— Там твоя кавалерия, верно?

— Мои лошади. И воины «шакалов», — уточнила Игуаке, покосившись на Бару. — Я велела им сжечь все, если им окажут сопротивление.

— Разве тебе не жаль своих наделов?

Игуаке пренебрежительно шевельнула левой рукой, и нефритовый браслет зазвенел о платиновое запястье, точно колокольчик.

— Мертвецы — превосходное удобрение.

Укрывшись в тени зонтика, Эребог оглянулась на Бару и усмехнулась — вероятно, предлагая вместе посмеяться над спектаклем Игуаке или разделить ее наслаждение от столь великолепного предательства. Княжества Отра и Сахауле принадлежали ей. Она оставит наследникам не только жалкий глиняный карьер.

Бару лукаво улыбнулась в ответ, словно говорила: «Удостоверилась в том, насколько я непреклонна и холодна?»

Эребог коснулась бока лошади Игуаке.

— Ты не взяла с собой ничего от солнца? Могу предложить запасной зонтик.

— Ты — прямо как бабка.

— Я и есть бабка.

— Да уж… бабка при куче глупых и нищих детей.

Бару прикусила язык, чтобы не расхохотаться. Коровья Княгиня не разменивалась на зонты — ее дружинники уже ставили шатер. Но Эребог беззаботно гнула свою линию:

— Может, и так. Надеюсь, хоть кто–то из них порадует бабку богатыми и учеными внуками.

— Честная Рука. Говорить сейчас? — негромко спросил Дзиранси на ломаном иолинском.

На стахийском богатыре был нагрудник от его лат — стальное произведение искусства, какого не смог бы повторить никто в Ордвинне. Бару очень хотелось содрать его, как панцирь с краба, и забрать для пристального изучения. И Дзиранси был вполне достоин своего доспеха: дисциплинирован, сдержан, восхитительно немногословен — пусть даже причиной тому был языковой барьер.

А еще за ним угадывалась некая тайная сила.

— Идем, — сказала она и увлекла его подальше от княгинь, к полуразрушенной стене. — В чем дело?

Он устремил взгляд на запад. Глаза его были странно зелеными, как пламя горящего бария.

— Очень красиво. Совсем плоско. Хорошая земля. Я не видел такой. Дом Хуззахт вырублен в горах… — Он начертил пальцем в воздухе ступенчатую линию. — Водяные машины. Насыпные фермы.

Бару отважилась вспомнить пару–тройку стахечийских слов.

— Твой народ — идти юг? Торговать. Жениться. Земля теплее.

Подбородок Дзиранси задрожал: он тоже едва удерживался от смеха. Смутившись, Бару перешла на иолинский:

— Вы ведь хотите этого, не так ли?

— Я скажу, чего мы хотим, скоро. — Он оперся на древко копья. — Тогда я буду готов спросить. В правильном месте, под добрым камнем. Ответь мне: что будет с… — Он кивнул на запад, в сторону плодородных угодий Наяуру. — С плоской землей?

Проверив надежность древней каменной кладки, Бару оперлась на стену.

— Саперы Игуаке пойдут к Найу на восходе и пригрозят вскрыть плотины. Угроза уничтожения их владений заставит помещиков Наяуру подняться против тех, кто сохранил ей верность, и просить мира. Затем будет устроен брак одного из уцелевших детей Наяуру с кем–нибудь из наследников Игуаке, и Игуаке станет править Внутренними Землями. Владения вассалов Наяуру достанутся Эребог.

— Эребог… — Стахечийское имя легло на его язык ровно, будто кирпич в кладку. — Эребог задавала опасные вопросы. По–стахечийски, на языке Домов, без ордвиннского акцента. Она спрашивала о человеке, которого любила, — о повелителе клана.

— Что ты сказал ей?

Дзиранси попробовал кладку рукой в латной перчатке и нахмурился: ближайший к нему камень пошатнулся.

— Я не сказал ничего. Молчание — сила. Но я знаю, что он пал. Владыка Дома Юченис — он пал.

Драгоценные сведения! Бару вцепилась в возможность выяснить как можно больше.

— Он зашел слишком далеко?

— Он хотел связать свой дом с Эребог. Получить плоскую землю и стать королем. Но в нем не было нужды. А мы принимаем только тех королей, в которых есть нужда. — Дзиранси постучал по шаткому камню, и тот вывалился из стены. — На нас идет Маска. Мы приняли Короля по Нужде. Он хочет возвыситься над остальными, как и Юченис. Но превосходит его величием. Понимаешь? Его рука шире. Он… — Дзиранси поднял и растопырил пятерню. — Человек–созвездие. Большие глаза. Длинные руки. Он набирает силу. В плоской земле ее много — очень много.

— Король по Нужде послал тебя на юг, — выпалила Бару, но расспрашивать дальше стало невозможно. Игуаке и Эребог, спешившись, направлялись к ним.

Эребог рыкнула что–то по–стахечийски, и лицо Дзиранси замкнулось, превратилось в равнодушную маску.

Игуаке стащила с левого предплечья простой платиновый браслет.

— Руку, — велела она.

Бару подала ей правую руку. Игуаке надела браслет на ее запястье и двинула вверх — да так, что украшение врезалось в кожу.

— За то, что ты сделала с Наяуру, — произнесла Игуаке, не отпуская Бару. — Но твой подлый, бесчестный поступок принес мне то, к чему я стремилась, и это я ценю превыше всего другого. — Она повернула браслет, и он скользнул но влажной от пота коже Бару. — Думаешь, теперь ты станешь моей королевой?

Бару вспомнила, как она, отчаявшаяся простолюдинка, стояла перед Игуаке на коленях.

— Считаю, что я выиграю еще одну войну, — ответила она, гордо подняв голову.

— Без моей кавалерии ты не выиграешь даже состязания, кто дальше брызнет, — отмахнулась Игуаке, глядя на Дзиранси оценивающим взглядом. — Но в тебе играет странная сила, шакалиха. Через тебя снисходит дыхание Химу. Если получишь трон, помни о том, что я была голодна. И потому воспользовалась тобой, дабы убить Наяуру и взять все, на что я давно нацелилась. Сейчас я наелась до отвала. Держи меня в сытости, не то я проголодаюсь вновь.

Эребог закатила глаза.

— Послушай себя! Мычишь, как ненасытная дойная корова: «Крови! Земли!» У Наяуру хотя бы была мечта.

— Я хочу того же, что и Наяуру! — Голос Игуаке перехлестнул речь Бабки, как талые воды — плотину. — Я создам империю для моего народа. Я отомщу за пролитую кровь и отвоюю историю у пришлых из Фалькреста. А главная разница между мной и Наяуру в том, что она мертва, а я жива! Мои дети вымарают ее имя изо всех песен и всех родословных книг. И твое, Эребог, заодно — и это самое лучшее, на что ты, жалкая старуха, можешь надеяться.

Эребог расхохоталась и собралась было сказать какую–то старую мудрость, но Бару подняла руку, пресекая ее дальнейшие речи.

— Кое–что я ценю больше, чем твою кавалерию, Игуаке, — заявила Бару. — Твоя исключительная откровенность позволяет доверять тебе, княгиня.

Кавалерия Игуаке и фаланги Эребог шли по землям Наяуру тяжкой поступью. Помещики Наяуру, которым безумно хотелось восстановить покой и сохранить свое положение, перебили верных вассалов погибшей княгини, возвели на княжий стол одного из сыновей покойной повелительницы и запросили мира. Игуаке обещала выдать за мальчика свою дочь. Дело было сделано.

Она получила земли и богатства Наяуру. И встала на сторону восставших.

Эребог отправила в край, где раньше властвовала Наяуру, своих солдат. Изможденные и донельзя изголодавшиеся, они были слишком слабы для грядущей битвы, но вполне могли послужить заслоном от княжеств Отра и Сахауле, которые пока остались без правителей.

Но Эребог понимала, что набеги па угодья бывших вассалов Наяуру помогут ее войску прийти в боевую форму. Да и казна ее, конечно, пополнится в летние месяцы.

Восставшие собирали силы для битвы.

Двигались на юго–восток, к Инирейну, к великому водному пути, соединявшему Уэльтони с мятежным севером. Сомкнутым строем шли стройные фаланги Пиньягаты, текли неисчислимые табуны и стада из загонов Игуаке, скрипели колеса повозок с припасами и золотом Отсфира.

На заливных лугах долины Зирох, где дорога из столицы сворачивала на восток, к реке, им предстояло встретить разбуженный гнев Пактимонта.

Честная Рука со своим генералом проверили северные леса и подняли войско, которое они кормили и вооружали целую зиму. Повсюду их встречали восторгом, шумным и буйным весельем — иликари, матери, отцы и купцы приветствовали живое воплощение грядущей свободы. Славили будущее без инкрастической дисциплины, вгонявшей их тело и труд в Фалькрестские рамки.