Когда гонцы из головы колонны принесли весть о том, что на дороге Сукновален передовыми обнаружены и случайно атакованы силы почти в тысячу воинов, Тайн Ху грязно выругалась.

— Передайте капитану Одфири… — Она взглянула на Бару, наморщила лоб, но тотчас отвернулась и гневно тряхнула головой. — Скажи ему, что противнику неизвестны наши намерения и наша численность. Пусть растянет фланги как можно шире и зажжет лес.

— Сегодня очень сыро, — возразил гонец.

— Передай: пусть обольют деревья льняным маслом. Нужен не огонь, а дым. Надо быть невидимками. — Тайн Ху крутанулась на каблуках и посмотрела на Аке Сентиамут. — Колонна Лизаксу должна соединиться с нами как можно скорее. Увидев дым, враг сформирует в ответ стрелковую цепь. Мы бросим воинов на их левый фланг. Может, нам удастся окружить их. Пошли лучших лучников вперед, на охоту за их разведчиками. Оставим их без глаз.

Гонцы разбежались. Повинуясь жесту Тайн Ху, один из дружинников принес ее лук.

— А у нас получится? — нервно спросила Бару, составляя в уме реестр своих сил — количество и боеспособность «шакалов». — Воинов–то нам хватит?

— Легендарные битвы выигрываются не числом, — парировала Тайн Ху, уверенно сгибая лук, чтобы натянуть тетиву. — Тетка называла такое «ягижион» — лесная война. И выигрывается она только путаницей, обманом и натиском. Сделаем вид, будто в лесу нас — тьма, и им наверняка придет конец, если не побегут. Мне нужно подобраться к линии атаки, вместе с резервами. Не хочу упускать решающий момент.

Казалось, сердце Бару бьется под самым горлом.

— Я пойду с тобой, — тихо произнесла она.

— Нет! — Тайн Ху осмотрела лук, проверила тетиву и отбросила за спину шерстяной плащ. На Бару она не смотрела. — Тобой мы рисковать не можем.

С этим не поспоришь.

— Ваша светлость… — Голос Бару прервался. — Будь осторожна.

Тайн Ху лишь отмахнулась в ответ. Затем княгиня свистнула, взмахнула рукой, повернулась и бросилась вперед. За ней последовала колонна оборванных «шакалов» с воспаленными от усталости глазами.

Дружина Бару отыскала у ручья неподалеку сукновальню. Воины увели туда Бару — ждать исхода сражения.

Охвативший Бару ужас явился из самых глубин се души. То был ее личный страх, фундаментальная забота — апокалиптическое чувство, будто мир не желает подчиняться разумным доводам. Вокруг властвовал хаос — непостижимый и чудовищный.

«Один–единственный случайный удар судьбы решит все», — подумала она.

Что, если меткая стрела, выпущенная совершенно незнакомым человеком, перевернет все с ног на голову? А ведь такое может произойти…

Неужели базовая логика счетовода, на которую опиралась Бару, превратилась в прах?

Или (что еще хуже) — она просто неспособна что–либо планировать. Вероятно, она слепа, как дитя, слишком ограничена и склонна к самообману, чтобы свести воедино всю необходимую информацию. В один прекрасный день разница между ее умозрительной моделью и истинным, хаотичным состоянием мира скажется, и тогда мир пожрет ее, подобно каракатице или хищной рыбе.

Водяное колесо, отсоединенное от сукновального механизма, поскрипывало, наматывая бессмысленные, бесполезные обороты.

— Идем, — приказала Бару.

Они спустились со склона, заросшего высоким сосняком. В низине туман загустел, смешавшись с едким дымом. Издалека доносились крики — то громче, то тише, словно Ордвинн качался вверх–вниз на штормовых волнах.

Неожиданно прямо па них, крича по–урунски, выбежал человек. Один из охотников Сентиамутов пустил стрелу над его головой, а потом — и другую, вонзившуюся в живот. Бару, замершая от его крика, в котором теперь звучала нотка удивления, не успела даже обнажить саблю.

Человек рухнул в мокрые от росы кусты.

Мельком подумав о том, что скажут о ней после этого эпизода, Бару ринулась к упавшему. Странно, но она почему–то почти ничего не чувствовала и только надеялась, что вид у нее не слитком испуганный. Мужчина истошно кричал, цеплялся огромными ручищами за корни кустарника и бился черепом о землю, пытаясь уползти, утопиться в раскисшей от влаги земле или просто избавиться от стрелы в брюхе. Он явно пробовал выдернуть ее — и разорвал рану зубцами наконечника.

Какой–то охотник выругался.

Его стахечийский был достаточно примитивен и вполне понятен Бару.

— Это кто ж, Ала Одфири?

— Нет, у Алы зубов поменьше. Может, Ора?

— Его двоюродный?

— По–моему, родной брат.

— Ора вечно так — уж заплутает, так заплутает.

Глаза упавшего выпучились.

«Наверное, — подумала Бару (мысль эхом отдалась в голове — та внезапно сделалась гулкой и звонкой, опустевшей, точно глазница, из которой вынули глазное яблоко), — он открыл для себя новую боль и новый страх, прежде невообразимый».

Содержимое кишечника растекалось под упавшим вонючей лужей.

— Он из наших, — сказала Бару.

Охотник, выпустивший стрелу, согнулся пополам в приступе рвоты. Бару с опаской прислушалась к собственным ощущениям, но ее не стошнило. Охотник выпрямился, сплюнул и прохрипел:

— Он бы хоть кричал не по–урунски. Я по–урунски почти не понимаю.

Человек на земле продолжал кричать. Бару обнаружила, что вся охрана молча смотрит на нее. Тогда она сделала повелительный жест. Он ничего не значил, однако она каким–то образом осознавала, что отдает определенный приказ.

— Уде, сделаешь? — спросил рослый дружинник.

Тот, кого стошнило, сплюнул и вынул нож.

— Нет… — Посмотрев на клинок, он добавил, как будто это было важно: — У него борода.

— Там, в колодце, — просипел умирающий и вдруг зашелся в крике, замолотил но корням, глядя на стоящих вокруг него. — В колодец бросил! — с отчаянием завыл он.

Его придержали и перерезали ему горло.

— Кто скажет Але? — спросил Уде.

— Я, — ответила Бару.

Дым поредел. За деревьями показался просвет — дорога и иоле битвы.

— Не стоило сниматься с места, — произнесла Бару. — Назад, к сукновальне.

Лесная война поражала воображение.

Сначала колонна Наяуру увидела дым, который окутал опушку леса, смешавшись с туманом и тучей стрел. Капитаны заорали: «К бою — стройся! В строй, собаки!» Пехота Маскарада в белых масках заняла центр, велиты Наяуру встали по флангам со своими дротиками. Лучники находились позади.

«Шакалы» Одфири стреляли из–за деревьев и дымовой завесы, стараясь прижать противника к земле. План Тайн Ху оказался до идиотизма прост, но иначе не получалось, поскольку держать связь с ее разрозненными отрядами во время боя было невозможно.

Первой ударила стахечийская ягата — Тайн Ху доверяла им меньше всего, но они были самыми крепкими. Дзиранси повел воинов Дома Хуззахт — бледнолицых, рыжеволосых, оглушающих ревом и ослепляющих блеском стальных лат — на фланг Наяуру. Они ударили по охотникам, набранным Наяуру в рекруты, словно призраки прошлого. Ни один ордвиннец — ни простолюдин, ни князь — не забывал страха перед воссоединенной империей Стахечи: та частенько обрушивалась на Ордвинн со склонов Зимних Гребней стальной лавиной. Теперь этот страх явился к ним во плоти.

Кроме них, у Тайн Ху не было тяжелой пехоты. Из всех «шакалов» только они могли вступить в открытый бой.

Но капитаны Наяуру ни о чем даже не догадывались. А велиты в легких кожаных доспехах увидели атакующую их армию длинных копий и непробиваемых лат. Поэтому они поступили так, как сделал бы на их месте любой разумный воин. Поступок их был столь же разрушителен, сколь и предсказуем.

Они начали оттягиваться к солдатам Маскарада, стоявшим в центре, и оголили фланг.

Тайн Ху и ее «шакалы» ринулись в прореху. Они стремительно пересекли дорогу, стреляя на бегу, и скрылись в лесу позади строя Наяуру. За ними шла следующая колонна. То были не защищенные ничем, кроме красной боевой раскраски, берсерки–книжники Лизаксу. Они напоминали диких зверей, яростно рвущихся с привязи.

И Тайн Ху предоставила слово им.