувства движения конного строя. Я мшу предложить лучшего. Моего сына, Игуаке Ро.

Верно.

Но, взвесив все за и против, Бару приняла решение.

— У Тайн Ху есть несомненное достоинство, — сказала она. Сердце ее ликовало, но в горло словно залили расплавленное стекло. — Мое доверие.

Оставшись одна, Бару задула свечи и, спрятавшись таким образом от самой себя, хотела заплакать от страха. Однако не получалось. Чересчур крепки оказались выстроенные ею плотины, слишком безупречно отполированы внутренние механизмы.

Не говоря уже об условиях сделки, которую Бару давно заключила с собой.

Теперь, сидя в темноте, она падала и падала в бесконечную пустоту своей души. Потом появилось беспокойное осознание собственной беспомощности. Тревога заставила ее подняться и покинуть шатер.

Бару сразу направилась к границе армейского лагеря, минуя костры и буквально продираясь сквозь запахи горелого мяса и хвори.

В ночи перекликались авдотки. Какая–то птица пронеслась над головой. «Козодой, — подумала Бару. — Белобрюхий. Или белохвостый». Она не смогла разобрать. В реестр вкралась неточность.

Вскоре она обнаружила, что бредет вверх по склону холма на север, высматривая крутые каменные выступы. Возможно, ее вел некий таранокийский инстинкт, засевший в крови каждого островитянина. А может, она просто знала, где отыщет Тайн Ху.

Княгиня устроилась на холме, скрестив ноги, и смотрела на галактику костров, раскинувшуюся на лугах Зироха.

Заметив Бару, она склонила голову.

— Ваше превосходительство.

— Вультъяг…

Бару облизнула пересохшие губы.

— Вы удостоили меня своим доверием. Завтра я не подведу вас.

И сейчас — более всего на свете! — Бару захотелось говорить искренне. Странно, но это желание оказалось сильнее ее жажды власти над Маскарадом и сильнее ее детского порыва счесть все звезды на небе.

Но язык ей не подчинялся. Свою искренность она уже сожгла дотла, переплавила на металл, превращая себя в машину.

Голос ее прозвучал хрипло, придушенно:

— Я не заслужила этого. Ничем не заслужила.

— Чего? Почтения? Пиетета? Нашей армии и тех, кто следует за ней? Наших храбрых воинов, разбивших лагерь внизу? — Единым мощным движением Тайн Ху поднялась и встала рядом с Бару. Кольчуга на широких плечах сияла, окутав ее мантией из звездного света. Но взгляд ее был беспокоен. — Как к тебе обращаться? Подруга? Сестра? Либо ты — моя королева, либо нет. Я дала клятву. Сомневаясь в себе, ты сомневаешься во мне. Ответь, ты сомневаешься во мне?

— Мне нужно тебе кое–что сказать, — выдавила Бару. Голос ее дребезжал и шипел, совсем по–другому обстояло дело, когда она лгала. Ложь, вскормленная ее плотью и смазанная ее кровью, слетала с языка гладко, спокойно, уверенно. Откровенность — причиняла боль. — Я…

Еще совсем немного и… Как близко, но как далеко! Точно в парадоксе человека, прошедшего половину Арвибонской дороги, затем — половину оставшейся половины, половину оставшейся четверти… И как бы он ни приблизился к цели, до нее неизменно оставалась многоступенчатая бесконечность.

Но Тайн Ху взяла ее за подбородок. Ладонь в перчатке мягко подперла челюсть Бару, затянутые в кожу пальцы легли поперек губ и коснулись ноздрей. Тайн Ху смерила ее взглядом — так же, как и сама Бару смотрела на княгиню на приеме у Каттлсона.

Она изучала разрез ее глаз, выпуклость скул, нос, подбородок — приметы наследственности, признаки крови — и наконец закрыла ей рот, не позволяя вымолвить ни слова — ни лжи, ни правды.

И это вызывало реакцию такой силы, что Бару зажмурилась.

— Скажешь завтра, — прошептала Тайн Ху. — После битвы. Не раньше.

На рассвете застучали барабаны.

«Армия волка» двинулась на запад через тучные земли Зироха, и марш ее не поднял в воздух ни пылинки. К концу дня они достигли поля боя.

Место решающей битвы выглядело так.

На юге — непроходимые болота. На севере, за холмом Хенджа, на вершине которого расположился штаб Бару, до самых земель Пиньягаты зеленели весенней порослью равнины — царство кавалерии. Фалангам предстояло сражаться между болотом и холмом, а конникам — сместиться на север, на ковер из цветущих трав.

А впереди лежала неглубокая низинка — будто блюдце, разделенное пополам Зирохской дорогой. Настоящая арена. За низинкой стеной стоял лес — густой, древний, от роду не знавший топора дровосека.

Географические познания Бару были ужасны. Но учиться никогда не поздно.

На опушке — там, где из леса выходила дорога, — мелькали, образуя правильный строй, вражеские знамена. На флангах — олень князя Хейнгиля, в центре — маска в окружении сомкнутых рук.

Каттлсои. Вот и встретились.

Бару наблюдала за опушкой с вершины холма, стоя рядом с Зате Олаке. Подаренная им подзорная труба была совсем обшарпана, но лучшей оптики Бару не доводилось держать в руках со времен плавания на «Маннерслете».

— Стахечийская работа, — объяснил Зате Олаке. — Даже в Фалькресте только подражают им.

Армия Каттлсопа строилась к бою.

— Они спешат, и это хорошо, — сказала Бару, опуская трубу. Всю дорогу она лихорадочно листала наставления по военному делу. — Я боялась, что они просто отступят.

Зате Олаке взмахнул рукой, поймав зудевшую над головой муху.

— Они будут драться. Отступать им резону нет.

— Отчего ты столь уверен?

— Каттлсон — человечишко мелкий и мерзкий, но не дурак. Им известно, что мы даже не пришли в себя после марш-броска. Они в курсе, что половина наших воинов умирает от голода. Вдобавок они боятся, что, если начнут отступать, мы подожжем лес вокруг них.

Кольчуга с чужого плеча сидела на князе Лахтинском, как мешок. Вооружен он был лишь арбалетом и коротким ножом — чтобы, как он сказал, отрезать бороду, если ему будет грозить плен.